– Ну, понимаете, сейчас уже как-то поздновато звонить – я вообще-то уже должен был быть на месте. К тому же мне казалось, что между нашими странами существует какой-то пакт или вроде того, я думал, американцы имеют право просто ехать через границу, и все дела.
Он пожимает плечами:
– Как я знаю, что ты американец?
– Черт, да вы просто посмотрите на меня повнимательней, и все, – в смысле, а кто же я еще-то, как не американец, американец я и есть.
Я развожу руки в стороны и пытаюсь сымитировать Эффект Очевидного Факта. Он ложится грудью на стол и смотрит мне прямо в глаза.
– Лучше позвони твоим родителям. Сегодня ночуешь в МакАллене, завтра они за тобой едут.
Я делаю единственно возможный ход для человека, которого прижали спиной к частому ситу правды и надавили сверху. Я притворяюсь, будто он только что подал мне воистину прекрасную мысль.
– Ну да, конечно, у вас же есть телефон? Я позвоню родителям и договорюсь на завтра. Спасибо, спасибо вам большое.
Я, прихрамывая, плетусь к висящему на стенке старенькому аппарату и делаю вид, что опускаю в щель монеты. Потом я, как полный мудак, принимаю рыться в рюкзаке. И даже говорю какую-то поебень в эту сраную трубку. Тут ведь такое дело: увяз коготок, всей птичке мандец. В итоге, пожевав какое-то время мякиш с моими так называемыми родителями, я нахожу свободное место на лавке, сажусь и начинаю уплывать в бездонное чистилище, а вентилятор у стены верещит, как мешок с крысами. Я сижу до трех утра, потом до половины четвертого, и перед глазами у меня все это время шуршат прохладные накрахмаленные простыни. Знаете, наверное, что у каждого человека в голове есть один-единственный голос, который всегда говорит разумные вещи, ну, вроде встроенной такой бабули или типа того? Мой твердит все это время: «Купи себе бургер и придави до утра, покуда все не прояснится».
И вдруг краем глаза я вижу за окном красную вспышку. Потом синюю. У КПП останавливается патрульная машина. Выныривают две полицейские шляпы. Американская полицейская шляпа. Меня будто ветром сдувает с лавки, и я тихонько протискиваюсь мимо старикашки, который дремлет, прислонившись к шкафу с каталожными ящичками. У него такой вид, как будто он просидел тут, на хуй, всю жизнь, с самого детства. В полном отчаянии я иду обратно к знакомому столу. Лысый пограничник стоит возле него и разговаривает с каким-то другим мексиканцем, тоже в форме. Они оба поворачиваются ко мне.
– Сэр, senor, мне правда очень нужно перебраться через границу и немного поспать. Я всего лишь простой американец, который едет на каникулы. – Краем глаза я отслеживаю, как мимо окна идет еще один полицейский. Он задерживается у входа, угнездив на сгибе руки мощную штурмовую винтовку, говорит что-то напарнику, потом подходит мексиканский офицер и что-то объясняет им обоим. Полицейские кивают и отходят в сторону.
– Твои родители едут? – спрашивает у меня мой пограничник.
– Э-э, прямо сейчас у них не получается за мной заехать.
Он пожимает плечами и поворачивается к собеседнику.
– Послушайте, – говорю я, – я ничего такого не сделал, я обычный человек, можете проверить мой бумажник, и вообще все, что хотите…
В глазах у него появляется иной, доселе незнакомый огонек. Он протягивает руку за бумажником. Я отдаю. Он вынимает мою кредитку и подчеркнуто официальным жестом кидает ее на стол, потом садится, кладет бумажник к себе на колени и вытягивает за уголок двадцатидолларовую бумажку.
– Это все деньги, с которыми ты едешь отдыхать?
– Э-э, эти, и еще на карточке.
Он подбирает со стола кредитку, аккуратно вертит ее в руках, задерживая взгляд на той стороне, где выдавлено «В.Г. Литтл». Закусывает губу. У меня внезапно возникает смутное чувство, что мексиканская Судьба может радикально отличаться от нашей. Мне кажется, что искра у него в глазу намекает на совсем иные отношения между нами, двумя бродячими псами, которые не по собственной воле ввязались в дерьмовую игру. Заговорщицкая такая искра. Потом молниеносным движением он переправляет двадцатку из бумажника в ящик стола.
– Добро пожаловать в Мексику, – говорит он.
Знаменитый актер Брайан Деннехи задержался бы еще на какое-то время, прищурился, постоял неподвижно, чтобы отдать молчаливую дань уважения тайным соглашениям между мужчиной и мужчиной. Он мог бы опустить ладонь на спину этого человека и сказать: «Передай привет Марии». Я же просто подхватываю рюкзачок и съебываюсь на хуй. Полицейские стоят в тридцати ярдах от меня, на американской стороне, и говорят по рациям. Я поворачиваюсь к ним спиной и растворяюсь, ускользаю в ночь моей мечты.
