Мазуров то и дело впадал в забытье, поэтому голос Рогоколя звучал откуда-то издалека, вплетаясь в шум крови, точно это была музыка, а слова штурмовика — песней, но он не слышал ее полностью, а только отрывками.
Над ним склонялись еще какие-то лица, грязные, уставшие, с налившимися кровью глазами, как у вампиров, на потрескавшихся губах появлялись улыбки, обнажавшие зубы.
— Держись, командир.
Он никого не узнавал, смотрел по сторонам.
— Быстрее, быстрее, — подгонял штурмовиков Рогоколь.
Его несли через расступающийся поток человеческих фигур в бледных солдатских шинелях, вооруженных винтовками и автоматами. Солдаты провожали штурмовиков взглядами, точно видели выходцев из могил, шептались меж собой.
Мимо проносились, урча работающими двигателями, броневики. По прямому назначению их применить пока не удалось, но они сгодятся при расчистке летного поля от поврежденных аэропланов. Надо с этим спешить, успеть подготовить летное поле для приема новых грузов.
Носилки накренились вперед, голова стала выше уровня ног. Его несли по склону холма. Он различал тени снующих возле причалов катеров, на которых грузили пленных, разбитые причалы, искореженные строения, зарево догорающих пожаров. Все постепенно скрыл туман, поглотивший его сознание.
В следующий раз Мазуров очнулся, когда его положили на палубу катера. Лежать на ней было неудобно, она была слишком жесткой, тут же стали затекать все мышцы. Он и так давно уже перестал чувствовать свои пальцы. Вначале их немного покалывало, точно кто-то вгонял в них кончики иголок, а потом и эта боль ушла.
Он с удовольствием вдыхал морской воздух, но стоило ему наполнить легкие, как это тут же отдавалось болью в груди, поэтому дышать приходилось какими-то урывками, маленькими глотками.
Палуба вздрагивала, когда катер перекатывался через волны, зависал на гребнях, потом скатывался по ним, как по горке, и от этого захватывало дух и казалось, что нос катера уйдет под воду, а потом доберется до дна и уткнется в ил.
Кто-то держал Мазурова за плечи, немного прижимая к палубе, чтобы носилки не поехали по ней.
Мазурову не нужно было объяснять, что его раны очень серьезные, любое сотрясение может стоить ему жизни, он вообще может не выкарабкаться из этой передряги.
Яркий свет вновь вырвал его из темноты. Мазуров открыл глаза. Низко над ним висел потолок, покрашенный белой краской, но соленый морской воздух и вода оставили на нем ржавые подтеки. Пахло лекарствами.
— Закрывайте глаза. Спите, — услышал он приятный спокойный голос, — все хорошо.
Человек в белом халате, испачканном во множестве местах чем-то красным, оторвался от груди Мазурова, в которой он рылся скальпелем и зажимами. Рядом стояли две сестры милосердия. В руках одна из них держала железную плошку, другая — медицинские инструменты. Лица были замотаны повязками, на головах — шапочки. Остались только глаза.
— Еще один, — сказал врач.
Мазуров услышал, как что-то глухо ударилось о дно плошки. Он догадался, что это осколок.
Несколько подвешенных под потолком ламп, скрипя, раскачивалось в такт с койкой, на которой лежал Мазуров. Они гипнотизировали. Мазуров сосредоточил на них свой взгляд и не заметил, как опять заснул.
7
Флот Открытого моря на себе испытывал, что значит воевать на два фронта. Только он вышел из сражения по одну сторону Кильского канала, как практически без отдыха приходилось ввязываться в новое побоище по другую его сторону, причем началось оно гораздо раньше, чем германцы увидели русские корабли.
Не успели еще скрыться за горизонтом причалы Киля, как эсминец V-54, идущий в голове колонны, напоролся на мину, поднялся на столбе дыма, раскололся на две части и быстро затонул. Все произошло так быстро, что большинство членов команды услышали лишь взрыв, а потом, когда они бросились смотреть на случившееся, по воде лишь разбегались круги от места гибели эсминца да темнело маслянистое пятно. Чуть позже обнаружился один из членов экипажа. Взрывом его выбросило за борт на добрых тридцать метров от корабля, и это его спасло. Окажись он поближе, то его обязательно затянуло бы в воронку, а без спасательного круга из нее он не выплыл бы.
Спущенная с одного из эсминцев лодка подобрала окоченевшего, оглушенного бедолагу, который не мог вымолвить ни слова. Зубы его стучали друг от друга, точно в припадке. Спасенного закутали в ватное одеяло, попробовали отвести в трюм, но он замычал что-то непонятное, стал вырываться из рук, показывая, что лезть внутрь корабля не хочет. От него отстали, оставили на палубе, дав немного спиртного, чтобы согрелся.
