Как тогда, так и теперь я отвечаю на „ты“, когда мне говорят „ты“, и на „вы“, когда ко мне обращаются на „вы“.
Многие воображают, что слово „ты“ служит проявлением самого чистого и пылкого патриотизма, но это люди, которые не сделав ни шага вперед, думают, что уже достигли цели».
Жэнгэне, конечно, был не единственный разочарованный республиканец, заметивший, хотя и поздновато, что республика понадобилась не для одного лишь разрушения старого порядка, а и для создания чего-либо нового взамен.
Театр, всегда верно отражающий действительность, откликнулся, конечно, на это нововведение, но не для того, однако, чтобы высмеять его, а напротив, с целью его популяризировать. 3-го нивоза II года в Национальном театре шла пьеса «Совершенное равенство или „ты и тебя“». В первой же сцене автор устами одного из действующих лиц говорит: «Для обеспечения равенства между братьями-республиканцами мы требуем, чтобы впредь все были между собой на „ты“». Во втором явлении барин долго учит своего слугу, как употреблять слова: «гражданин» и «ты».[304]
Вступив на такой путь, реформаторы не могли уже остановиться. Из условного и допустимого вскоре «ты» не замедляет стать обязательным.[305]
Для сомневающихся в этом приведем нижеследующий документ. Это выдержка из протоколов заседания Революционного комитета департамента Тарн от 24 брюмера II года республики (1793 г.). «Революционный комитет, видя главное свое назначение в уничтожении злоупотреблений старого режима и признавая,
1) что замена слова „ты“ словом „вы“ при обращении к одному лицу, в смысле установления внешних признаков: с одной стороны, превосходства, а с другой — приниженности, является вопиющей несправедливостью;
2) что вечные принципы равенства не допускают, чтобы гражданин обращался к другому на „вы“, а в ответ от него получал бы „ты“;
3) что слово „вы“, обращенное к одному лицу, нарушая незыблемые законы разума, противно не только здравому смыслу, но и строгой правдивости, так как одно лицо не может быть одновременно несколькими лицами;
4) что в языках свободных народов никогда не допускалось нелепого обращения на „вы“, когда речь шла об одном лице и, наконец,
5) что язык возрожденного народа должен быть не рабским, как был прежде, а являться внешним признаком и гарантией народного возрождения; — постановляет:
статья I. Слово „вы“ в местоимениях и в глаголах, когда речь идет об одном лице, изгнать из языка свободных французов и во всех случаях заменить словом „ты“.
II. Во всех актах, как публичных, так и частных, ставить, когда речь идет об одном лице, вместо „вы“, слово „ты“.
III. Настоящее постановление отпечатать, опубликовать и разослать всем народным обществам и правительственным учреждениям Тарнского департамента».[306]
Весьма вероятно, что это не единственный образец официальной расправы наших предков с нашим языком.
Обращение на «ты» долго сохранялось в революционной армии.[307] Генерал Бигаррэ говорит в своих мемуарах, что «если бы офицер или солдат осмелился обратиться к адъютанту не на „ты“, то последний проткнул бы его палашом». Наполеону нелегко было вывести из употребления этот обычай. Некоторые из его маршалов, между прочим и Ланн, не переставали обращаться даже к нему самому на «ты». Старые вояки, говоря со «стриженым малым» (petit tondu) нередко забывали о придворном этикете.
Иные времена — иные нравы: во время реставрации, по словам генерала Ламарка,[308] он был свидетелем, как старый гренадер потому только ушел со службы в отставку, что какой то подпрапорщик обращался с ним на «ты».
«Если бы он еще ломал со мною походы и слышал бы со мной свист ядер, я бы ему простил, но ведь он молокосос!».
На это юнец мог бы возразить, что говоря старику «ты», он только подчинялся чистейшим традициям великой французской революции.
ГЛАВА II
ВОЗНИКНОВЕНИЕ ПРОЗВИЩА «ГРАЖДАНИН»
Один довольно остроумный поэт написал в счастливый момент вдохновения стихи, последняя строфа которых вошла в поговорку:
…Я рабства не терплю,Но старую привычку по-прежнему люблю;Искоренять ее не вижу я причин:Зовись ты «господин», но сам будь гражданин.[309]
Было, однако, время, когда такой компромисс пришелся бы не по вкусу народным властителям, и не в меру сговорчивому поэту пришлось бы дорого искупить подобную вольность, которую сочли бы тогда преступлением против нации.
