— Почему ты смеешься? — спросил он наконец, хватая ее за руки.
Она стала отбиваться и хохотать еще пуще. Потом вдруг сразу умолкла:
— Мне надо отвыкать от этого смеха, понимаешь, а то я никогда не выйду замуж.
— А ты хочешь замуж?
— Хочу, — сказала она, поднимая на него свои добрые собачьи глаза.
Он смотрел на пухленькую дикарку и впервые подумал о том, что эта одиннадцатилетняя девчушка станет женщиной, выйдет замуж. Он отпустил ее руки.
— А куда ты бежишь — одна, без шляпы, даже без шали? Ведь скоро обед.
— Я тетю ищу. У меня там задачка, а я не могу решить, — сказала она, немножко жеманясь. Потом покраснела и ткнула пальцем в сумрак лестницы, туда, где из таинственной двери холостяцкой квартиры выбивалась полоска света. Глаза у нее блестели.
— Хочешь туда заглянуть?
Она проговорила «да», беззвучно шевельнув красными губами.
— А ведь тебе попадет!
Она замялась, потом кинула на него смелый взгляд, проверяя, не шутит ли он. И объяснила:
— Не попадет! Потому что это не грех.
Антуан улыбнулся: именно так и отличала Мадемуазель добро от зла. Он спросил было себя, не вредно ли сказывается на ребенке влияние старой девы, но, взглянув на Жиз, успокоился: этот здоровый цветок будет расти на любой почве, не нуждаясь ни в чьей опеке.
Жизель не сводила глаз с приотворенной двери.
— Ладно, входи, — сказал Антуан.
Еле сдержав радостный вопль, она мышонком скользнула в квартиру.
Мадемуазель была одна. Взобравшись на диван и привстав на цыпочки, она вешала на стену распятие, которое подарила Жаку к первому причастию; пусть оно и впредь охраняет сон ее ненаглядного мальчика. Она чувствовала себя веселой, счастливой, молодой и, работая, напевала. Узнав шаги Антуана в прихожей, она подумала, что совсем забыла про время. А Жизель уже успела обежать все комнаты и, не в силах больше сдерживать переполнявшую ее радость, принялась пританцовывать и хлопать в ладоши.
— Боже милостивый! — пробормотала Мадемуазель, слезая на пол. Она увидела племянницу в зеркале; девочка скакала, как коза, в распахнутые окна врывался ветер, волосы у нее развевались, она во все горло визжала:
— Да здравствуют сквоз-ня-ки! Да здравствуют сквоз-ня-ки!
Она не поняла, она и не пыталась понять. Она даже не подумала о том, что, явившись сюда самовольно, девочка проявила непослушание; за шестьдесят шесть лет Мадемуазель привыкла мириться с капризами судьбы. Но она в мгновение ока расстегнула накидку, кинулась к девочке, кое-как закутала ее и без единого упрека потащила за собой, взлетев на третий этаж гораздо быстрее, чем Жиз спустилась на первый. И только уложив племянницу под одеяло и заставив ее выпить чашку горячего отвара, она перевела дух.
Надо сказать, что ее страхи были не лишены оснований. Мать Жизели, мальгашка{33}, на которой майор де Вез женился в Таматаве{34}, где его полк стоял гарнизоном, умерла от чахотки меньше чем через год после рождения дочери; а два года спустя майор тоже скончался от долго терзавшей его болезни, которой он, вероятно, заразился от жены. С тех пор как Мадемуазель, единственная родственница сироты, выписала ее с Мадагаскара и взяла на воспитание, ее пугала эта наследственность, хотя девочка никогда даже насморком не болела, и крепость ее сложения единодушно подтверждали осматривавшие ее ежегодно врачи.
Выборы в Академию должны были состояться через две недели, и теперь г-н Тибо, видимо, торопился с возвращением Жака. Было решено, что г-н Фем сам привезет его в Париж в ближайшее воскресенье.
Накануне, в субботу, Антуан ушел из больницы в семь вечера; чтобы избежать семейного ужина, он поел в ресторане по соседству и в восемь часов, один, радостно входил в свое новое жилище. Впервые предстояло ему здесь ночевать. С каким-то особенным удовольствием он повернул ключ в замке и захлопнул за собой дверь; потом зажег везде свет и стал неторопливо обходить свою обитель. Для себя он оставил ту половину квартиры, которая выходила на улицу, — две больших комнаты и одну поменьше. В первой было почти пусто: круглый столик да несколько разностильных кресел вокруг него; здесь был зал ожидания, на случай, если придется принимать больных. Во вторую комнату, самую большую из всех, он велел перенести из отцовской квартиры принадлежавшую ему мебель: широкий письменный стол, книжный шкаф, два кожаных кресла и множество прочих вещей, свидетелей его трудовой жизни. В маленькой комнате стояли туалетный столик и платяной шкаф, туда же он поместил и кровать.
