Печенег Талец чуть приметно улыбнулся.
— Как хочешь, — сказал Владимир. — Оставайся лучше в Киеве с Косой Сотней за порядком следить. Новгородцы тебя, как сам ты заметил, любят с оговорками. Хапнут тебя в плен, узнаешь, что они о тебе на самом деле думают.
— Но я всегда водил дружину…
— И напрасно, — отрезал Владимир. — Нет в тебе, Добрыня, умения дружину водить. Отрядом командовать можешь, а дружину ты водил только потому, что племянник твой — великий князь. Не умеешь ты думать за всех, Добрыня. Вот и сейчас — надо было бы тебе меня спросить — а ежели ты, князь, дружину ведешь, то кто же все войско поведет? Но подумал ты не о войске, и не о походе, а о своем положении. Потому и не верят тебе воины.
— Ты, князь…
— Молчи. Где Борис?
— Здесь он. В тереме.
— Приведи его сюда, но не сразу. Пусть подождет у дверей, и ты с ним.
Оставшись один на один с Тальцем, Владимир вскочил с лавицы и уселся боком на край стола — точно напротив печенега.
— Приведешь мне, — приказал он, — не лучших воинов, но самых сорви-голов. Которые сами друг дружку боятся. По которым никто плакать не будет. Ударят они по Новгороду, и отойдут. Еще ударят и еще отойдут. А остальное войско пойдет на Литву, но развернется и на плотах ночью переправится через Волхов.
— Стало быть, урок сыну твоему желаешь ты оплатить кровью людей моих? — насмешливо спросил Талец. — Бывало такое и раньше.
— Бывало, — согласился Владимир. — Но есть и разница. В этот раз войско мое поведешь ты сам. А ударным отрядом печенегов поставишь командовать кого-нибудь еще. Можно Ляшко, он мне надоел.
Черные брови Тальца почти совсем закрыли черные же его глаза. Он перестал играть рукоятью и задумался.
Никогда дотоле печенег не водил варанго-славянское войско. Сам Талец, человек не знатный, презираемый печенежскими вождями, не рассчитывал, что станет когда-нибудь во главе кампании, и вельможные витязи будут подчиняться его приказам.
— А ты тоже ко мне под начало пойдешь? — спросил он недоверчиво.
— Дальние планы все мои, — ответил Владимир. — Но в планах краткосрочных ты волен приказывать и мне, и другим. Давно я не ходил никуда с ратью, многое изменилось, а ты месяц как из похода вернулся, все знаешь и помнишь.
Талец провел пальцами по иссиня-черным густым волосам, тыльной стороной руки тронул бритый гладко печенежский подбородок, покусал губу, и сказал:
— Опасное дело ты задумал, князь. Опасное и кровавое.
— Такая наша доля княжеская, — заметил Владимир автоматически, думая о другом.
— Три года назад умерла Анна, — напомнил Талец.
Глаза Владимира сверкнули.
— Ты это к чему?
— Добрая женщина была.
— Вы, печенеги, женщин за людей не считаете.
— И вы, ковши, не считали, пока Анна на Русь не прибыла. Долго жили Владимир с Анной. Но умерла Анна. И вот прошло три года, и стал наш князь жену свою забывать. И снова превращается в язычника.
— Неправда! — горячо возразил Владимир. — Не смей!
— Неуживчив ты, князь, везде тебе тесно. На всей Руси тесно, решил ты Русь расширить. Скинул греческое ярмо. Как это вы, христиане, говорите? «На круги своя». Долго нежились астеры, страх подрастеряли…
— Ты вот что, Талец, — сказал Владимир. — Ты не забывайся. Все вы, холопы, мизинца моей Анны не стоите. Иди, посмотри, что там с Добрыней и Борисом.
* * *
Дешевый крог отличается от респектабельного в основном оборудованием и планировкой. В дорогих крогах ставни не болтаются на одной петле, но открываются настежь, когда крог нуждается в проветривании, и запираются наглухо, когда возникает необходимость быстро прогреть помещение. В печи всегда хорошая тяга. Деревянный настил в добром кроге постоянно подметается, чистится, и моется, моются столы и ховлебенки — пролитое пиво не успевает забродить в щелях. Горшки и протвени всегда чистые. Прислуга одевается во все свежее. Вот, в общем, и все. В худом кроге пол посыпают опилками, и опилки гниют вместе с полом. Стены пропитаны нездоровыми парами, исходящими от печи, в которой непрерывно разогревается какое-то бесформенное, бугристое, неопределенного цвета варево. Брага, отдающая сивухой, льется на столы, которые никогда не протирают. Бодрящий свир производится из непонятных ингредиентов с противным запахом. А посетители неряшливы, неаккуратны, и склонны браниться по малейшему поводу.
