заступника?
– С чего это он мой заступник?
– Ладно, знаем. Иди уже.
Егор с минуту недоуменно смотрел на бухгалтера, который заваривала чай, затем развернулся и вышел. Он помнил, что Жанна Евгеньевна принимает с девяти до десяти и в списке дел поставил ее на первое место. Поэтому сразу отправился на рынок за козьим молоком и груздями.
Он шел по тротуару, радовался солнцу и блеску вокруг. Грязный городок за одну ночь преобразился. Его, словно осыпало серебром. Егор вытягивал губы, выдыхал теплый воздух и косился на белесые клубы.
По обыкновению, свернул на железные ряды с навесом, под которым раскладывали свое добро торговцы и торговки. Нашел тетку с груздями. Раскрасневшаяся, румяная на морозце, она как никогда была говорлива. Тряпкой обтерла двухсотграммовую банку. Похвалила товар, приподнимая стекляшку и вертя ее на солнце. Позвала в следующий раз купить у нее «груздец – хрустец – лучший на рынке». Говорила нараспев и сама себе поддакивала – как же Егору повезло, что взял именно ее «Чудо – грибки. Да, хрустящие грибочки».
Молочница – грубоватая, пожилая крестьянка, с глубокими морщинами подвязанная на поясе цветным застиранным платком, тоже расщедрилась на лишнее словно и пожелала здоровья.
Рассчитываясь с ней, Егор залез за мелочью в карман куртки и вместе с монетками выгреб гайку. Пока женщина доставала из складок одежды кошелек и тщательно два раза пересчитывала сдачу с пятисотрублевки, он вертел в руках восьмиугольный кусочек металла с отверстием и резьбой посередине и о чем-то думал. Рассеянно сунул деньги в карман, взял бутылку парного молока и пошел с рынка, погруженный в свои размышления. У выхода, достал телефон и посмотрел время. Черные черточки в верхнем левом углу экрана сложились в 9.10. Поколебавшись с минуту, Егор убрал телефон обратно и зашагал по тротуару.
Через пятнадцать минут он стучал в дверь, обитую вагонкой. Дверь открыли не сразу. Сначала послышалось недовольное бурчание, через несколько секунд громкое: Кто там?
– Модест, открой это я – Егор.
– А-а-а, Егор, – голос смягчился, щелкнул замок. В проеме показался Хазин. Железные обручи на колесах тускло поблескивали в темном коридоре. Он откатился назад, пропуская гостя в квартиру.
– Какими судьбами, камрад? – инвалид произносил слова мягко, обтекаемо, словно облизывал речные камешки. Егор сразу догадался, еще до того, как нос уловил сивушные запахи, что тот пьяный.
– Я тебе гайку, как, обещал, принес, – немного разочарованно произнес Егор. Он совсем не рассчитывал увидеть старика в таком состоянии.
– Более не потребно, милейший. Пырься и умиляйся.
Хазин лихо, размашисто крутанул правое колесо, и коляска встала к Егору боком. На оси поблескивала гайка.
– Кто это тебя так одарил? – ухмыльнулся Егор, перенимая модестовскую манеру говорить. Подбросил теплую гайку, которую от самого рынка нес в руке и с легким разочарованием убрал в карман.
– Задержись с деталькой, голубчик. Хотя она некстати, я ее приобрету, но марки уже не получишь. Извиняй, милейший, появились заманчивые предложения, спрос падает, а с ним, соответственно, и бартерный эквивалент. Могу предложить…
– На черта мне, Модест, твои марки? Так бери. – Егор протянул гайку инвалиду.
– Вона как? – Хазин наигранно удивился, откидывая назад голову, и подставляя ладонь. – В тот раз помстилось, что ты сиречь разумеешь.
– Модест, харе язык коверкать.
– Глашу…, говорю в тот раз, показалось, ты по-другому смекаешь. Не думай взять, а думай отдать. Думали свежи, ан все те же. Думаться или думить. От думки с ума сошел. Хмельной да сонный не свою думу думают…
– Успокоишься? Нет?
