— Во дворе. Отлучался он куда-то, но вернулся.
— Отлучался на Подол?
— Вот уж сразу и на Подол, — заворчал Борис. — Ну и что, что на Подол. Подол — не такое плохое место. Есть и хуже места.
— Это точно, — подтвердил Владимир. — А никуда, помимо Подола, не ездил? Ни с кем?
— Ежели ты меня, отец, распекать опять собрался, так подожди до завтра. Сегодня праздник.
Владимир вздохнул с неимоверным облегчением. Борис развязно сел на лавицу, подпер голову рукой, и стал смотреть на сапоги Владимира. Добрыня остался стоять.
Как только меня не станет, или, что вернее, как только я потеряю власть, по любой причине, его убьют, подумал Владимир.
— Борис, — сказал он. — Как твоя дружина — готова к походу?
— Распустились слегка, — сообщил Борис. — Ну да ничего. Я их быстро в должный вид приведу, ежели надо. Ты знаешь — порядок я восстанавливать умею.
Что он мелет, подумал Владимир. Постыдился бы. Ах ты, чадушко мое любимое. Выпорол бы я тебя прямо при всех, с превеликим хвоеволием.
— Большую я тебе, Борис, ответственность назначить решил, — доверительно произнес он, — да вот не знаю, справишься ли.
— Я ответственности не боюсь, ты знаешь, — твердо сказал Борис.
— Ты-то может и не боишься, но мне-то не легче от этого. Ну да ладно. А сказывают, Борис, что вверх по течению Днепра и от Вышгорода на северо-восток объявилось войско печенежское. Мне бы идти ему навстречу, да занят я очень. А больше некому. Готов ли ты к походу?
— Ого, — вмешался Добрыня. — Войско?
— Заткнись, — отрезал Владимир. — Готов ли ты, Борис?
— Всегда я к походу готов, — ответствовал Борис. — Ты меня знаешь.
— Ну так вот. И моя безопасность, и Киева, и всей Руси, зависит от храбрости твоих молодцов. Иди же и отрази печенегов. Завтра прямо с утра выступай.
— Считаю за честь, — объявил Борис, переполняясь боевой отвагой. — Уж не подведу я тебя, отец! Давно я не хаживал я по полю брани. Забыл, что такое утехи кровавые, забыл! Беспощаден к врагам, милостив к своим! Ну ничего, вот и случай выдался вспомнить все.
Владимир подошел к сыну и обнял его.
— Дурной ты у меня, — сказал он. — Неприкаянный. Ну, пойдем со мной. Добрыня, иди с нами.
Втроем они поднялись к Владимиру в спальню.
— Раздевайся да ложись, — велел Владимир сыну. — Тебе нужно хорошо выспаться перед походом. Время позднее.
Борису очень хотелось еще выпить, но возражать было не с руки. Грозен враг, и долог поход. Он не удивился, не спросил, почему это он сегодня спит в спальне отца.
Выйдя из спальни с Добрыней, Владимир запер дверь на ключ, а ключ всучил главе охраны.
— Войско? — спросил Добрыня.
— Что-то у нас в Киеве замышляется, — ответил Владимир. — Пока мы с Ярославом хвоями будем мериться в новгородском лесу, не было бы здесь смуты. Никому доверять нельзя, а это плохо.
— А что же за войско печенежское?
— Нет никакого войска.
— А что же…
— Нужно, чтобы Борис уехал от греха подальше. Дружина у него — сам знаешь. Дойти куда-нибудь, ежели с привалами, они дойдут, большей частию, не считая заблудившихся. Выпьют, ограбят два-три селения, и обратно повернут. Как раз месяца четыре и пройдет. Кого бы поставить в Киеве на это время, чтоб разобрался что к чему — вот закавыка. Нужен верный человек. Ах ты, хорла! Святополк наверняка знает больше моего. Пойти, что ли, расспросить его? В ножки поклониться? А что, оно того, наверное, стоит.
— Ты шутишь, князь! — возмутился Добрыня. — Кланяться предателю! Совсем гордости на Руси не стало.
— Да и не было никогда, — заметил Владимир. — Во всяком случае в детинце. Совершенно лишняя грунка — гордость. Ты вон со своей гордостью порты подвязывать разучился.
Добрыня невольно схватился за гашник.
— Пойду я к Святополку, проведаю пасынка моего поляколюбивого, а ты вот что… Ты постой у двери, пока я не вернусь. Никуда не отлучайся, ни под каким предлогом. Чтоб никто не входил и не выходил. Даже если все вокруг гореть будет. Понял?
— А ты…
— Понял? — грозно рыкнул Владимир.
— Понял.
— Вот и хорошо, раз понял.
