Пара десятков германцев пробились к казармам, но, когда штурмовики попробовали ворваться туда следом, плотный огонь остановил их, прижал к земле и заставил отступить.
Штурмовики обложили казармы со всех сторон, но ни в боеприпасах, ни в продовольствии германцы недостатка не испытывали, и осада такая без заметных изменений могла продолжаться до второго пришествия.
В этой патовой ситуации и застал их Мазуров.
Последние несколько десятков метров пришлось ползти, используя для укрытия все неровности местности. Услышав шорохи за спиной, штурмовики стали оглядываться, но, разобрав, что эти перемазанные известкой люди — свои, опять смотрели на казарму.
— Где Рогоколь? — спросил Мазуров у ближайшего штурмовика.
— Здесь где-то, господин подполковник, — на лице штурмовика блеснула радость.
Рогоколь, узнав, что прибыл командир, сам нашел его. Под глазом у него растекался синяк, белок покрылся сеткой красных прожилок.
— Неудачно приземлился, — догадался Рогоколь, о чем думает сейчас его командир, — чуть себе глаз не вышиб.
— Чего казарму еще не взял?
— Не получилось, — огрызнулся Рогоколь, — с ходу не получилось.
Левый подход к казарме усеивали трупы штурмовиков.
— Там полез? — Мазуров указал на трупы.
— Да.
— Гидроплан был, мог бы воспользоваться ситуацией. Он ведь казармы обстрелял.
— Я воспользовался. Меня опять отбили. Гидроплан подбили, он улетел, но не знаю, дотянет ли он до авиаматки.
— Знаешь, что флот придет через пять часов?
— Знаю. А чего с отрядом Вейца? Слышал, его с кораблей обстреляли.
— Обстреляли. Отряд Вейца со мной. Сам Вейц — убит.
— О, черт. — Он прикидывал, какие должны быть потери, если из двух отрядов с Мазуровым пришло не более сотни.
— И долго ты так здесь лежишь?
Мазуров был недоволен. В казарме можно было бы укрыться вместе с ранеными, которых он послал к летному полю, и всем вместе дождаться флот.
— Не очень.
— Сколько их там?
— Точно не знаю. С сотню будет.
— Чего делать думаешь? — спросил Мазуров.
— Сосредоточим весь огонь в одном месте. Подавим сопротивление и атакуем. С двумя-то пушками и пулеметами — плевое дело. Сейчас еще миномет наладим, тогда совсем хорошо будет.
— Ну, давай, — согласился Мазуров, хотя не думал, что задача будет из числа легких, — только вот что. Здесь я сам разберусь, а ты будешь командовать отвлекающим ударом по другую сторону казарм. Миномет мне оставь, одну пушку себе возьми.
Опять ему надо было спешить. С минуты на минуту германцы вновь соберут морской десант и отправятся вызволять гарнизон из беды.
Мазуров приставил к глазам бинокль. Первым же выстрелом пушка Рогоколя свалила мачту с флагом, которая рухнула прямо на стену, опоясывающую казармы. Обрывок знамени свисал с нее едва колыхающейся тряпкой. Получилось это случайно. Ведь не думал же Рогоколь, что этим выстрелом сумеет сломить моральный дух обороняющихся. Спасать знамя никто из германцев не полез, посчитав, что не стоит подставляться под русские пули.
За стеной стало заметно движение. Германцы перемещались к противоположной стене казармы, ожидая, что именно там начнется очередная атака.
«Раз, два», — считал Мазуров выстрелы.
Снарядов у Рогоколя было всего десять. После четвертого Мазуров сметет минометом защитников со своей стороны. Они договорились, что весь боезапас Рогоколь расстреливать не будет, прибережет пять снарядов, которые еще пригодятся, когда придется отбиваться от морского десанта. Стену казармы обрушать Мазуров тоже не стал, и она пригодится.
«Три».
Снаряды поднимали столбы пыли и огня на плацу, осыпали все вокруг осколками, обвалили фасад еще одной казармы, сотворив баррикаду из кирпичей.
«Четыре».
С противным свистом ухнул миномет. Звук летящей мины впивался в черепную коробку, проникал в мозг, закладывал уши. За стеной взметнулось пламя, а осколки посекли тех, кто за ней укрылся.
«Отлично».
Мазуров знал, что штурмовики устали, и сейчас боялся не того, что, когда он поднимется, его сметет огненный вихрь, а что ему не удастся поднять этих людей. Мазуров видел, что у них подрагивают глаза, стучат зубы, не от холода, конечно, а от страха, потому что любой человек имеет свой предел возможностей, а они уже перешли его. У него и у самого дрожали ноги и руки от усталости и от напряжения. Он и сам боялся, и если бы никто на него сейчас не смотрел, то, пожалуй, и не решился бы ступить под этот огненный ливень, который ждет их всех. Только дурак очертя голову может броситься в него.
