Один звонок — Роберту Германссону в Стокгольм. Два — в пиццерию в Чимлинге. Один — в парикмахерскую. В пиццерии владелец высказал предположение, что кто-то, должно быть, решил заказать пиццу; в парикмахерской — что этот же кто-то записался на определенное время на стрижку. У обоих предприятий обслуживания было от 1200 до 1800 заказчиков. Сколько из них пользовалось услугами обоих, взялась вычислить математически одаренная Эва Бакман. Я применю теорию вероятности, мимоходом бросила она. Потратила кучу времени. Результат, который она доложила за кружкой пива в четверг вечером, был ошеломляющий — во всяком случае, для Гуннара, который по математике никогда не поднимался выше тройки. Эва представила совершенно точное число: четыреста тридцать три человека.
— И как ты сляпала эту цифру? — Скепсис инспектора Барбаротти нашел выражение в бестактной формулировке.
— Тебе объяснять бессмысленно: все равно не поймешь, — парировала Эва. — Роберт Германссон звонил одной из четырехсот тридцати трех женщин в Чимлинге. Придется искать ее в этой дамской парикмахерской.
Бакман-Эйнштейн потратила еще два дня, чтобы выяснить, кто стригся между пятым и двадцать третьим декабря. Количество заметно уменьшилось — осталось всего триста шестьдесят две дамы. Когда она закончила подсчеты, позвонила владелица этого фешенебельного заведения и пояснила, что они были вынуждены отказать примерно такому же количеству желающих. Под Рождество все хотели постричься. Бакман выругалась, пересчитала все заново и опять остановилась на цифре 433.
— Вот видишь?
— Я все вижу, о верховная жрица, — сказал Гуннар. Его способность соображать была на исходе.
Но он не мог не признать, что этот тупик оказался намного длиннее прочих, к тому же вполне мог принести какой-то результат.
А вот то, что ему позвонил Кристофер Грундт и сказал, что кое-что утаил при первом допросе, — это внушало надежду.
— А ты как думаешь, Бакман?
— А то, — сказала Бакман.
— У меня только один час, поэтому зайдем в кафе, и я запишу твои показания.
Кристофер кивнул.
Мальчик попросил колу, сам Барбаротти заказал двойной эспрессо. Лучше быть начеку — вполне могут быть какие-то детали, которые магнитофон не передаст. Они нашли столик за сломанным музыкальным автоматом.
— Итак… — Барбаротти нажал кнопку записи. — Что ты хотел сказать?
— Только не рассказывайте маме с папой, — попросил Кристофер.
— Гарантировать не могу. Обещаю молчать до последнего, но если обстоятельства потребуют…
— Вы знаете что-нибудь… ничего не случилось?
— Что ты имеешь в виду?
— Вы ничего больше не знаете про Хенрика?
Видно было, что мальчика что-то мучит. И скорее всего, не первый день. Все время отводит глаза, хватается то за стакан, то за бутылку, то за край стола. Да, что-то у него есть на совести, и давно. Под глазами темные круги, землистая кожа… ему же всего четырнадцать…
Хотя в это время года в нашей забытой Богом стране все так выглядят, подумал Барбаротти.
— Нет, — сказал он. — Мы по-прежнему ничего не знаем. Рассказывай, что ты от нас утаил.
Кристофер глянул на него и тут же отвел глаза:
— Тут есть одна штука… я прошу прощения, что не рассказал сразу, но я ему обещал.
— Хенрику?
— Да.
— Значит, ты ему что-то обещал. Продолжай.
— Я ему обещал никому не рассказывать… А теперь… теперь я понимаю, что я, может быть…
Он замолчал. Гуннар Барбаротти решил ему немного помочь.
— Ты уже не связан никаким словом, Кристофер, — сказал он как можно более проникновенно. — Если бы Хенрик был здесь, он бы сам освободил тебя от обещания. Мы должны сделать все, чтобы его вернуть, ты же ведь тоже так думаешь?
— А как вы думаете… он жив?
Надежда в голосе… слабая, но надежда. Очень слабая… парнишка оценивает ситуацию точно так же, как и я. Он вовсе не глуп.
— Не знаю, — сказал он вслух. — Ни ты, ни я не можем это знать. Но надеяться мы обязаны, поэтому должны сделать все, чтобы понять, что случилось с Хенриком. Правда?
Кристофер кивнул.
— Да… он удрал той ночью… я знал, что он удерет. Он собирался удрать.
— Вот как, — сказал Барбаротти. — Продолжай.
— Собственно, продолжать нечего. Это все. Он сказал, что должен ночью с кем-то встретиться, и просил помалкивать. Я обещал.
— И он ушел?
— Да… хотя я не знаю когда. Я заснул.
— А с кем он должен был встретиться?
— Не знаю.
— Не знаешь?
— Нет. Он сказал, что со старым приятелем. А я спросил: наверное, с девушкой?
