в трубку. Я с минуту подождал и протянул трубку Руперту, который принялся в нее хрюкать, потом включил видак, не переставая рэповать под «You Talk Too Much» [27]. Он нагнулся и процитировал в трубку:
— Ты никогда не затыкаешься, — а потом: — Сядь мне на лицо, если ты так хочешь.
Мне пришлось закрыть трубку рукой, чтобы эта девчонка не слышала, как я смеюсь. Я оттолкнул Руперта в сторону.
Он беззвучно спросил:
— Кто это?
Я беззвучно ответил:
— Не знаю.
Я взял себя в руки и задал ей вопрос, который меня, собственно, интересовал:
— Слушай, Джейме Филдс дома? Комната девятнадцать, кажется.
Бонг брякнул о стол. Я попытался ухватить его, он скатился со стола и зазвенел.
— Ты придурок! Поаккуратней! — заорал со смехом Руперт.
Девчонка на линии молчала.
— Алло? Есть там кто-нибудь? — Я постучал трубкой об пол. — Плачу доллар за каждую гласную.
Девчонка в конце концов произнесла мое имя, вернее, прошептала его и повесила трубку, разговор закончился.
Лорен
Пьяна. Плывет. У него. Просыпаюсь. Наверху орет музыка. Выбираюсь в коридор. Чуть раньше Сьюзи пыталась покончить с собой. Порезать вены. В коридоре вся дверь в крови. Из-за парня, который ей нравится. Иду в ванную в его футболке, черная пустота, не могу найти выключатель, дубак. Лицо так опухло от слез, что глаза едва открываются. Мою лицо. Пытаюсь сблевнуть. Иду обратно в его комнату. Из телефонной будки доносятся рыдания. Наверно, Сьюзи вернулась из больницы. Прохожу мимо телефона. Это не Сьюзи, это Шон. Стоит на коленях, рыдает в трубку: «Нахуй, нахуй, нахуй». Возвращаюсь к нему в комнату. Валюсь на кровать. Потом заходит он, вытирая лицо, громко хлюпая носом. Притворяюсь, что сплю, пока он собирается, засовывает рубашки в старую кожаную сумку, хватает свою полицейскую куртку и выходит, оставляя дверь открытой. Надеюсь, что он придет обратно. Не приходит. Француз, который говорил, что любит меня, возвращается в комнату пьяный. Глядит, как я лежу на кровати его соседа. Смеется и падает на кровать рядом со мной.
— Je savais toujours que tu viendrais [28], — говорит он и вырубается.
Шон
В последний раз я виделся с отцом в марте, когда мы встретились в Нью-Йорке на длинные выходные отметить мой двадцать первый день рождения. Эту поездку я помню довольно четко, что удивительно при том, насколько я был пьян большую часть времени. Я помню утро в аэропорту Нью-Гэмпшира, когда играл в дурака с одним чуваком из Дартмута, помню грубую стюардессу. Как мы обедали во «Временах года», как потеряли лимузин после многочасового шопинга в «Барниз» и у Гуччи. Мой отец уже явно был близок к смерти: лицо отдавало желтизной, пальцы не толще сигареты, а огромные глаза постоянно глядели на меня как будто с недоверием. Я же в свою очередь таращился на него, не представляя, как можно было так сильно похудеть. Но он вел себя так, словно с ним ничего такого не было. У него все еще была голова на плечах. Он не казался напуганным и обладал огромным для явно тяжелобольного человека запасом жизненной силы. Мы, как обычно, посмотрели пару нелепых мюзиклов на Бродвее, и выпили в баре в «Карлейле», и даже побывали в «Пи-Джей Кларке», где я ставил на джукбоксе музыку, которая, я был уверен, ему понравится, хотя и не припомню, что именно вызвало такую лихорадочную щедрость, что этому предшествовало.
Еще в те выходные две девушки лет двадцати пяти безуспешно пытались снять нас с отцом. Они обе напились, а из-за холодной погоды я протрезвел и вышел из алкогольного пике, а отец уже и не пил вовсе, и мы им понавешали, рассказали, что мы — техасские нефтебароны, что я учусь в Гарварде и на Манхэттен приезжаю на выходные. Из бара они ушли вместе с нами, и, забравшись в лимузин, мы отправились на вечеринку, которая проходила у какого-то знакомого отца в Трамп-Тауэр, где мы их и потеряли. В самой ситуации странно было не то, что мы их подцепили, — отец мой всегда был большим спецом по случайному съему. А то, что для отца нормально было бы флиртовать с ними обеими, но тогда, в марте, он не стал этого делать. Ни в баре, ни в лимузине, ни на вечеринке на Пятой авеню, где мы их оставили.
