мгновение Сабрина становится равнодушной и жесткой. Возможно, остальное мне привиделось.
– Что ты сказала? – переспрашиваю я.
Сабрина подходит ко мне вплотную. Я пока что на несколько дюймов выше. Вырастет ли она еще? Боже, ей уже пятнадцать.
– Мы в порядке, Мэл. Справимся без тебя.
– Когда я уходила в последний раз, ты выглядела расстроенной, так что…
– Мы в порядке. Можешь перестать нас опекать. Никому не нужно «оставаться за старшую». Мама, Дарси и я – взрослые люди и можем сами о себе позаботиться. Мы не домашние животные, которых надо кормить и выгуливать. – Она проходит мимо меня с футболкой в руках.
Внутри поднимается волна раздражения. Серьезно? Серьезно?.. Разве я заслужила такое отношение? От злости ударяю по дверному косяку – в ладони остается всего лишь небольшая заноза.
Когда мы садимся в машину, остальные машут нам с порога.
– Нолан, приезжай еще, как можно скорее! – кричит Дарси.
– Необязательно с Мэллори! – саркастично добавляет Сабрина.
– Это она к чему? – спрашивает Нолан после того, как мы выезжаем на дорогу.
– Ты про то, что моя сестра с радостью утопила бы меня в бочке с медовухой?
Его рот дергается.
– Я почувствовал, что между вами будто черная кошка пробежала.
– Не знаю, что делаю не так, – я вздыхаю. – Стараюсь изо всех сил. Даю ей все, что нужно, и слежу, чтобы она ни о чем не беспокоилась.
– Возможно, в этом и проблема.
– Что ты хочешь этим сказать?
– Когда ты видишь сестер, то ведешь себя так, будто отвечаешь за них. Почти как мама. С Дарси это прокатывает, но Сабрина уже слишком взрослая, – Нолан пожимает плечами. – Думаю, она хочет, чтобы ты просто была ее сестрой и никем больше.
– Что ты вообще знаешь о семье?
– Ничего. Только вижу, что ты чересчур много знаешь, чтобы спорить на эту тему.
Не удерживаюсь от смешка, и какое-то время мы молчим. Нолан водит машину так же, как играет: спокоен, сконцентрирован на дороге; и в кои-то веки я могу расслабиться, что руль не в моих руках. Мой взгляд блуждает по отблескам уличных фонарей и лежащему на сосновых ветвях снегу. Нолан твердой рукой переключает скорости, будто перемещает слона по доске.
Он думает о шахматах. В его мыслях партия Коха, которую мы разбирали сегодня утром. В ней Кох использовал королевский гамбит. Тот матч был против Дэвиса, и он проиграл его три года назад. Я знаю. Не уверена откуда, но точно знаю, что творится у Нолана в голове.
– Зря он пошел конем на e5, – произношу я.
Нолан не мешкает ни секунды.
– Кох не раз атаковал не подумав, и ему часто за это прилетает. Что ж, – он пожимает плечами. – Прилетало. А потом, видимо, он начал есть шпинат на завтрак и прокачался до следующего уровня.
– Возможно, постоянно провоцировать его – неплохая стратегия.
– Ага.
Я размышляю, какие тактики применила бы против Нолана, если бы боролась за титул чемпиона мира. Он непредсказуем, всегда просчитывает далеко вперед, готовит неожиданные ловушки. Я слышала, как комментаторы замечали, что наши стили игры похожи, но уверена, что это преувеличение. Я предпочитаю душить оппонента, постепенно изматывать его, не давать проявлять инициативу и одну за другой отрезать возможности для атаки, пока мы не останемся вдвоем – я и вражеский король.
Но Нолан справился бы со мной. Он знает, чего от меня ждать. Чтобы победить его, мне нужно научиться пренебрегать сиюминутными преимуществами и сильнее рисковать – причем как можно раньше. Я наблюдаю, как Нолан разминает шею – сильные мышцы напрягаются под кожей, – и думаю, что могу отвлечь его так, что он ошибется. Может, это и не сработает, но определенно заставит хотя бы немного поволноваться. Он посмотрит на меня своим долгим, понимающим взглядом. Даже улыбнется. Он улыбнется, и я улыбнусь ему в ответ в тот самый момент, когда коснусь его короля.
Звучит потрясающе. В конце концов, мечтать не вредно.
– Дарси затащила меня в твою комнату, – говорит Нолан, – и заговорщически прошептала, что знает все.
– В отличие от мамы и Сабрины, она умеет пользоваться гуглом. Не удивлюсь, если она знает, как зайти в даркнет. Пытается понять, как зарегистрировать Голиафа в свином «Тиндере».
– Она попросила меня научить ее играть в шахматы.