Но даже такие кроги украшают, как могут — в основном квадратными разноцветными флажками, хотя некоторые хозяйки для пущей важности вешают на окна сальные занавеси — на Снепелицу. И даже в таких крогах, бывает, развлекают народ не один, и не два, а целых три пьяных гусляра, нестройно играющие и поющие, как правило, что-то очень простонародное, какие-то нелепые подражания ранним песнопениям Баяна.
Именно в таком кроге и сидел в тот вечер несчастный Борис, сын правителя, посадник без посада. Ему не хотелось возвращаться домой. Отец заметит и опять начнутся скучнейшие нравоучения. Борису тридцать один год. Ему давно положено чем-нибудь править — а хоть бы и всей Русью, и Землей Новгородской в придачу. Пока Владимир сберется освободить место — и постареть недолго! Но ведь освободит когда-нибудь? А тут как раз братья. Которых их жены науськивают. Только Ярослав без жены — самый подлый и есть! Вот если бы отец, прежде чем уходить на покой или умирать, убил бы их всех — вот тогда бы и была настоящая жизнь.
Тем не менее, в детинец стоит сегодня возвратиться. Там празднуют Снепелицу не так, как здесь, там брага чище, пиво вкуснее, вино есть. А то пьешь, пьешь, вкус все гадостнее, а в голове не играет, а только шумит монотонно.
Двое варангов подошли к крогу и молча переглянулись. Выследив княжьего сына, они проследовали за ним от самого торга. Теперь, по их подсчетам, он должен быть достаточно пьян, чтобы не оказать сопротивления. Варанги вошли внутрь.
Чернявый сидел у самой печи и действительно выглядел нетрезвым.
— Срочное дело, — сказал один из варангов, подсаживаясь к чернявому.
— А?
— Дело очень срочное. Есть тут неподалеку дом, и в нем живет женщина, замышляющая козни против князя. Ее нужно похитить и скрывать три дня, а потом доставить князю. Получается большой выкуп, но нам нужен надежный человек, который бы ее эти три дня стерег. Не откажешь ли?
Чернявый пьяно посмотрел на варанга.
— Кр… красивая? — спросил он.
— Говорят, что да. Дочь италийского купца.
— Далеко?
— Здесь рядом.
Чернявый кивнул и поднялся. Варанг поддержал его под локоть. Второй варанг присоединился к ним. Втроем они вышли из крога, сели в крытую повозку, и поехали в южном направлении.
* * *
— Князь.
— Да? Нашли Бориса?
— Нет еще. Ищем. Скоро найдем. Тут к тебе пришел вот этот, — рапортовал Добрыня, показывая на Васса. — Говорит, что по важному делу.
Владимир кивнул.
— Охрана готова, если что, — тихо сказал Добрыня.
Владимир кивнул. Добрыня вышел.
Владимир знал Васса как одного из приближенных Марьюшки. Предчувствуя неприятное, он сел опять к столу, подпер подбородок кулаком, а Васса сесть не пригласил. Васс не возражал. Он сразу приступил к делу, стоя напротив.
— Не подумай, князь, что я пришел к тебе по собственному почину. От меня ничего не зависит. Я всего лишь посланник. И я не согласен с теми, кто меня послал.
— Покороче, — попросил Владимир.
— Твой отказ Болеславу стал известен многим. И многим не понравился.
— И эти многие заинтересованы в том, чтобы изменил я решение свое, — предположил Владимир. — В противном случае сделается какая-нибудь гадость. Говори, что за гадость.
Васс поклонился.
— Не прогневайся, князь. Я тут не при чем.
— Еще короче.
— Сын твой Борис…
Владимир похолодел. Бориса ищут по всему детинцу уже около часа.
— Что же?
— Без применения насилия, князь… задержан и отведен в место тайное. Мне оно неизвестно.
— Это не беда, — сказал Владимир очень спокойным голосом. — Сейчас тебя, Васс… Васс, да?… так тебя кличут?… сейчас возьмут тебя, Васс, под белы руки, отведут в место не то, чтобы очень тайное, но такое, о каком люди говорить не любят, приложатся к тебе каленым железом, и выяснят, что известно тебе, а что неизвестно, и, возможно, неизвестное тебе окажется вдруг известным. Всем на радость.
— Нет. Этому не быть.
— Быть.
— Не быть.
— Не серди меня, Васс.
— Меня ведь не просто так послали. Если я не вернусь к пославшим меня целым и невредимым, то…
— Ну?
— Быть Борису одноруким. Я тут не при чем. Они так решили.
— Добрыня! — крикнул Владимир.
Добрыня тут же ввалился в совещательную палату.
— Здесь я, князь.
— Кто и где видел Бориса последним?