Кроме того, отец не мог есть. Так что мы оставляли нетронутыми блюда в «Ле Цирк», «Элейн» и «Русской чайной»; заказывали и не выпивали напитки в «21» и «Оукрум-баре»; мы оба молчали, испытывая взаимное облегчение, если в баре или ресторане, где мы находились, было особенно шумно. У нас был мрачный ланч в «Мортимере» с его друзьями из Вашингтона. Безрадостный ужин в «Лютеции» по поводу моего дня рождения, где был я с девушкой, подцепленной в «Блю энд голд», был Патрик со своей подружкой Эвелин — руководителем низшего звена в «Американ экспресс», и отец. Это было через два месяца после того, как он поручил заботы о матери специалистам из Сэндстоуна, и больше всего в этот день рождения мне запомнилось, что о нем никто и не обмолвился. Кроме Патрика, который шепнул мне по секрету: «Почти вовремя», о нем вообще никто и не вспомнил. В тот вечер Патрик подарил мне галстук.
После тоскливого праздничного ужина мы поехали обратно к отцу в «Карлейль». Он отправился спать, бросая на меня неодобрительные взгляды, когда мы с девушкой уселись на диване в гостиной смотреть видео. Позднее той ночью я трахнул эту девчонку на полу гостиной. В то утро я проснулся рано, услышав стоны из спальни. Свет был включен, раздавались голоса. Прямо перед рассветом той ночью пошел снег. На следующий день я уехал.
На самолете в Нью-Йорк и потом у отца в «Карлейле», распаковываясь, вышагивая туда-сюда, попивая из бутылки «Джек Дэниеле» под включенный магнитофон, я думаю, почему же приехал в Нью-Йорк, и нахожу только одну причину. Я приехал не для того, чтобы видеть, как умирает отец. И не для того, чтоб ругаться с братом. И не затем, чтобы прогуливать занятия в колледже. И не потому, что мне хотелось навестить матушку. Я приехал в Нью-Йорк, потому что должен Барыге Руперту шестьсот долларов и мне не хочется решать этот вопрос.
Пол
Давненько же тебе не было так хреново.
Первогодка, на которого ты запал, проходит мимо тебя вниз по лестнице из столовой, и, когда ты спрашиваешь, куда он идет, он отвечает: в «Хибати». Ты забыл свой пропуск, и до тебя докапываются, но все равно пропускают. Ты заказываешь кофе, непонятно почему, как извращенец какой-то, берешь стаканчик «Джелл-О» и идешь к своему столику. Дональд и Гарри вроде бы отправились вчера вечером в Монреаль навестить родню, а сегодня утром уже вернулись обратно.
— Одиннадцать дней не дрочил, — шепчет Дональд, когда ты садишься.
— Завидую, — шепчешь ему в ответ.
Раймонд привел к столу Стива, в определенных кругах известного как Милашка-Придурашка. Стив учится на экономике и «увлекается видео». Стив водит «БМВ». Он с Лонг-Айленда. В общем, Раймонд с этим чуваком не спал (голубые первогодки, осеняет тебя, нынче аномалия), хотя со вчерашней вечеринки они ушли вместе. Тем не менее Раймонд силится заставить всех так думать. Он смеется над каждой попыткой этого идиота Стива завести нелепый разговор и постоянно его спрашивает, не хочется ли ему чего-нибудь, и приносит ему еду (то печенюшки, то отвратный/подозрительный салат, гарниры, украденные из салат-бара), даже если он отказался. От этого так тошнит, что ты готов подняться из-за столика и пересесть за другой. От чего тошнит еще больше — ты этого не делаешь. Ты остаешься потому, что Стив и вправду секси. И это портит тебе нервы и заставляет задуматься, неужели ты всегда будешь таким наитипичнейшим пидором? И всю жизнь будешь воздыхать о безмозглых загорелых блондинах с красивыми телами? И никогда не обратишь внимания на умного, заботливого, чувствительного парня, в котором, может, и росту-то метра полтора, и с фурункулезом на спине, но который в целом интересный человек?’Всегда ли ты обречен воздыхать о голубоглазом дуболоме с Теории Тромбона и не обращать внимания на гомика с театрального, который пишет диплом по Джо Ортону? Ты хочешь, чтобы это прекратилось, но…
…тут высокий голубоглазый первокурсник, у которого нет и намека на интерес к тебе, попросит сигарету, а тебя и вынесет. Но первогодки, представленные здесь Стивом, выглядят настолько тупо, так отчаянно стараются угодить, лезут из кожи вон, не думая ни о чем, кроме вечеринок и шмоток, как из рекламы спортивной коллекции «Эспри». Однако факт остается фактом: выглядят они получше старшекурсников.
— Как прошла вечеринка? — спрашивает Гарри.
— Бармицва у брата была повеселее, пожалуй, — говорит Раймонд, окидывая взглядом Стива, чьи глаза выглядят перманентно полузакрытыми, а на лице застыла дурацкая ухмылка, и он кивает в пустоту.
— Они там в натуре ставили Спрингстина, — говорит Стив.
— Исусе, я знаю, — соглашается Раймонд. — Спрингстин, Христа ради. Кто диджеил?
