в бычьи глаза и, как ему казалось, говорил убедительно. – Лекарство, выписанное по рецепту, подлежит строгой отчетности. С меня шкуру спустят, если подпись не будет соответствовать оригиналу. Возможно, ваша подделка раньше прокатывала, но теперь у нас новое начальство и требует все по инструкции. Кроме того, мне предписано общаться с подопечными и знать о их нуждах и потребностях. Убедиться, что они не подвергаются физическому насилию, бытовому истязанию и унижению, а если такое случилось, докладывать участковому и начальству.
С минуту он боролся взглядом с детиной.
– Хрен с тобой, только давай в темпе и боты сними. Кока, давай прошуршал и побыстрее выпроваживай вертухая. Жрать хочется.
Егор зашел в скверную квартиру. Из кухни слышалось шкворчание и улавливался запах жареной картошки. Кокушкин стоял рядом и ждал, пока Егор снимет ботинки. Тапок для гостей не оказалось, и он поспешил отдать свои. Егор не стал отказываться, сунул ноги в стоптанные полиуретановые штамповки и вместе с Кокушкиным прошел в комнату, где на матраце лежала Софья Петровна. Егор впервые видел ее лицо неискаженное муками боли, непокрытое горячим потом. Голова пожилой женщины по-прежнему была обмотана махровым шарфом. Ее просветленные от болезни глаза внимательно смотрели на Егора. Под их пристальным взглядом он почувствовал себя неуютно. Поспешил отвести взгляд и суетливо полез в карман.
– Здравствуйте, Софья Петровна, – говорил он, вытаскивая из кармана упаковку «коделмикса».
– Здравствуйте, извините, что не запомнила вашего имени.
– Егор Владимирович Нагибин, его звать, мамуль. Он недавно. Что? «Коделмикс»! – радостно воскликнул Кокушкин.
– Зовите меня просто Егор, без всякого Владимировича. Вот, ваши лекарства и надо расписаться в ведомости. Чувствуя все большую неловкость, он суетливо в смущении полез во внутренний карман за ведомостью.
– Может, чайку с нами попьете? Федечка, сходи на кухню, попроси у Лиды чайник.
– Мамуль, – Кокушкин умоляюще посмотрел на мать, – ОН здесь, – шепотом проговорил и кивнул головой в сторону двери. Положил упаковку лекарств на заставленный посудой и лекарствами стол и зачем-то прикрыл полотенцем.
– Нет, нет спасибо, – поспешил отказаться от угощения Егор. – Я спешу, мне еще троих сегодня оббежать надо, – соврал он.
– Хороший вы, Егор. Спасибо за лекарства. Наконец-то они в аптеки появились. Боль проклятая замучила. Теперь будет хорошо. Приходите к нам днем, когда мы одни. – Женщина ласково смотрела на него, лежа на матраце, постеленном на полу, до подбородка укрытая стеганым одеялом. Егора поражали эти живые, умные глаза, никак не сочетающиеся с теми мутными невидящими, наполненными болью и полубредом, которые он видел прежде. Даже когда отвернулся, они все продолжали в его памяти смотреть на него с поразительной ясностью и теплом.
– Черт! – послышалось из-за двери, – ты куда чай льешь? Давай неси полотенце скорее, всю ногу ошпарила, – слышался грубый бас мясника.
Егор чувствовал себя неловко, как и все присутствующие в комнате. У него горели уши. Он разом смялся и заторопился, – ну ладно, мне пора. Я к вам еще зайду.
– Да, уж, извините нас, – женщина смущенно прятала взгляд в складки ватного одеяла. – У нас так не всегда. Вы днем приходите. Федя, – всполошилась вдруг она. – Угости гостя конфетами. Егор, возьмите, у нас вкусная карамель «лимонные». Возьмите. – Женщина так посмотрела на Егора, что он не смог расстроить ее отказом и взял из тарелки, протянутой ему Федором несколько конфет в желтом фантике.