Моряки исподлобья поглядывали на спасенного. Он их сторонился, уйдя в собственные мысли, точно в одно мгновение все для него стали чужими. Да-да, в этом что-то было — он посмотрел смерти в глаза, но она брать его не стала, а в следующий раз все может быть иначе, не на прогулку ведь его везут. Может, когда немного очухается, начнет с выпученными глазами бегать по палубе и кричать, что надо вернуться, что ничего хорошего их не ждет, чувствуя себя проповедником, наставляющим на путь истинный грешников. Но это и так все понимали, и без этого отвратительного предзнаменования, каким явилась гибель эсминца.
Русский флот — свежий, а германский — еще не оправился от предыдущего сражения. Все равно что против измученного, проведшего на ринге не один раунд боксера выставить абсолютно нового спортсмена, равного ему по классу. Букмекеры будут принимать ставки в этом поединке один к десяти тысячам, если вообще решатся ввязаться в эту авантюру.
Корабли теперь шли осторожно, как путник по болотной топи, но у того-то в руках шест, которым он дорогу изучает, а разве углядишь под водой эти чертовы мины. Поймешь, есть они там или нет, только когда пройдешься по ее зубцам днищем, но скрежет металла о металл все равно не услышишь, только толчок, фонтан воды, поднявшейся из глубин, точно кит прочищает свои легкие, и обжигающее пламя…
Спустя два часа на мине подорвался дредноут «Маркграф». Исполин почти и не ощутил этот удар, как не ощущал его «Титаник», наскочив на айсберг. Чуть содрогнулась палуба, но несильно, никто с ног не попадал, только на лицах появился страх, потому что все, смотря друг другу в глаза и зная ответ, все-таки хотели там прочитать что-нибудь другое.
— Ремонтная команда в трюм, — орал капитан корабля из ходовой рубки, — стоп машины!
Из трюма тянуло дымом, переборки задраили, блокировав поврежденное место вместе с теми, кто еще был жив. Металл поглощал их крики. Возможно, вода не вытеснит весь воздух и им будет чем дышать.
Дредноут, получив дифферент на нос, чуть ушел в воду.
— «Маркграф», доложить о повреждениях, — распорядился адмирал Шеер.
— Пробоина по носу, размер уточняется, прежнюю скорость соблюдать не сможем.
— Проклятие! — выругался Шеер, раздумывая, бросать ли ему поврежденный дредноут на произвол судьбы, чтобы он своим ходом вернулся в Киль, или дождаться, когда экипаж хоть как-то устранит пробоину.
Но самое худшее ждало его впереди.
— Торпеды по левому борту! — раздался истошный крик впередсмотрящего.
Русским субмаринам не пришлось даже рыскать в поисках флота Открытого моря. Путь его был предсказуем.
Субмарины выстроились в ряд и стали ждать, когда добыча сама придет к ним. Изредка одна или сразу две из них поднимали перископ, похожий на глаз какого-то слизистого, державшегося на отростке, осматривались. Из воды торчали антенны. На расстоянии они совсем незаметны, не то что перископ. Иногда подводники вытаскивали трубу, которая позволяла идти на дизеле, экономя энергию аккумуляторов.
Однажды они увидели транспорт, идущий без сопровождения. Он наверняка вез шведскую руду для заводов Круппа в Эссене. Находись субмарины в свободном поиске, транспорт от них не ушел бы, но сейчас они ждали более крупную добычу.
Кокон дирижабля выплывал из-за горизонта, веревка, которой он был привязан к кораблю, не различалась, как и сам корабль.
— Тревога, приготовиться к атаке!
Трюм лодки разрывала сирена, мигали красные огни, бежали по узким коридорам люди, занимая посты за торпедными аппаратами, системами наведения.
Пропахшие потом и маслом, в грязных майках, отрастившие бороды, со слежавшимися, плохо расчесывающимися волосами, подводники походили на каких-то викингов, пиратов, которые готовятся атаковать превосходящий их по силам торговый караван. Пусть в нем больше кораблей, пусть у них больше орудий, но это абсолютно ничего не значит.
Они сутками находились внутри железного левиафана, поддерживая работу его механизмов, как микробы, без которых он не сможет дышать и переваривать пищу. На берегу на них смотрели с уважением и с некоторым страхом, потому что те, кто добровольно отправлялся под воду, на берегу не ощущали никакой опасности. Накопившееся напряжение они снимали в жутких гулянках, чтобы хоть на несколько часов забыть о том, что вскоре нужно будет опять забраться в железное чрево, в котором другие не могли провести и нескольких минут.