Представьте себе стену из раздувшихся, как раковая опухоль, туч, которая Мечом Господним отсечена от чистого неба – как раз вдоль границы, ибо Мексиканская Судьба не потерпит подобной хуеты на своей территории. До боли родные звуки пузырьками поднимаются на поверхность потока путников, новых братьев и сестер, которые влекут меня вдоль по дороге к югу, как окатанный камушек, беспомощный, но храбро встречающий волну.
Город на мексиканской стороне моста называется Рейноса. Он большой, он беспорядочный, и в кулисах пробегает сквознячок с запахом зебр и клоунов, так, словно в любой момент здесь можно ждать чего угодно, пусть даже по ту сторону границы все спят мертвым сном. Ночь в Мексике не умирает. Если бы земля была плоская, по краям она должна была бы выглядеть именно так. Сразу видно, что действие всемирных законов здесь приостановлено. С той стороны границы в город пропускают целую транспортную колонну, и я ухожу с магистрали, долго петляю по каким-то улочкам, чтобы в конце концов выйти к месту, где орет музыка и на лотках, при свете голеньких электрических лампочек, поблескивает еда. Один парнишка за стойкой с фаст-фудом принимает у меня доллар мелочью в обмен на несколько тако, которые проваливаются, не оставив по себе даже воспоминания, даже вкуса во рту. Поев, я окончательно лишаюсь сил. Я ложусь в дрейф и медленно уплываю во тьму. Если взять коровье стадо, расплавить каждую корову по отдельности, а потом завязать их узлом, двигаться они будут примерно так же. Примерно с час я плаваю по улицам, пока ко мне не возвращается спо собность логически мыслить. Я отдаю себе отчет в том, что от границы мне нужно убираться куда подальше, но в карманах у меня хуй с мелочью, а ноги отваливаются прямо на ходу. Время от времени рядом со мной пролетает Хесус: то ли радуется, что попал на землю предков, то ли жаждет крови иностранцев, которые его убили. Я останавливаюсь и умоляю его угомониться.
Я нахожу на краю города подходящую лежку: нишу меж двух домов, укрытую сверху ветвями чапараля, и, притулившись к стене, начинаю крутить в голове мысли. В окне одного из домов висит занавеска и навевает прохладу. Как только местные шавки наконец затыкают свои сраные пасти, передо мной является тело Тейлор, обернутое, как тело богини, в занавеску: и божественная музыка сочится у нее между ног, сквозь сбившееся в складки кружево. Потом она спускается ко мне, на землю. Сегодня первый день нашего с ней побега, и волосы у нее спутались от ветра; она усталая и сонная и несколько раз принимается устраиваться поудобней, прежде чем уйти в густой сладкий сон, а жизнь осыпается вокруг нас крохотными, как песчинки, кусочками.
Когда я открываю глаза, на дворе уже вовсю светит солнце, стоит четверг, а я лежу в чужом странном месте, через шестнадцать дней после той минуты, которая разодрала мою жизнь напополам. Я прекрасно отдаю себе отчет в том, что без денег протяну ноги – и очень скоро. Можно, конечно, попытать счастья с Тейлор, но сперва я должен убедиться, что она не сдала меня с потрохами этой сучке, Леоне Даит. Еще мне нужно позвонить домой и все там уладить, но матушкин телефон, вероятнее всего, уже на прослушке, и, в любом случае, никуда я, на хуй, не звоню на оставшиеся тридцать американских центов. Я закидываю рюкзак на плечо и выхожу на шоссе, вон из города, куда глаза глядят. Одно из мест в той стороне, куда они глядят, называется Монтеррей – если верить дорожному указателю. Я рад самой возможности куда-то двигаться. Оно, конечно, может обернуться и так, что в Рейносе окажется астрокупол или, там, зоопарк, в котором можно без зазрения совести тискать зверушек, но у меня, по правде говоря, охуенные на этот счет сомнения.
По дороге несутся грузовики, все в пыли, утыканные сверху донизу какими-то дополнительными фарами и антеннами, так что вид у них – как если собор поставить на колеса или типа того. А я чалю за ними следом на своих двоих. Мне просто хочется побыть наедине с моими волнами. Сперва я едва волочу ноги, потом едва ли не бегу вприпрыжку, потом хромаю, и так весь день, пока моя тень не вытягивается аж до побережья, а мелкая кактусовая поросль у дороги не сливается в единую сумеречную массу. Я дохожу до поворота, где дорога выгибается горбом и ныряет вниз по склону, и у меня возникает такое чувство, что именно здесь лежит моя граница между прошлым и будущим. Прямо по курсу – ночь, за спиной – разноцветное небо. Меня пробирает дрожью, но тот внут ренний голос, который умнее всех, тут же говорит мне: доверь свое будущее Мексиканской Судьбе.
