Она почти всегда сопровождала меня на приемы, вечеринки и званые ужины, обвязавшись галстуком вокруг моей шеи и засыпая под пиджаком. Но всегда пробуждалась, когда я разговаривал с девушками, и почитала своим долгом осматривать их, осторожно и незаметно (как ей казалось) высовывая голову между пуговицами на животе, после чего сообщала мне о своих впечатлениях, забираясь под рубашку и поглаживая двумя кончиками языка, как двумя тонкими пальцами или наоборот осторожно покалывая мне кожу парой далеко расположенных друг от друга зубов. Терпеть не могла, когда я надевал вместо костюма куртку с молнией, но прогрызть в ней дырку или испортить ее еще каким-нибудь способом — этого она никогда себе не позволяла, берегла мои вещи.
Я почувствовал, что от этой громко смеющейся и явно флиртующей со мной девицы она не в восторге, даже не стала глядеть на нее и покусывать мне кожу, а только ерзала и недовольно ворочалась. Когда же она и вовсе стала «топорщиться» у меня под подбородком, я, было, попытался «заправить» ее на место, но она выскочила, неожиданно вытянулась к лицу моей собеседницы, уставилась ей в глаза сантиметров с пяти, а потом еще и пошипела для порядка.
В предчувствии конца своей змеиной жизни она попрощалась со мной, прикинувшись свернутым в широкое кольцо отрезком электрического кабеля. Так и засохла.
Электрик, которому не хватало короткого куска провода, чтобы соединить розетки с двух сторон нашей супружеской двуспальной кровати (тогда я уже был женат с полного одобрения моей кобры), протянул было за «кабелем» руку, понял тут же, что ошибся, и посмотрел на меня с удивлением — зачем я храню в коробке мертвую змею.
НЕОПРЕДЕЛЕННОСТЬ
Молодой человек, обладатель не вызывающей отвращения внешности, миновав стоящих у стены двух женщин, вошел в помещение, в котором, вы, уважаемые дамы, скорее всего, никогда не бывали — в мужской общественный туалет.
Беглый первоначальный осмотр его обнаруживает сразу же, что нет в нашем распоряжении изюминки, которую стоило бы приберечь к завершению его описания. В нем только три кабинки, из одной слышится разговор по мобильному телефону, другие две — тихие. Напротив — пять писсуаров, два крайних — принимают посетителей, которых мы видим лишь со спины и которые по сторонам, в отличие от нас, не глазеют, а дальний из этих двоих даже сцепил руки за спиной и смотрит в потолок. Есть большое, объективное зеркало в полстены, под ним трио сангвиников-умывальников, с толстыми блестящими носами, текущими порционной водой и тонкими хоботками, капающими жидким мылом. У самого выхода — высоковато подвешенное электрическое полотенце, всегда готовое шумно подышать на руки по просьбе посетителя или по собственной воле завопить на того, кто случайно приблизится к нему спиною или плечом. Все. Больше описывать нечего. Нет, знаете, все-таки нашлась изюминка: кафельный пол в помещении — чист и блестит.
Молодой человек проявил двухсекундную нерешительность: проверить ему, свободны ли тихие кабинки, или подойти к среднему писсуару, заглушив отвращение к близости двух незнакомцев своего пола. Когда двухсекундный промежуток времени, отводимый обычно на выбор в таких ситуациях, прошел середину, молодой человек ощутил неловкость, а по окончании второй секунды, возможно, уже и стоящие у писсуаров мужчины начали бы, не оглядываясь, хмуриться спинами. Поэтому он смело толкнул дверь ближайшей кабинки, будто только сейчас решил окончательно, имеются ли у него всего одна нужда или целых две.
Дверь поддалась толчку, и из нее неожиданно и для нас, и для молодого человека вышла дама, абсолютно собранная, в строгом костюме, с сумкой на плече и без малейшего отпечатка смущения на лице, о приятности которого можно сказать, что перед тем, как чувство семейного долга опечатало инстинкты героя (женатого с недавнего времени), он как будто успел сказать даме: «Да. Конечно, конечно — да».
Как, знаете ли, замечательно, если лицо женщины в такой двусмысленной ситуации сохраняет выражение спокойствия и доброжелательности, соревнуясь в этих качествах с упомянутым ранее настенным зеркалом. Вот и эта дама глянула прямо в глаза молодому человеку и только подождала очень спокойно, пока он освободит ей дорогу. Так в заполненной гостями квартире, где и на кухне суетятся женщины, стараясь помочь хозяйке, супруг ее, пришедший за охлажденной в морозильной камере водкой, ждет терпеливо и вежливо, чтобы женщины сами, без его просьбы освободили четвертькружие кухонного пространства, необходимое, чтобы открыть дверцу холодильника.
