— Неужто я сплю? — размышлял вслух ошеломленный старик. — Или и вправду давно, давным-давно было холодное пасмурное утро, и я свалил этот кряжистый ствол возле бука, тогда еще совсем тоненького? Нет-нет, я не могу быть таким старым!
— Уйдем, отец, очень уж здесь сыро и мрачно, — сказал сын и увел его прочь.
Затем, бесцельно блуждая по окрестностям, они увидели пахаря. Медленно направившись к нему, скиталец встретил его возле кучки разбитых, опаленных кирпичей, похожей на опрокинувшуюся печную трубу; рядом виднелись обтесанные черные камни — там и сям к ним лепился тощий лишайник, круглый, цепкий и безобразный, как сургучная печать судебного исполнителя. Когда пахарь уже хотел остановить волов, его плуг вдруг качнулся, внезапно наткнувшись на камень, скрытый в земле возле развалин.
— Ну вот, двадцатый год подряд мой плуг задевает этот старый очаг. Жаркий сегодня денек, дедушка!
— Чей дом тут стоял, друг? — спросил скиталец, дотрагиваясь посохом до полузасыпанного землей очага там, где по нему пролегла свежая борозда.
— Не знаю. Фамилию знал, да забыл. Точно не скажу, а кажется, на запад уехали. Знакомые вам?
Но скиталец не отвечал, глаза его были прикованы к впадине на одном из обросших лишайником камней.
— Что ты увидел, отец?
— «Отец»! Вот тут, — он ковырнул посохом землю, — вот тут сидел мой отец, вот тут сидела мать, а я, еще несмышленый ребенок, ковылял между ними, как ковыляю опять на этом же самом месте, но только без крыши над головой. Концы сходятся. Запахивай, друг.
Теперь нам, следующим за этой жизнью, лучше поспешить к заключению, как поспешала она сама.
Остается сказать немного.
Некая прихоть закона воспрепятствовала ему получить пенсию. И шрамы на груди так и остались его единственным орденом. Он продиктовал небольшую книжку — повесть о своей судьбе. Но она давно уже исчезла с лица земли, он сам — из числа живущих, его имя — из памяти людской. Он умер в тот день, когда ураган сломал самый старый дуб в его родных горах.
КРИТИЧЕСКИЕ СТАТЬИ К РОМАНУ Г. МЕЛВИЛЛА «ИЗРАИЛЬ ПОТТЕР. ПЯТЬДЕСЯТ ЛЕТ ЕГО ИЗГНАНИЯ»
А. Елистратова
ПРЕДИСЛОВИЕ К РОМАНУ Г. МЕЛВИЛЛА
«ИЗРАИЛЬ ПОТТЕР. ПЯТЬДЕСЯТ ЛЕТ ЕГО ИЗГНАНИЯ»
1966[161]
Осенью 1849 года Герман Мелвилл купил у старьевщика случайно попавшуюся ему под руку ветхую, давно позабытую лубочную книжку, изданную четверть века назад. На обложке был нарисован высокий, но сгорбленный, с трудом передвигающий ноги старик в лохмотьях, со связкой тростника за спиной, в сопровождении мальчика-подростка, несущего такую же связку, и бедно одетой женщины с плетеным сиденьем в руке. Надпись «Стулья починяю!» поясняла смысл рисунка. Книжка содержала краткую историю Израиля Поттера, уроженца Род-Айленда, участника войны за независимость США, трижды раненного в исторической битве при Банкер-Хилле. Попав в плен к англичанам, он полвека провел в глубокой нищете в Лондоне, занимаясь починкой стульев, и лишь на 79-м году жизни смог, с помощью американского консула, вернуться на родину.
Отсюда можно вести начало замысла романа Мелвилла «Израиль Поттер. Пятьдесят лет его изгнания», написанного пятью годами позже. Роман печатался отдельными выпусками в журнале «Патнэм мэгезин» с июля 1854 года и был издан отдельной книгой в 1855 году.
Посылая редактору журнала первые главы рукописи, Мелвилл писал: «Я обязуюсь не допускать в этой истории ничего, что могло бы задеть щепетильных читателей. В ней будет очень мало размышлений; ничего тяжеловесного. Это — приключения. Постараюсь, насколько смогу, сделать их интересными…»
Нельзя не почувствовать горечи, скрытой между строк этого письма.
Все, что давно наболело и мучило писателя, невольно высказалось здесь.
Мелвилл (1819–1891), которому в эту пору еще не исполнилось тридцати пяти лет, достиг полной творческой зрелости. За предыдущие пять лет он опубликовал (не говоря уже о множестве очерков и рассказов) один за другим пять романов — «Марди» (1849), «Редберн: его первое путешествие» (1849), «Белый Бушлат, или Жизнь на военном корабле» (1850), «Моби Дик, или Белый кит» (1851) и «Пьер» (1852), — книги, очень непохожие ни друг на друга, ни на то, к чему привыкли тогдашние американские читатели.