– Нельзя так, любезнейший. Что-то надо взять. В следующий раз забудешь. Купи сигарет что ли, – он ласково подмигнул Егору.
– Отстань. Скажи, кто гайку принес? Тот же, кто и водку? – не дожидаясь ответа, Егор прошел на кухню. На столе стояла опорожненная на половину бутылка «забойкальской», рюмка, банка с корнюшонами и нарезанный лимон.
– Соотич твой. – Хазин вкатился следом.
– Паршин что ли? Он ведь на больничном.
– И я про то. Возьми что-нибудь. – Хазин подкатил к столу, взял бутылку и быстро плеснул в рюмку, – угостишься, любезнейший?
– Спасибо. Тебе самому мало.
– И то правда.
– Хазин взял рюмку, развернул каталку, закинул голову, шумно сглотнул горькую, выдохнул, с минуту сидел неподвижно, затем развернулся и выловил из банки рукой огурчик. Захрустел, вытер пальцы о штанину. – Видит Бог…лечимся.
– А ту, что, так и не нашел?
Хазин, молча жевал огурец, не моргая, вглядываясь в Егора. Проглотил, затем сказал, – она не закатывалась, а на шкап за колесом лазил.
– Куда лазил.
– На шкап, милейший, на шкап.
– Какого черта?
Хазин долго не отвечал, все смотрел Егору в глаза. – Да соотич твой туда его прибрал.
– Зачем? – искренне удивился Егор, совершенно не понимая о чем речь. Он припомнил груду книг под шкафом в комнате.
– Чтобы я импорт не контробандил. Наказание у него такое. – Хазин заметно разнервничался. Его сухая голова с грязными патлами мелко дрожала. Подрагивающей рукой он до верха наполнил рюмку. Отвернулся, махнул, выдохнул, замер и оттаял. В этот раз он не закусывал.
– И правильно, стервец, делает, – инвалид оправился и выглядел прежним хмельным старикашкой, – каждый должен оберегать свои интересы. Тогда порядок будет. Так сказать, секторный рынок, цепочка товарооборота. Примитивная, но все же цепочка, а не бедлам, раскардаш, беспорядок. – Хазин уперся невидящим взглядом в столешницу и склонил голову на бок, отчего стал казаться безумным. – Беспорядочный, неустроенный, расстроенный, нестройный. Беспорядник – беспорядок допускающий, дурно и бестолково распор… – вдруг встрепенулся, словно зуб сломал и стал прежним. – Я стараюсь говорить понятно… Порой, дается это с трудом. Привычка, знаете ли, милейший. Я человек зависимый, как и мы все в целом. Я от горькой, вы от денег или чего там еще, дети от родителей, старики от милости. В этот раз он изобличил меня на лестнице, когда я пытался в магазин стабуниться и схлопотал второе предупреждение. Первое истребовал полгода назад, когда я через окно кликал одного кента. Попросил его водочки прикупить. Закалдыка твой словно демон, вырос из-под земли и меня за шкварник. Сдается, подкупил он соседку снизу. Прощай меня, любезнейший. Душа опрокинуться просится, – Хазин наполнил до краев рюмку, бережно, не пролив ни капли, развернул кресло, выпил одним махом. Выдохнул, окунулся в безмозглое оцепенение. Очнулся.
– Она стучит, – вновь заговорил Хазин, разворачивая каталку к столу. – Ей Богу, она. Два раза пытался и два раза был изловлен. Как такое объяснить? На второй раз он гайку и открутил. Мало того, колесо на шкап прибрал. Надо знать, с умыслом. Чтобы я поистязался. На мое счастьице, ты соизволил. Но уже поздно, братец, я в штаны наделал. – Хазин противно, скрипуче засмеялся, оголяя желтые зубы. – Я на него не в обиде. И ты возьми что-нибудь. Так и быть, я сегодня добрый, – осклабился и покосился на бутылку старик. – Марку дам.
– Успокойся, Модест. Паршин говорил, у тебя вроде дочь есть. Она навещает