Выйдя из мужского туалета, дама перешла тут же в соседний женский, после чего послышался шум воды, льющейся из открытого крана, а до этого — всплеск сдавленного смеха тех двух женщин, что стояли у стены. И никаких скрытых камер, никакого дурацкого телевизионного розыгрыша не было там и в помине, на то — авторская наша гарантия.
Молодой человек вошел боком в опустевшую кабинку, одной рукой потянул дверь, чтобы закрыть ее, другой — конец пояса из петли на брюках, но на этом остановился, так как увидел, что сидение и крышка выкорчеваны частично из материнского унитаза и, будучи двумя крыльями откинуты в противоположные стороны, упираются в стены кабинки, а из туалетной бумаги вывязан роскошный белый бант и им прикрыто стыдливое лоно унитаза. Не унитаз, а ангел небесный! Или точнее — белоснежная ангелица с бантом и крыльями!
Ничего не совершив из задуманного, ничего не изменив из увиденного, молодой человек вышел из кабинки и направился к среднему писсуару, хотя и остальные четыре были теперь свободны. По-прежнему, с перерывами на неслышные ответы, звучал голос из крайнего отсека, удивляя отстраненностью даже от того небольшого мирка, который образует мужской туалет, внутри которого выгорожена еще и отдельная кабинка, и тянется из нее разговор за пределы туалета, а может быть здания, а может быть улицы, а может быть города, и кто знает, возможно даже, — страны. Далее, через минуту или что-то около того, ультракрасный датчик писсуара подал сигнал электромагниту коротким водяным фонтаном проводить молодого человека и подготовить рабочую поверхность к благопристойному приему очередного посетителя.
Посетитель же, которого мы наблюдаем, воспользовавшись услугами хоботка с мылом, крана с водой, объективного зеркала (чтобы поправить волосы) и шумного электрополотенца, покинул туалет, слегка нахмурившись и миновав более высокую из тех двух дам, стоявших у стены вначале, а теперь оставшуюся в одиночестве, смотревшую в сторону и отчаянно покусывавшую одну из двух нежно-розовой помадой крашеных губ, а именно — нижнюю.
Вот и вся история. Но почему именно так все происходило? В чем логика случившегося? Каковы скрытые пружины описанных нами действий и поступков? Какие, например, мотивы руководили поведением встреченной молодым человеком дамы? Или выбором места тех двоих, которых мы видели только со спины? Или действиями самого молодого человека? Зачем входил кабинку и начал, было, распускать ремень, если достаточно оказалось ему только постоять у среднего писсуара? А может быть, имел место заговор, и почти во всех кабинках женского туалета, ну разве что кроме одной, засели мужчины, затаились, сидя на крышках, подтянули ноги в туфлях с носками, чтобы не могли увидеть их снаружи за короткими, не доходящими до пола дверями, закрылись на защелки, сидят и молчат, вынуждая женщин на безумные поступки? Но если это так — зачем? Какой смысл в этом издевательстве? Разве это похоже на шутку? И зачем уже столько времени говорит по телефону в кабинке человек, который так и не появился перед нами? Почему не извинился, не пообещал перезвонить позже? О чем вообще его разговор? Можно ли предположить, что он просто пересказывает кому-то из туалета свой последний сон о том, как он не смог найти билеты на спектакль Шекспира уже перед самым входом в театр на глазах у билетера? Он сказал жене, что стоит им только отойти, как билеты тотчас найдутся, и тут заметил краем глаза, что на полу валяются у подножия колонны две смятые зеленые купюры. Он подобрал их незаметно, глядя в сторону. Положил осторожно в карман. Когда уже открывал дверцу машины на стоянке, вспомнил про еще один потайной карман в пиджаке и там нашел билеты, но жене его уже расхотелось смотреть Шекспира. Тогда он решил утешиться, выяснив, какого достоинства доллары он подобрал у колонны. Но оказалось, что обе хрустящие купюры — это целлофановые пакеты с огрызками огурцов. Есть у вечно худеющих дам такая привычка — грызть свежие огурцы. Вот и еще одна загадка — к чему такой сон и зачем пересказывать его из туалета? И кому? Ни на этот, ни на предыдущие многочисленные вопросы нет у нас ответа.
Только новые возникают: не припухнет ли нижняя губа у той дамы, которая ее покусывала, не совестно ли тому, кто испортил унитаз в общественном туалете, но самый любопытный вопрос — сколько времени пройдет прежде, чем нелепое, микроскопическое это событие исчезнет из памяти молодого человека? Пока улетучится из него бумажный бант, улетят пластмассовые крылья, расплывутся очертания дамы с сумочкой. Или воспоминание это как муха, забравшаяся в бутылку, останется в мозгу его навсегда?
