– Вам наверх, сэр?
Я изо всех сил стараюсь не уссаться прямо на месте, что, по правде говоря, нелегко. Не далее как вчера вечером я ночевал в какой-то кошмарной забегаловке, весь в мухах и едва ли не в обнимку с гниющим трупом пианиста из ночного клуба, а сегодня складывается такое впечатление, что сейчас сбегутся девочки в гавайских национальных костюмах и выстроятся в очередь, чтобы у меня отсосать. Леона Дант подохнет от зависти к самой себе, если ей хоть раз в жизни удастся попасть в такое место. Мимо меня в лифт прорывается американская семья, разодетая как Томми Хилфигера на ежегодном съезде любителей гольфа: мамаша, при ней старикан с напряженной улыбкой на лице и традиционная пара детей – ангел и засранец. Люди из тех, что приходят в благодушное настроение от ресторанной музыки и принимаются говорить о своих чувствах, чтобы показать, какие они, на хрен, раскованные. По улицам комод водили.
– А теперь, Бобби, помни, о чем мы с тобой говорили, у нас с тобой договор, – говорит мамаша.
– Да-да, Бобби, – повторяет вторым голосом папенька, как ёбаная кукла из детского спектакля.
Девочка поднимает брови.
– Но я не очень хорошо себя чувствую, – говорит Бобби.
– Мы договорились отправиться в круиз по заливу несколько дней назад, и за все уже заплачено, – говорит мамаша.
– Несколько дней назад, – говорит папаша.
Пацан опускает голову и надувает губы. Мамаша тут же поджимает свои.
– Не обращай внимания, Трей, ты же сама знаешь, на него иногда налетает. Давай будем надеяться, что все не обернется тем же, чем в прошлый раз, когда мы потратили уйму денег на уроки плавания с аквалангом…
Вот что значит класс: таких специалистов по владению ножом поискать. Мировой уровень. И только одному человеку удается сохранить непрошибаемое выражение лица: девочке.
Я неторопливо иду в ту сторону, откуда пахнет сосисками и кофе. Наверняка там же можно будет обнаружить и телефон-автомат. Выйдя на свет божий, я обнаруживаю огромное патио со встроенным кафе. По глупости я беру со столика меню. Самое дешевое блюдо стоит больше, чем часовая прогулка на вертолете. На горизонте тут же показывается официант, так что я почитаю за лучшее продолжить прогулку по направлению к душевым кабинкам, то есть к той стороне бассейна, к которой примыкает служебная зона. По дороге я прохожу мимо взаправдашнего психа; и не просто взаправдашнего, но крайне многообещающего. Этот маленький толстый хуёныш стоит в бассейне рядом с другим пацаненком и буквально лучится дружескими чувствами, а в это время его сестра с разбегу плюхается в воду в непосредственной близости от них двоих. И тут толстый мальчик разворачивается к ней и ворчит ей на ухо, так чтобы не слышал приятель:
«Я же велел тебе прыгнуть не рядом с ним, а на него…» Будущий сенатор, голову даю на отсечение.
Я прохожу мимо расставленных лицом к бухте шезлонгов, возле которых поблескивают на солнышке лодки и парашюты, а в прибое плещется и вопит с полдюжины ребятишек. Я тут же представляю себе, как кто-то из них начинает тонуть прямо у меня под носом, а я героически прыгаю в воду и спасаю ему жизнь. И я уже принимаюсь репетировать про себя, что скажу репортерам, и у меня перед глазами встают заголовки газет, вроде «С юного героя сняты все обвинения», и прочая хуйня в том же духе. Через минуту ребенок, которого я спасаю, уже оказывается единственным сыном президента США. Президент умывается слезами благодарности, а я, пожав плечами, просто плетусь себе прочь. Поняли, что я за фрукт?
И вся эта поебень тянется сквозь мою голову, как ржавая якорная цепь.
Чтобы избавиться от этого блядства, я выхожу наружу, разыскиваю автомат на улице и набираю номер Тейлор.
– Лотклуби? – спрашивает у меня какой-то пацаненок. Он ходит по улице и раздает рекламки.
– Что?
– Хутишь пракатица на лотке луби?
– Тейла, – говорят мне в трубке.
Я машу пацану рукой, чтоб отваливал.
– Мексика беспокоит, – говорю я.
– Привет, киллер.
Сразу слышно: что-то не так. Меня внезапно охватывает желание завернуться в нее с головой, в нее и в ее спокойный, дезодорированный мир, где самая большая проблема в жизни – это скука, или что в доме пахнет «Глейдом». Может статься, самая большая тайна в ее жизни заключается в том, что она ковыряется в носу и ест козюльки, когда никто ее не видит. А вот сейчас она вся в соплях оттого, что недавно плакала, сразу слышно.
