Они обнялись, и Эбба внезапно начала рыдать. На восемьдесят третий день после исчезновения Хенрика она сорвалась. Это было как прыжок с самолета без парашюта.
Прошло пять месяцев. С двенадцатого марта она не работала ни единого дня. Ни единого часа. Лейф, как всегда, уходил на работу в свой «Консум», Кристофер в школу, а она оставалась дома, как в изгнании. Два раза в неделю психотерапевт. Два раза в месяц психиатр. К сожалению, не Бенита Урмсон. С помощью Бениты она, может быть, и выбралась бы из пропасти, но под сонным руководством Эрика Сегербьорка… Ты лемур, Эрик, сказала она ему на одном из приемов, а с него как с гуся вода — поморгал и улыбнулся в бороду.
А если говорить правду, она и не хотела никуда выбираться. Она не хотела продолжать жить — во всяком случае, в том смысле, который психиатрическая наука признает единственным.
С психотерапевтом ей было легче. Стройная шестидесятилетняя дама, умная, умеет слушать и с чувством юмора. К тому же у нее не было детей, что, как Эбба быстро поняла, являлось большим преимуществом. Она ни за что, ни при каких условиях не согласилась бы открывать душу женщине, чей сын или дочь могли в любой момент исчезнуть.
У Бениты тоже не было детей. Она звонила раз в неделю, они беседовали… вообще Эбба не могла пожаловаться на отсутствие внимания — ее поддерживали все: и друзья, и коллеги, и руководство больницы. У нее была налаженная «социальная сеть» — термин, который она в глубине души ненавидела, потому что речь идет не о пауках, а о людях.
Но ничто не приближало ее к выздоровлению ни на миллиметр. По одной простой причине — Эбба не хотела выздоравливать.
Она хотела вернуть сына. Если он мертв, она хотела найти тело и похоронить на кладбище.
Если кто-то его убил, она хотела найти убийцу.
Вот и все, что она хотела. Все остальное ее не трогало.
Ни Лейф, ни Кристофер.
Не претендуйте на меня, думает она. Вслух она это не говорит. Не претендуйте на меня, я не ваша. Вы на одном краю поля, мы с Хенриком — на другом, и будьте любезны уважать правила игры. Эти правила выдумала не я. Это фундамент, и я не могу оторваться от фундамента. Мы с Хенриком принадлежим друг другу. И всегда принадлежали; речь не о приоритетах, речь не о том, что один ребенок дороже, чем другой, вовсе нет. Это естественно. Так же естественно, как принадлежат друг другу Лейф и Кристофер. Играют в карты, в «Монополию», готовят или загружают посудомойку — они принадлежат друг другу, это видно и без объяснений. Уходят кататься на лыжах… Эбба и Хенрик, Лейф и Кристофер. И поэтому… поэтому исчезновение сына гораздо большей болью отозвалось в сердце матери, чем в сердцах Лейфа и Кристофера. И они тоже об этом знают, только молчат. Это само собой разумеется, и никакие разговоры не нужны.
Но этот сон… эти бело-зеленые пакеты… эта пустота — она с каждой ночью растет и растет. С каждым часом, с каждой ночью, с каждой неделей и месяцем. Сегодня понедельник, двести двадцать четвертый — неотличимо похожий на предыдущие двести двадцать три — день.
Я знаю, что сошла с ума. Это не имеет значения. Лейф и Кристофер смотрят на меня совершенно не так, как раньше, я вижу это и понимаю, но это не имеет ровно никакого значения. Имеет значение только одно — я должна вернуть сына. Я должна… должна хотя бы узнать, что с ним случилось. Неизвестность хуже всего.
Неизвестность и бессилие.
Может быть, взять все в свои руки? Это новая мысль, раньше она ей не приходила в голову.
Она должна что-то сделать сама. Может быть, это поможет заполнить зияющую в душе пустоту.
Бог помогает только тем, кто помогает себе сам. Эта поговорка пульсирует в голове уже несколько дней, и сегодня, этим пасмурным августовским утром, она ясно поняла: пора. Мать ищет пропавшего сына. Мать и сын. И всё.
Эбба дождалась восьми часов и позвонила этому полицейскому. Она прекрасно его помнила — примерно ее возраста, длинный и худой, с мрачноватой физиономией. Он произвел на нее хорошее впечатление. Скорее всего, неглуп, хотя у молчаливых людей такой диагноз поставить довольно трудно.
Ничего нового. Расследование продолжается, но не так интенсивно, не буду от вас скрывать.
Что-то в его голосе внушает доверие.