– Дарси? – я оживляюсь. – Серьезно?
– Она сказала, это… нереальный кутяк?
Я смеюсь:
– Нереальный крутяк. Тебе стоит время от времени выходить в Сеть.
У большинства игроков из первой десятки есть каналы на «Твиче» и «Ютьюбе». У Нолана только пара соцсетей, и везде капсом в шапке написано: «ВЕДЕТ НЕ НОЛАН СОЙЕР». Готова поспорить, что бедного эсэмэмщика достали ежедневные нюдсы в директе.
– Кстати, и правда, почему ты не сидишь в социальных сетях?
– Меня в социальных сетях и без того предостаточно.
– В каком смысле?
– По интернету гуляет фотка, где я, семилетний, ковыряюсь в носу во время партии с Накамурой. И еще одна, где я закатил истерику, когда проиграл. Мне было четырнадцать.
– Оу.
– Мы все проходим через неловкие фазы взросления, но мои запечатлели для потомков. В общем, любой, кто захочет поискать меня в интернете, и без того найдет чем развлечься.
Я вспоминаю слова Эмиля: «Быть вундеркиндом и расти на глазах журналистов не так-то просто: они порой беспощадны».
– И тебя не волнует твоя репутация? Ну, что о тебе думают люди?
– Ты хочешь сказать, волнует ли меня, что окружающие считают меня куском дерьма? – Нолан мягко смеется. – Я это заслужил. Я им был. Все, что я могу сделать, – это попытаться стать лучше в будущем.
Надо сказать, у него получается. Я пытаюсь вспомнить, что он вытворял в последнее время, но в голову ничего не приходит.
– Но ты все еще бесишься, когда тебя обыгрывают.
– Вот какого ты обо мне мнения? – Нолан качает головой. – Я злюсь на себя. За совершённые ошибки. За то, что не сделал все, что было в моих силах. И каждый раз, когда ты ошибаешься, я знаю, что ты чувствуешь то же самое.
– Неправда. Я…
Он косо смотрит на меня, и я замолкаю. Ну и ладно.
– Я показал Дарси, как ходят фигуры, – тихо произносит Нолан.
– На чем?
– У нее под кроватью лежит доска с розовыми и фиолетовыми фигурами.
Я закрываю глаза и чувствую, как в животе стягивается узел.
– Я была уверена, что избавилась от нее.
– Тебе стоит самой научить сестру.
– И зачем ей это?
– Она хочет играть, потому что обожает тебя.
Я фыркаю:
– Она зовет меня Мэллопипи и постоянно лепит в фотошопе картинки, которые подписывает «Самая отстойная из Гринлифов». А я, между прочим, нелегально ей этот самый фотошоп скачала. Неблагодарная.
– Она хочет быть похожей на тебя.
– Я не буду ее учить.
– Почему?
Я отворачиваюсь. На дороге, кроме нас, никого нет, и сосны становятся все толще.
– Шахматы – плохая идея.
– Почему?
– Посмотри, куда они меня привели.
– Они привели тебя сюда. Ко мне.
К моим щекам приливает кровь. Тон Нолана не подразумевает возражений. Он действительно верит в то, что говорит. Он верит… Я даже не знаю, во что еще.
– Ты его застукала, да? – спрашивает Нолан.
Озадаченная, я поворачиваюсь к нему.
– Что?
– Отца. Что-то случилось между ним и той женщиной, арбитром с Олимпиады. Ты об этом узнала. Твоя мама вышвырнула его из дома. Рискну предположить, несколько лет вы не общались. А потом случилось то, что случилось.
Я выпрямляюсь и чувствую, как ремень безопасности натягивается на свитер.
– Откуда… Откуда ты знаешь? Когда…
– Я не знал. Но помню, какие ходили слухи в то время. Про Арчи Гринлифа. Остальное… я просто предположил.
– Ты предположил? Как?
– Наблюдал. Твоя реакция на Олимпиаде. То, как ты любишь шахматы, но пытаешься убедить себя, что ненавидишь. Ты чувствуешь ответственность перед своей семьей – не просто перед сестрами, но и перед мамой, – он говорит все это таким будничным тоном, будто кто-то в классе попросил его прочитать скучный параграф из учебника. – Ты ведешь себя так, будто совершила что-то ужасное. Будто вообще ничего в жизни не заслуживаешь, кроме объедков.
Я. Скучный учебник – это я.
– Потому что так и есть – это моя вина, – выпаливаю я, удивляясь самой себе.
Еще никогда прежде я не признавалась в этом вслух. Но если бы я не рассказала маме о Хизер Тёркетт, папа не ушел бы из дома, и у него не было бы причины садиться пьяным