– Спасибо, – проговорил Егор, убирая скромное угощение в карман.
– Приходите почаще.
Кокушкин напряженно смотрел своими большими глазами через толстые линзы на дверь, прислушиваясь к звукам снаружи. – Пошли, – прошептал он и потянул Егора за рукав, – кажется он на кухне.
– Еще здесь?
Мясник шел из кухни, когда Егор обувал ботинки. Замахнулся на Кокушкина. Тот присел и зажмурился.
– Я уже ухожу, – проговорил Егор, завязывая шнурки.
– Канай отсюда и не мелькай часто. Следующий раз скоро не ждем.
Кокушкин испуганным взглядом провожал широкую, сутулую спину мясника.
– Не айс у вас, – усмехнулся Егор, оказавшись на лестничной клетке.
– Что? – шепотом порывисто спросил Кокушкин.
– Говорю, не здорово у вас. Обстановка какая-то нервная.
– Да, да, – шептал Кокушкин, плохо скрывая нетерпение побыстрее распрощаться.
Со смутным чувством Егор вышел из подъезда пятиэтажки. Небо задернулось серыми шторами, и солнце угадывалось через них светлым пятном. Набежал прохладный ветерок, зашуршали по асфальту сухие листья. Воздух был чистым и звонким, все звуки проходили сквозь него в своей строгой тональности. От их остроты резало слух. Через двадцать шагов Егор ничего этого уже не замечал. Мыслями вернулся в квартиру Кокушкиных. Работник бойни, пропитанный болью и страхом животных, излучал неприятную ауру. Что-то было в нем мистическое, черное. Находиться рядом с ним было тяжело. Ощущался дискомфорт и какое-то трусливое беспокойство. Он казался непредсказуемым, импульсивным и бог знает, какие мысли бродят в его голове.
Егор покончил с делами. Часы показывали половину пятого. Домой идти не хотелось. Ощутил острую потребность поговорить с кем-то, рассказать о случившемся. Кто в состоянии понять: тому, кто варится в этой каше. Слишком тяжелый груз давил на плечи, одному нести его не по силам. Егор достал телефон и набрал номер Паршина. Послышались гудки вызова. Через минуту раздался беспристрастный женский голос: «Абонент не отвечает, после сигнала оставьте сообщение».
– Костя, это Егор. Если не занят, приходи к барже за водокачкой. Я там с час пробуду. Есть дело.
Помолчал и добавил:
– Или перезвони.
Он выключил телефон, сунул его в карман. К реке пошел не сразу. По дороге свернул на Коминтерновскую и заскочил в кафе «Летнее». Горячий чай и сосиска в тесте утолили голод. Выкурил сигарету и только после этого направился к баржам.
Шилка стремительно гнала свои воды. На другой стороне у основания седой сопки, прямо у реки на большом расстоянии друг от друга, стояли деревянные домишки. Они растянулись вдоль берега километра на два. Люди казались букашками. Глядя на студеную темную реку, по спине пробегали мурашки. Ветер в пойме дул сильнее, чем в городе, шумел в ушах, холодил кожу головы. Камешки скрежетали и шуршали под ногами. Егор шел по пустынному берегу у самой кромки воды в сторону водокачки. Там за ней на суше лежали, как выброшенные киты, две баржи.
Он любил туда приходить, браться за холодные ржавые поручни и подниматься на палубу, слушать, как гулким эхом отдаются по металлу шаги, открывать со скрежетом дверь в рубку, усаживаться в железный остов штурманского кресла перед раскуроченной приборной панелью, закидывать ноги в разбитое окно и смотреть через железную ржавую раму на быструю реку, слушать, как в пустых трюмах через пробоину завывает ветер, а порой ни с того ни с сего железный стон самого судна, словно тяжкий протяжный выдох диплодога.
Егор удобнее уселся в дырчатой лоханке, откинулся на гнутую спинку и закинул ноги на железную раму. Налетел ветер, засвистел в щелях, окатил холодом, заслезил глаза. Тыльной стороной