Книги были свалены на полу в прихожей, рядом с нераспакованными чемоданами. Калорифер распространял приятную теплоту, новенькие лампы бросали вокруг резкий свет. Впереди у Антуана был долгий вечер — предстояло вступить во владение своим царством, распаковать и расставить за несколько часов все вещи, чтобы в их привычной оправе текла отныне его новая жизнь. Наверху трапеза подходила, должно быть, к концу: дремала над тарелкою Жиз, разглагольствовал г-н Тибо. Как спокойно было сейчас Антуану, каким сладким показалось ему одиночество! Каминное зеркало отражало его по пояс. Он приблизился к нему не без удовольствия. Разглядывая себя в зеркалах, он всегда напружинивал плечи, сжимал челюсти и, обратившись к зеркалу всем лицом, погружал суровый взгляд в собственные зрачки. Он старался не замечать своего чересчур длинного туловища, коротких ног, хрупких рук, не замечать, как странно выглядит на этом довольно тщедушном теле слишком крупная голова, чья массивность еще больше подчеркивалась бородой. Он хотел себя видеть — и ощущал себя — этаким крепко сбитым молодцом, жизнерадостным, сильным. И он любил напряженное выражение своего лица; будто стараясь вглядеться внимательней в каждый миг собственного бытия, он непрестанно морщил лоб, над самой линией бровей у него образовалась от этого глубокая складка, и его взгляд, обрамленный тенью, приобрел упрямый блеск, который нравился ему самому как признак энергии.
«Начнем с книг, — сказал он себе, снимая куртку и бодро распахивая дверцы пустого шкафа. — Поглядим… Записи лекций — вниз… Словари — сюда, чтоб всегда под рукой… Терапия… Так… Тра-ля-ля! Что ни говори, а я своего добился. Первый этаж, Жак… Кто бы мог в это поверить каких-нибудь три недели назад?.. Воля у этого молодца просто пе-у-кро-ти-мая, — пропел он нежным голоском, словно передразнивая кого-то. — Упорная и неукро-тимая! — Он с интересом кинул взгляд в зеркало и сделал пируэт, так что едва не рухнула на пол стопка брошюр, которую он прижимал к подбородку. — Гоп-ля-ля! Полегче! Так. Вот наши полки и ожили… Теперь — черед писанины. Сложим папки на этажерку, как раньше, и на сегодня хватит… Но в ближайшие дни надо будет пересмотреть все записи и заметки… Их у меня набралось порядочно… Всё классифицировать, логично и стройно, и каталог четкий составить… Как у Филипа… Каталог на карточках… Впрочем, все крупные врачи…»
Легким шагом, почти танцуя, ходил он взад и вперед из прихожей к этажерке. Вдруг, ни с того ни с сего, он засмеялся ребяческим смехом.
— «Доктор Антуан Тибо, — объявил он, на секунду остановившись и подняв голову. — Доктор Тибо… Тибо, — ну, вы, конечно, слышали, специалист по детским болезням…» — Он сделал быстрый шажок в сторону, поклонился и стал степенно ходить в прихожую и обратно. — Перейдем к корзине… Через два года я добьюсь золотой медали; получу клинику… И конкурс в больницах… Значит, я устраиваюсь здесь года на три, на четыре, самое большее. Уж тогда мне понадобится квартира поприличней, как у Патрона. — Он снова заговорил нежным голоском: — «Тибо, один из лучших наших молодых клиницистов… Правая рука Филипа…» А ведь я сразу учуял, что следует специализироваться по детским болезням… Как подумаешь про Луизэ, про Турона… Вот дураки…
— Ду-ра-ки… — повторил он, уже не думая о них. В руках у него было полно самых разных предметов, и он рассеянно искал для каждого привычное место. — Если бы Жак захотел стать врачом, я бы ему помог, я бы руководил им… Двое врачей Тибо… Почему бы и нет? Недурная карьера для Тибо! Трудная, но зато какое удовлетворение, если у тебя есть вкус к борьбе и хоть капля гордости! Сколько требуется внимания, памяти, воли! И так каждый день! Но зато, если добьешься! Крупный врач… Такой, как Филип, например… Входит с этаким мягким, уверенным видом… Весьма вежлив, но обдает холодком… Господин профессор… Эх, стать бы видной персоной, получать приглашения на консилиум — и именно от тех коллег, которые тебе больше всего завидуют!
А я выбрал к тому же специальность самую трудную, детские болезни; дети не умеют сказать, что у них болит, а если и скажут, то обманут. Вот уж действительно оказываешься один на один с болезнью, которую надо распознать… К счастью, существует рентген… Настоящий врач в наши дни должен быть и рентгенологом, и сам операции делать. Защищу докторскую, займусь рентгеном. А потом рядом со своим кабинетом устрою рентгеновский… С медсестрой… Или лучше ассистент в халате… В дни приема, как только случай посерьезней — хлоп, пожалуйте: снимок…