Гости допивали и доплясывали. Светила луна. Окинув взглядом празднество, Владимир обошел, как давеча Добрыня, терем, кивнул стражнику, и оказался возле ряда земляных темниц. Обычно вдоль ряда ходили стражники. В этот раз они не ходили — бегали. Владимиру это не понравилось.
— Что за учения тут происходят? Эй! — он остановил одного из бегущих рысцой ратников.
— Не прогневайся, князь!
Владимир сразу все понял. Центральная, самая просторная землянка, стояла пуста, дверь отсутствовала. Побег во время празднества, на виду у всех, из темницы был совершенно невозможен без участия самой охраны. Дверь как будто высадили изнутри, вместо того, чтобы просто сломать засов, подумал Владимир, подходя. Чем? Тараном? Как таран поместился в землянку, где для того, чтобы выпрямиться, учитывая солидный рост Святополка, следовало лечь на пол по диагонали? Темница Святополка особая — пол и стены выложены досками для пущего комфорта, имеется печь с дымоходом, для обогрева. Дымоход узкий. Непонятно.
Раз стражники бегают, а не слоняются в растерянном унынии, значит, с момента побега прошло не более четверти часа. Беглец скорее всего еще в городе — в степь или на хувудваг ему теперь, при общем народном гулянии, нельзя — много народу шляется там и сям, погоне есть, кого расспросить. Дождется, пока все уснут. Неизвестно, кто состоит в заговоре и кто беднягу укрывает в данный момент.
Есть только один человек, на которого, в тысячный раз за вечер вспомнил Владимир, действительно можно положиться — Алешка. У Алешки много знакомых в Киеве, и все они — нужные люди.
Владимир проигнорировал умоляющие взгляды охраны, сам оседлал коня, перекрестился на маковку Десятинной, и выехал из детинца рысью.
ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ. КАК УСТРОИТЬСЯ НА СЛУЖБУ К КНЯЗЮ
Подойдя к статуе и по-хозяйски положив, подражая Александру, руку на ребро пьедестала, Илларион объяснил Маринке:
— А это греческая богиня потех полюбовных. Ее родили из пены морской и она сразу стала совсем взрослая и всех очень полюбила.
Десятилетняя белобрысая Маринка с большим интересом рассматривала статую. Давеча она честно, как обещала Иллариону, дождалась, пока дома все уснули, и вылезла в окно, чтобы Илларион показал ей дом поповского сына, как обещал.
— А почему у нее голова отвалилась? — спросила она.
— Отбили варвары, — объяснил Илларион.
— А это кто такие?
— Очень страшные люди. У них коричневые лица и волосы и нет культуры. Они ненавидят все красивое. Но потом их победили, и они все убежали.
— Куда?
— Куда бегут люди, которых победили? — риторически и снисходительно спросил Илларион, удивляясь маринкиному невежеству. — К шведам, конечно.
Маринка решила, что Илларион врет, но ничего не сказала. В целом дом ей нравился, хоть и было как-то непривычно — слишком просторно, почти как в церкви, когда нет службы, потолки — будто не люди здесь живут, а великаны. Гораздо больше ей понравился маленький и уютный сад во внутреннем дворе, где стояли качели и смешные маленькие лесенки, по которым, наверное, очень удобно лазить и осматривать все кругом с высоты. Также ей очень нравился фантазер и чудило Илларион, но в этом она не желала признаваться даже самой себе. А в том, что она сама нравилась Иллариону, сомнений у нее не было. Так и должно быть.
Затем Илларион показал ей свою собственную в этом доме комнату, но она не поверила, что он иногда в этой комнате живет и ночует. То есть, комната именно детская, и кровать подходящих размеров, и игрушки везде, но не могли же хозяева этого необыкновенного каменного дома просто так взять и пустить Иллариона к себе жить. Нет, здесь жил какой-то другой мальчик, сын богатых и знатных родителей, возможно хозяев этого дома, а Иллариону позволялось сюда заходить, когда обитатели куда-нибудь отлучались.
Маринка мечтала, когда вырастет, выйти замуж за витязя, который увез бы ее в какую-нибудь волшебную страну. У них был бы свой терем и несколько детей. Время от времени, слезно с нею прощаясь, витязь уезжал бы в какой-нибудь доблестный поход, чтобы победить ильдом и свердом всяких страшных чудовищ, а она бы его ждала в светелке, красиво опустив подбородок на ладонь и уперев локоть в подоконник. А Илларион жил бы где-нибудь поблизости, вздыхал бы по ней, навещал бы ее в отсутствие витязя и дарил бы их детям сласти и подарки.
Они вернулись в самую большую залу, со статуей богини потех, и Маринка, шлепая босыми ногами, взбежала на возвышение и уселась на любимый диван Матильды. С возвышения помещение выглядело по-иному, стало более домашним и доступным.
В соседнем, ближайшем ко входу зале, раздались голоса. Маринка забеспокоилась, но Илларион, подойдя и сев рядом, обнадежил ее.