Проверили много версий — все оказались тупиковыми. Я лично говорил не меньше чем с сотней людей, так или иначе связанных с Хенриком или Робертом, но загадка осталась загадкой. Я сожалею, конечно, я очень сожалею, но на сегодняшний день… Иногда бывает и так, но надежду терять не следует. Жернова мелют потихоньку, в его практике бывали случаи, когда загадка разрешалась через два года или даже через пять, когда уже никто и не ожидал.
И что это значит? Вы прекратили искать Хенрика? Вы просто сидите и ждете, когда разгадка упадет вам в руки?
Ни в коем случае, попытался ее успокоить инспектор Барбаротти. Ни в коем случае.
Эбба поблагодарила и положила трубку. Долго, ни о чем не думая, смотрела в окно. Газон зарос. Кристофер обещал постричь его в воскресенье, но что-то ему помешало. Кристоферу всегда что-то мешает… и пусть, это ее не волнует. На самой границе участка несколько деревьев — Хенрик их боялся, когда был маленьким. Сколько ему было? Два года? Три? Он боялся деревьев и темноты… недолго. Страх быстро прошел, и он уже не боялся ни троллей, ни чертей — ничего… А Кристофер — зайчишка.
Она закрыла глаза и опять почувствовала, как тяжко качаются в пустоте ее тела пакеты из «Консума». Боль вдруг стала нестерпимой. Что она за мать? Хорошая мать не сидит сложа руки и не ждет, пока потерянный сын вернется к ней сам. Она должна что-то делать, искать его, искать днем и ночью, с фонарем в руке.
Но где? Где начинать? Где Эбба Германссон Грундт должна искать сына?
Чимлинге? Да… самое естественное… было бы самым естественным, если бы там жили родители. Но их там нет. Первого марта Карл-Эрик и Розмари начали новую жизнь в Испании. Перевернули страницу на закате жизни. Открытки, телефонные звонки. Открытки посылает мать, по телефону звонит отец. Всегда сияет солнце, они всегда сидят на веранде и всегда любуются горами и голубой полоской моря на горизонте. Попивают сладкую малагу со льдом. Действительно, совершенно другое существование, другая жизнь. Рай… если бы не Роберт с Хенриком — так сказал Карл-Эрик. Интересно, придерживается ли того же мнения мама… впрочем, что за разница? Какое ей до этого дело? Родители сидят там на солнышке, прихлебывают винцо и стараются забыть своих детей, свой город. Забыть свою жизнь. Какие странные виражи предлагает судьба… кто бы мог подумать всего год назад, что семья Германссон… Господи, в августе прошлого года все было нормально, Хенрик как раз прошел собеседование в университете, а сейчас… А сейчас? До чего же хрупкая штука — жизнь, никто не знает, что случится через год… даже через день. До чего же хрупка и непрочна жизнь, до чего же хрупки наши дети…
Как яйцо — упало из холодильника на плиточный пол, и все.
Нет, в Чимлинге она не поедет. Это бессмысленно. Все произошло так быстро, что причины исчезновения Хенрика надо искать в его жизни до этого злополучного стопятилетия. Когда все еще были вместе, никто не исчезал… а если все взаимосвязано, если есть в бытии хоть какие-то причинно-следственные отношения, то семена страшных событий должны быть посеяны раньше… может быть, в первый день, когда они только приехали. А может быть, и во второй — Роберта уже не было, но Хенрик-то, Хенрик был с ней! Что-то такое было в воздухе, она должна найти это что-то и понять, она должна любой ценой вычислить, какие мысли, какие тайные мотивы витали в доме в те декабрьские дни. Для внимательного наблюдателя — вполне посильная задача.
Так ли это? Может быть, Хенрик куда-то собирался заранее, еще когда они ехали в машине из Сундсваля? А Роберт? Был ли у него какой-нибудь план? И какая связь? И кто эта подружка Хенрика Йенни, которую полиция так и не нашла? Или ее вообще не существует… значит, Хенрик ее просто-напросто выдумал? Зачем? Значит, он что-то скрывал от матери, значит, в его жизни были обстоятельства, о которых она ничего не знала. Что у него было в Упсале?
Все те же вопросы, все то же бесплодное блуждание кругами… просто удивительно, как быстро вышли из строя синапсы в ее мозгу; наверное, так люди себя чувствуют, когда приближается конец. Именно так — тщетные вопросы без ответов. Мозг кипит, остается яичная скорлупа на полу… но при чем здесь я? Речь не обо мне! — она неожиданно для себя выкрикнула эти слова. Речь не обо мне! Речь о Хенрике… это он кричит в ее чреве, расчлененный на куски, это он висит на ее ключице в бело-зеленых пакетах… хватит! Надо собраться. О чем я только что думала?
Эбба вновь поглядела в окно. Заросший газон, сломанные солнечные часы — прежний владелец дома, господин Стефанссон, очень ими гордился… темные деревья… приближается осень.