— А он?
— А он сказал — да. С девушкой.
— Вот как, — задумчиво произнес Барбаротти и одним глотком превратил двойной эспрессо в одинарный.
Мальчик сидел неподвижно, уставясь на какое-то пятно на столешнице. Барбаротти вдруг представил себя католическим священником, исповедующим грешника.
— Но ведь и сейчас ты не все рассказываешь. — Он внимательно посмотрел на мальчика.
— Да… не все.
— Ты считаешь, что брат тебе соврал?
Кристофер дернулся:
— Откуда… откуда вы знаете?
Гуннар Барбаротти откинулся на стуле:
— Работаю давно. Кое-чему научился. Так что еще ты собирался рассказать?
— Я не думаю, чтобы это была девушка.
— Вот как… почему?
— Потому что… потому что он гей.
— Гей? С чего ты взял?
— Я воспользовался его мобильником… без спроса.
— И как можно по мобильнику определить, гей или не гей? Ты шутишь, что ли?
— Нет, по мобильнику нельзя… — Кристофер не удержался от смешка. — Я взял его мобильник, чтобы послать эсэмэску. И увидел сообщение… такое… я бы сказал…
— Однозначное?
— Вот именно. Однозначное. От парня, который… в общем, я нашел его в списке. Это парень по имени Йенс. Так что я не думаю, чтобы Хенрик ушел к девушке.
— А к кому? Кто бы это мог быть?
— Не знаю…
Гуннар Барбаротти и не ожидал другого ответа, но все равно почувствовал укол разочарования. Вот бы Кристофер и по этому пункту имел свои соображения.
— А если попробовать угадать?
Мальчик немного подумал.
— Честно? Понятия не имею. Может быть, к этому самому Йенсу… только как тот оказался в Чимлинге? Вряд ли… нет, не знаю. Это как бы…
— Что?
— Как бы чересчур для одного раза. Я только что узнал, что Хенрик гей, а тут он еще собрался куда-то среди ночи. Он всегда такой дисциплинированный… правильный. Мне даже трудно было во все это поверить.
— Я себе представляю, — сказал Гуннар. — А все это история с его гомосексуальностью… об этом никто не знал?
— Нет.
— А ты ему не говорил, что знаешь?
— Не успел… а даже если бы и было время, я ведь взял его мобильник без спроса, так что…
— Понятно. Значит, у него был какой-то план. Когда он тебе сказал, что собирается уходить?
— Вечером. За час, наверное.
— За час до чего?
— За час до того, как мы пошли спать.
— А ты можешь точно воспроизвести, что он тебе сказал?
— Не знаю… вряд ли я запомнил точно. Но ничего особенного… только что ему надо уйти на пару часов и чтобы я не проболтался. А я только спросил — ты с кем-то встречаешься? А потом спросил — с девушкой? А он говорит — да. Вот и все…
— А почему ты спросил насчет девушки?
— Не знаю… Как-то так… вылетело. Он же придумал эту самую Йенни из Упсалы… не хотел, чтобы мы знали. Я думаю, никакой Йенни не существует.
— Ну хорошо. Ты кому-нибудь еще об этом рассказывал?
— Нет, конечно. Я не хочу, чтобы они знали…
— Что твой брат — гей?
— Ну да. Я думаю — ну и что тут особенного, не он один. Но они-то… я знаю, они бы в обморок попадали. Ну, может, не в обморок, но расстроились бы страшно. А тут еще он пропал… Нет, я не хочу, чтобы они знали. Поэтому и молчал до последнего, не только потому, что обещал.
— Могу понять. А ты ничего не узнавал насчет этого Йенса?
— Каким образом? Как я мог узнать?
— Вот и хорошо. Тогда я тебе расскажу. Ты, кстати, совершенно прав — это был не Йенс. Йенса в Чимлинге не было, так что Хенрик встречался с кем-то еще.
— А откуда вам это знать?
— Потому что мы проверили Йенса. У него алиби. В ночь на двадцать первое он находился примерно в тысяче километров от Чимлинге.
У Кристофера отвалилась челюсть. В буквальном смысле — он с открытым ртом уставился на инспектора Барбаротти.
— Так вы знали?.. Вы знали, что…
— Позволь дать тебе совет, молодой человек… — Барбаротти вытащил из нагрудного кармана пиджака мобильник. — Если ты когда-нибудь надумаешь совершить преступление, причем захочешь обязательно попасться, воспользуйся этой штукой.
— Как это?
— Мы не прослушиваем разговоры. Во всяком случае, разговоры честных граждан. Но мы знаем, кто и кому звонит. Когда звонят, как часто и где кто находится в момент разговора. И если в Упсале живут два молодых человека, которые на протяжении двух недель звонят и посылают друг другу эсэмэски раз по десять на дню… естественно, мы можем сделать кое-какие выводы.