– У тебя все в порядке? – спрашиваю я.
Тейлор усмехается сквозь сопли.
– Я тут немножко, да какого, собственно, хуя, перед тобой-то? Понимаешь, этот мудак, с которым я встречалась…
– Который врач?
– Ага, типа, врач. Сбежать бы куда-нибудь, к чертовой матери, господи…
– Очень знакомое чувство.
– Ладно, ты-то где? – спрашивает она, шмыгая носом.
– В Акапулько.
– Вот скотина. Дай-ка взгляну на карту – ты что, типа, где-нибудь в районе пляжа?
– Ага, на главном проспекте.
– Это, наверное, Костера Мигель Алеман – там неподалеку есть агент «Вестерн юнион», в магазине под названием «Комерсиал мехикана».
– Как тебе удобней, Тей.
– Но, послушай, завтра воскресенье, так что денег я снять не смогу до самого понедельника. Агентство работает в понедельник до семи, так что если ты придешь в шесть…
– Да, в общем, не горит, – вру я, глядя, как убегают с дисплея последние единички.
– И слушай, хороший мой, – говорит она.
Бииип. На линии тишина.
Ёбаная «Лодка любви» покачивается у самого берега. Прямиком из тех старых сериалов, которые смотрит моя матушка: наверняка там на борту и сексуально озабоченный гид, и Капитан Мудильо, и все, что положено, богом клянусь. На трубе красуется логотип, один в один – «Вэлла-бальзам». Акапулько, и небо в звездах, все как положено.
Когда бухта окончательно скрывается из глаз, я втягиваю голову обратно в кабину. Грузовик Пелайо, перевалив через пару холмов, берет курс на север вдоль совершенно киношного морского берега, вдоль которого пальмы растут, как оглашенные: толпами. Песок не такой белый, как в «Против всех шансов», и вода не настолько голубая, но все-таки. Потом какое-то время мы вообще едем вдоль лагуны, прямиком из «Тарзана» или типа того. Нам даже армейский блок-пост попадается по дороге, где из амбразуры торчит настоящий пулемет, не хуй собачий. Под ложечкой у меня ёкает, но в конечном счете оказывается, что эти солдатики – просто дети, похожие в своих огромных касках на муравьев-переростков.
Через несколько часов пути мы сворачиваем с шоссе на проселок, идущий в сторону моря. Проселок упирается в полдюжину врытых в песчаный берег бревен, и вокруг джунгли. А прямо в джунглях – крошечный городок из ветхих деревянных хибар, между которыми бродят свиньи, куры и чумазые собаченции. Ветхие – даже не совсем правильное слово. В общем, такое впечатление, что попал в иллюстрацию из «Нэшнл джиогрэфик». Рай ёбаный. Пелайо останавливается возле магазинчика, которому не позволяют развалиться только рекламные щиты кока-колы и крытое пальмовыми листьями крыльцо. Возле крыльца лежат в гамаках двое мужчин и сосут пиво. Как только мы выходим из кабины, вокруг тут же собирается толпа ребятишек. Сразу видно, что по здешним понятиям Пелайо крут. Наверное, что-то вроде местного мистера Лечуги, с той разницей, что тот – не человек. Теперь – я чужой в его мире. Он делает все, что в его силах, чтобы я почувствовал себя как дома: шугает ребятишек и велит принести из лавки пива. А я просто стою себе тихонько, вдыхаю морской бриз и слушаю чужую речь, в которой кишмя кишат какие-то незнакомые мне тараканы. Ангава вакашинда, богом клянусь. Пелайо зубами открывает пиво и с гордым видом ведет меня к стоящему на пляже навесу из пальмовых листьев. Там за столом сидят двое мужчин, а у самопальной стойки притулилась дама библейского возраста.
Внезапно у нее из-за спины вылетает малец, который заметил на припорошенном песком бетонном полу краба и теперь пытается проткнуть его чем-то вроде острожки. После нескольких попыток ему это удается, в самую серединку спины. « Yessssss!» – шипит малец, дернув вниз воображаемый рычаг. Пелайо ногой отшвыривает краба с моей дороги и подводит меня к тому столику, который ближе к морю.
На столике постепенно выстраивается целая толпа бутылок. Ближе к вечеру объявляется юный хлыщ, который кое-как изъясняется по-английски; худенький паренек в пижонском прикиде, зовут его Виктор, и на зубах у него скобки – здесь такое не часто увидишь. Он рассказывает мне о том, как важно для него пробиться в жизни, чтобы иметь возможность принести в свою деревню богатство и процветание, и все такое. От него просто мурашки ползут по коже, как от последней разъебучей гадины. Он переводит слова, написанные у грузовика сзади, между брызговиками. «Смотри на меня и мучайся» – вот что это значит. Me ves, у sufres.