21-го августа 1792 года Парижская коммуна издала постановление, которым отменяла названия «господин» и «госпожа» (monsieur et madame) и заменяла их более демократическими терминами: «гражданин» и «гражданка» (citoyen et citoyenne). На следующий день после провозглашения Республики президент Петион, принимая депутацию из 150 стрелков от вольной дружины, присягнувшей на оружии не возвращаться, не победив врагов свободы и равенства, сказал им следующее: «Граждане, Национальное собрание, доверяя вашему мужеству, принимает вашу присягу и т. д.».
С этого момента слово «гражданин» стало общеупотребительным в прениях между депутатами и в сношениях министров с президентом Собрания.
Иные, не обнаруживая своего несогласия с этим новым порядком, вносили в него однако некоторое, едва, впрочем заметное, различие.
«Наряду с аристократией феодального строя, — по словам „Французского Патриота“, органа жирондиста Бриссо, — стоит и аристократия буржуазная, которая доныне вовсе не уничтожена. Чванство наших граждан еще различает оттенки между словами „милостивый государь“, „сударь“ и „именуемый“ (Monsieur, sieur, nomme). В них есть градации, к которым чутко прислушивается щепетильная буржуазия. Национальный конвент, который должен окончательно вымести эти несчастные остатки старого режима, не допуская титула „господин“, заменяет его словом „гражданин“. Но и при таком величании еще могут быть различия: это звание будут придавать лицам, занимающим известное положение и имеющим известное состояние и все-таки откажут в нем трудящемуся поденщику или почтенному бедняку.
Затем самое слово „гражданин“ — слово священное, им не следует злоупотреблять, а разве можно, не краснея, приставить его к некоторым именам? Разумеется, охотно скажешь вместе с вами: гражданин Петион, гражданин Кондорсэ, — но какой патриот решится сказать: гражданин Марат, гражданин Мори? Такие же республиканцы, как римляне, и даже свободнее их, будем же не менее их и добродетельны и последуем их примеру. Упраздним вовсе и окончательно всякие титулы и станем говорить кратко и просто: Петион, Кондорсэ, Пайн, подобно тому как в Риме говорили: Катон, Цицерон, Брут, а если эта простота вам покажется резкой или преждевременной, то отложим ее до другого времени, но вместе с тем отложим тогда и республику».[310]
Невзирая на такое мнение Бриссо, прозвище «гражданин» продолжало применяться ко всем без различия; даже женщин называли не иначе, как «гражданками».[311]
Слову «гражданин» повезло,[312] потому что оно дожило до Директории, которая даже зорко следила за его сохранением.
Некоторые чиновники по-видимому начали уже позволять себе употреблять слово «господин» вместо «гражданина». «Понимая все влияние, которое нередко слова имеют на дела», Директория всполошилась и немедленно издала следующий декрет:
«Желающие „господинничать“ (monsieuriser) пусть отправляются в те кружки, где допускается такое обращение, но эти личности должны прежде отказаться от службы республике».[313]
Этот декрет издан в IV году и подписан Карно. Та же Директория (хотя и не те же директора), декретом от 6-го брюмера VI года, под угрозой увольнения от должности воспретила всем военным, не исключая даже генералов, отвечать на письма, в которых их именовали бы иначе, чем гражданами. Военный министр Шерер в своем письме к Бернонвиллю с приложением означенного декрета предписывает опубликовать его в приказе по войскам и затем доносить в министерство о нарушениях декрета, если таковые обнаружатся.[314]
Оправдали ли эти строгие меры возлагавшиеся на них надежды, и почувствовались ли в обществе результаты этого социально-политического преобразования? Во всяком случае в VIII году старинные «заблуждения» всплывают вновь, и архаические формы вежливости начинают получать права гражданства, невзирая на все меры, принимавшиеся властями.
Следующий отрывок, принадлежащий перу одного из старшин присяжных заседателей и адресованный на имя «гражданина-министра внутренних дел», от 20-го плювиоза VIII года, служит иллюстрацией такого положения дела.
«Все французы делятся на граждан добрых и дурных. Чем более вторые презирают свое звание, тем более им гордятся первые. Если бы жил Мольер, этот великий поэт, прекрасно понимавший и изображавший натуру, заблуждения и смешные стороны людей, то и он, наверное, старался бы вывести из употребления наименования „господин“ и „госпожа“, столь ласкающие слух врагов революции и столь оскорбляющие слух добрых республиканцев.