Его талант — страстный, энергический и непримиримый — заявлял о себе поисками новых, неожиданных тем и образов и смелых решений. Привычные соотношения вещей внезапно смещались, обнаруживая зияющие пропасти. Доподлинно житейское, как бы просвеченное насквозь мощными лучами романтического воображения художника, то оборачивалось комическим или омерзительным гротеском, то захватывало дух своим трагическим величием.
Палуба китобойного судна («Моби Дик») или военного корабля («Белый Бушлат») оказывалась прообразом целого общества, а схватка китобоев со свирепым Белым китом — символом борьбы человека с несправедливой судьбой. В сказочную историю поисков юной красавицы Йиллы, похищенной злыми колдунами, вплетались самые злободневные, гневно-обличительные картины современной политической жизни Соединенных Штатов, Англии и других стран («Марди»). Благополучнейшая семейная идиллия оказывалась построенной на обмане и фальши, разоблачение которых стоило жизни и герою и героиням («Пьер»). Собственническая «цивилизация» выступала в столь невыгодном свете, что надежнейшего друга, полного доброты, благородства и человеческого достоинства, можно было обрести разве лишь в лице полинезийского дикаря, охотника за головами («Моби Дик»).
Эта лавина парадоксов, иронических аналогий, символических обобщений, вырастающих из частных фактов, ошеломила и озадачила и публику и критиков. Произведения Мелвилла встречали все более настороженный и неодобрительный прием. «Претенциозное хитросплетение, сквозь которое кое-где проглядывают крупицы настоящего золота», — писал о романе «Марди» журнал «Грэм'с мэгезин». Рецензент из «Америкен ревью» был еще суровее: «Как это ни печально, надо признать, что в этой книге мистер Мелвилл потерпел фиаско… Каждая страница, без сомнения, свидетельствует о таланте автора и о легкости его пера, но вместе с тем также и о его педантстве и напыщенности». Не лучше был принят и «Моби Дик», ныне по праву признаваемый шедевром Мелвилла. «Книга, лежащая перед нами, — еще одно разочарование, — писал рецензент бостонского литературного журнала «Тудэй». — Это курьезная смесь фактов и фантазии… На эту смесь наброшен покров мечтательного философствования и невнятных размышлений, вполне достаточный для того, чтобы затемнить смысл описываемых фактов, что, по нашему мнению, не улучшает романа». «Демократик ревью» отозвался о книге еще более резко: «Мистер Мелвилл явно старается определить, как далеко простирается снисходительность публики… Он испытывает одновременно и нашу доверчивость, и наше терпение… По правде сказать, мистер Мелвилл пережил свою репутацию… Своим тщеславием он погубил не только свои шансы на бессмертие, но даже свое доброе имя у современников… Из этого больного самомнения… проистекают все потуги мистера Мелвилла, все его риторические выверты, вся его обличительная декламация против общества, вся его раздутая сентиментальность и въедливая безнравственность». Отметим особенно раздражившее критика «обличительное» отношение Мелвилла к обществу. То же обвинение встретится нам снова в отзывах о «Пьере» — романе, непосредственно предшествовавшем «Израилю Поттеру». «Это сочинение, по общему мнению, неудачно», — писал сравнительно сдержанный «Грэм'с мэгезин». Зато «Саутерн куортерли ревью» попросту объявил Мелвилла сумасшедшим: «Чем скорее автора отправят в больницу, тем лучше. Если же его оставят на свободе, то, во всяком случае, нельзя больше допускать его к перу и чернилам… В противном случае, он причинит тяжкий вред себе — или своим милейшим издателям». Журнал «Америкен виг ревью» посвятил девять страниц разгрому книги. Подхватывая предположение предыдущего рецензента о сумасшествии писателя, критик, однако, не довольствовался этим: «Мистер Мелвилл совершил… нечто такое, что нельзя извинить даже помешательством. Он мог бы дойти до предела безумия; мог бы рвать в клочья наш бедный язык…мог бы нагромождать слово на слово и прилагательное на прилагательное, пока не соорудил бы пирамиду бессмыслицы… пусть бы он сделал все это, и даже большее, — мы бы не жаловались. Но когда он осмеливается оскорблять все принципы добродетели; когда он замахивается кощунственной, хотя, по счастию, слабой рукой на самые основы общества, мы сознаем, что наш долг… предостеречь публику, чтобы она не принимала столь омерзительных доктрин».
Эти отзывы дают представление о том, в какой атмосфере враждебности и недоверия пришлось Мелвиллу работать над «Израилем Поттером». Это не было следствием недоразумения. Недаром, наряду с упреками в странности, причудливости и непонятности его сочинений, критика, как мы видели, предъявляла писателю и более веское обвинение — в том, что он посягнул «на самые основы общества». Это обвинение имело под собой реальную почву. Ошибка критиков Мелвилла заключалась, пожалуй, лишь в том, что они усмотрели эту тенденцию лишь в «Моби Дике» и «Пьере».
