– Ну, что ж, спасибо, – Боцман взял коробку под мышку, попрощался и вышел.
Жадный взгляд Окорока тут же упёрся в подарок.
– А ты помнишь, что мне обещал?
Честно говоря, Боцман не хотел отдавать это дорогущее пойло, которое старше его на десять лет, он даже на обычай решил наплевать. Но Окорок поймал его за живое: если пацан пообещал, то должен сделать, а иначе он не пацан и обычный фуфлыжник.
– Помню, – ответил Боцман. – Я что обещаю, то всегда и делаю. Пойдём, проводишь меня.
– Ну, правильно, – оглянувшись опасливо, Окорок проводил его до лестницы, ведущей к лифту, и с удовольствием взял протянутую коробку.
А Боцман не стал садиться в лифт: спустился с двадцать пятого этажа пешком и вышел не так, как обычно, а через гараж, в перпендикулярный переулок.
Во всей этой истории что-то ему не нравилось. С одной стороны, вроде, всё хорошо, все уладилось, обо всем договорились… А с другой, шеф его пакет с деньгами не в карман сунул, чтобы Фоме вечером отдать при встрече, а бросил на нижнюю полку стола, куда идут деньги на расходы. На другого киллера, выходит… И этот отпуск… Он никогда не давал ему отпусков (вдруг срочно понадобишься?), всегда приходилось выпрашивать… И неожиданный вопрос про тёлку, с чего это вдруг? Зачем? Узнать, есть ли люди, которые хватятся, если он пропадет?
Впрочем, уже не взяв оставленную за квартал машину и доехав на такси до вокзала, Боцман поймал себя на том, что это может быть дефект больной психики. Можно ли считать психику здоровой, если регулярно мочишь людей? Наверное, нет. Хотя когда он беседовал с некоторыми своими коллегами, те ничуть не сомневались в своём психическом здоровье и полноценности. Поменяв несколько такси и тщательно проверяясь, он добрался до дома, взял из тайника в туалетном бачке запаянные в целлофан деньги, нужные на первое время вещи и два комплекта документов. Оружие у него было спрятано за городом.
Незаметно выскользнув из дома, он поехал было за город, где снимал дачу, о которой никто не знал, но какое-то шестое чувство подсказало подъехать опять к офису шефа.
Там тем временем происходило следующее: Лариса пришла вовремя, и они заперлись в апартаментах шефа. В такие моменты он не брал телефон и не терпел попыток переговорить с ним. Почтительно проводив Ларису к шефу, Окорок вышел в приёмную, подождал там пятнадцать-двадцать минут. Всё это время на него с нетерпением смотрел Удав и все время подмигивал.
Вообще-то, пить на работе было категорически запрещено, но попробовать по рюмочке отменного напитка, баснословной стоимости в порядке исключения можно было себе позволить. Закуски практически никакой не было. Удав выкидным ножом располосовал надвое яблоко. Окорок умело вскрыл непривычно запечатанную бутылку и разлил по рюмкам жёлто-соломенного цвета жидкость.
– Понюхай, понюхай, как пахнет, – сказал он.
– Да-а, это не то пойло, чем мы травимся. Давай сейчас по две рюмки, а остальное вечером.
– Ну, давай так.
Они чокнулись.
– Чтобы работа была, деньги были и здоровье не подводило, – сказал Удав.
Он был мнительным для телохранителя и всегда носил пулезащитный жилет, надеясь, что в критическую секунду кевлар спасет ему жизнь. Они чокнулись и выпили, закусили яблоком, посмаковали, отметили тонкость вкуса и необыкновенный аромат напитка. Разлили по второй, но чокнуться уже не успели: только взялись за рюмки, как ноги у них подогнулись и вначале Окорок, а потом Удав упали на толстый ковёр, которым была застлана и приёмная, и зимний сад. И кевларовый жилет предусмотрительному Удаву не помог.
Подъехавший к офису Боцман сразу понял: произошло что-то неладное. У парадной двери стояли четыре машины, и ребята из его бригады суетливо бегали вокруг дома, заглядывали в подъезды, спускались в гараж, обегали дом вокруг. Что они искали, непонятно. Ясно было только одно: бригада поднята по тревоге.
Приехала «скорая», потом вторая, третья. Мигая синими проблесковыми маячками, подъехали милицейские машины. Боцман уже понял, что произошло, но уходить не стал и дождался, как из подъезда вынесли носилки с Окороком и Удавом. Лица их были уже закрыты, носилки тащили по четыре парня из бригады, потому что санитары не смогли бы нести такие туши.
– За здоровье, значит, Фома, – сказал Боцман. – Ну, ладно, выпьем и за здоровье!
О случившемся Фома Московский узнал через два часа после того, как Удава и Окорока отвезли в морг. Узнал он и о том, что Лебедь арестован. Главной свидетельницей оказалась Лариса: когда на фоне двух трупов ее стали допрашивать, она все честно рассказала: Окорок показал ей бутылку дорогого «Арманьяка» и сказал, что шеф подарил ее Боцману, а Боцман, поскольку давно обещал, передарил ему. Этот рассказ подтвердил Удав, который находился в приподнятом настроении и сказал, что они выпьют по две рюмки, а остальное оставят на вечер. Трупы телохранителей и не выпитые рюмки рассказали все остальное. Эксперты нашли в пробке прокол, при обыске обнаружили шприц, завернутый в резиновые перчатки.
– Смотри, что творится! – вполне искренне удивился Фома. И тут же сообщил близкому окружению, что думает отъехать отдохнуть куда-нибудь на пару недель.
Это было придумано очень умно, потому что Боцман имел все основания обидеться, а обидевшись – все возможности отомстить. И хотя Профсоюза киллеров не существует, они и сами за себя вполне могут постоять: не такие безобидные это ребята, и лучше с ними не связываться. Но людям свойственно переоценивать свои возможности и недооценивать возможности других: оттого жизнь не такая благостная и гладкая, как могла бы быть.
На даче в Сестрорецке у Боцмана имелся потайной бункер с вмонтированным в стену сейфом. Там не было денег и оружия: деньги и оружие хранились в других местах. А здесь Иван Квасков, как опытный частнопрактикующий хирург, держал истории болезни тех, кто мог стать его пациентом. Даже правильнее сказать, не истории болезни – многие из них никакими болезнями не страдали, а истории жизни, которые хорошо должен знать тот, кто эту жизнь собирается прервать. Конечно, попасть под «заказ» может кто угодно, даже никому не нужный бомж, ставший вдруг важным свидетелем по громкому делу. И вполне понятно, что в сейфе Боцмана никаких документов на таких людей не было. Да и заниматься ими, в случае чего, будут специалисты совсем другого уровня.
Но Фома Московский в сейфе у Боцмана имелся. Точнее, не он сам, конечно, а довольно увесистая папка, накопившая о нем все данные, необходимые для такого «хирурга», как Квасков, в задачу которого входило перерезать тонкие ниточки, на которых висели человеческие жизни. Чего здесь только не было! И кардиограмма, выброшенная за ненадобностью прислугой, и личный листок, называемый по-новому «резюме», как будто Фома Московский устраивался на работу к Ивану Кваскову. Мысль эта на первый взгляд смешная, а если вдуматься, то ничего смешного в ней и нет, ибо сейчас как раз такая картина и наблюдалась. Вопреки распространенному мнению о трудностях сбора информации о жизни преступного авторитета, да и просто богатого человека (а еще лет двадцать назад так и было), в настоящее время – время бахвальства, хвастовства, вседозволенности и безнаказанности, добыть данные о Фоме Московском ничего не стоило.
У него были странички в социальных сетях, где он победно улыбался, обнимая девушек, как теперь принято говорить – модельной внешности: на палубе яхты, в бассейне, на фоне дома в Дубаи, или другого дома в Италии, или третьего – в Испании… Были там и личный вертолет, и чартерный самолет, которым он пользовался довольно часто, и акваланг, в котором позировал, в основном, на берегу или при выходе из морской пучины. Со страниц светской хроники Фома охотно рассказывал: где, с кем и как он проводит свободное время. Там же демонстрировалось изобилие его жизни: шикарные интерьеры, голубые волны Средиземного моря, сахарные снега французских Альп, ломящиеся от яств столы, настоящие, верные друзья и красивые, преданные девушки. Один снимок Боцману понравился, и он отложил его в сторону: на веранде, нависающей над океанским пляжем, сидят в шезлонгах Лебедь с Фомой, чокаются рюмками и весело смеются. Судя по стоящей рядом бутылке, возможно, они пьют тот самый «Арманьяк».