На монетном дворе сейчас переводят килограммы золота и серебра, штампуя медали за «Марию Магдалену» и Рюгхольд, вот только вручать их будет некому. Почти некому.
Только бы они не подумали, что стали еще одной разменной картой, что их бросили здесь умирать без воздушного прикрытия, предоставив самим себе, стоять в одиночку против орудий дредноутов и крейсеров.
Германцы могли подумать о себе то же самое. Их-то как раз с воздуха не прикрывали. И все же они отчего-то вгрызались зубами в этот кусок скалы посреди моря.
Почему? Зачем им все это?
Сейчас не стоило взбадривать штурмовиков обещаниями наград, Георгиевских крестов и прочего, потому что сейчас перед ними стояла задача избежать лишь одной перспективы — получить в скором времени деревянный крест над головой, а тогда уж никакие другие тебе будут не нужны.
Он читал эти вопросы в их глазах. Он мог бы ответить им, но станет ли им лучше, если они узнают, что их догадки верны. Вряд ли. Мазуров так и не успел познакомиться с ними поближе, и хотя лица многих всплывали из памяти, он никак не мог вспомнить, как кого зовут, из-за этого все они казались безликими, а посылать их на смерть было легче, чем старых приятелей, чем Вейца, Тяжлова и Рогоколя.
Но двое из этих троих уже мертвы.
Он посмотрел в небеса. По ним ветер медленно гнал облака. Эта картина успокаивала, была такой мирной, но лучше бы увидеть вместо них эскадру русских аэропланов.
Прежде чем раздался пятый взрыв орудийного снаряда, штурмовики успели еще дважды выстрелить из миномета. Если германцы и смекнули что к чему, то ничего предпринять уже не успевали. Рогоколь тоже пошел в атаку, а у германцев осталось не так много сил, чтобы успешно обороняться в двух направлениях.
— Вперед! — крикнул Мазуров.
Штурмовики повскакивали, пригибаясь, побежали к казарменной стене.
Обернувшись, Мазуров увидел вдали черные точки, пока еще совсем крохотные, но он догадался, что это германские моряки, уже начинавшие растягиваться в линию для наступления.
«Слоеный пирог какой-то получился или бутерброд. Германцы — русские — германцы», — подумал он на ходу. Но пока им еще несколько минут удастся избегать стандартной ситуации, когда ты оказываешься между молотом и наковальней.
А потом все его мысли рассеял свист пуль. Остался только этот звук, заполнивший весь воздух вокруг.
Штурмовики шли в лобовую атаку.
Кто-то спотыкался рядом с ним, захлебывался кровью, хрипел. Он видел, как пули пробивают человеческие тела насквозь и красные фонтаны вскипают на спинах людей. Они дергались, будто к ним подключили источник электроэнергии, а все мышцы сводит судорога от проходящего по ним тока, от струящейся по жилам боли.
Мазуров, втягивая голову в плечи, перепрыгивал через мертвецов, стреляя по вспыхивающим за казарменной стеной огонькам. Но разве попадешь в них, когда весь мир мечется в такт с твоими шагами, а если остановишься хоть на миг, чтобы прицелиться, то и в тебя будет легче попасть. Но за стеной тоже падали люди, тоже кричали от страха и боли, как и те, кто бежал рядом с Мазуровом, и он тоже кричал неразборчивое, звериное.
Вот она стена, шершавая, вся изъеденная пулями.
Мазуров уже примерялся к ней, чтобы перепрыгнуть, подбирая размер шага, когда из-за стены вылетело что-то маленькое, черное, плюхнулось на землю впереди него, а он уже не мог ни остановиться, ни затормозить, и ноги сами несли его вперед.
Он знал, что это!
Мозг обожгла догадка, а огненная вспышка обожгла глаза, ослепила его, и он не увидел, кто же толкнул его в грудь, приподнимая над землей все выше и выше, прямо к небесам. Тело стало таким легким, что он и вправду вообразил, будто сможет добраться до небес.
Черных небес.
Неужели так быстро опустилась ночь?
На небесах зажглись звезды. Он захотел коснуться их руками, пощупать, обжечься об их огонь, но руки его не слушались, а жгло не ладони, а грудь.
Мазуров почувствовал, что падает не на землю, а куда-то гораздо глубже, будто под ним земная поверхность расступилась, пропуская его туда, куда он и должен был попасть в конце концов.
Он читал, что человек перед смертью вспоминает всю свою жизнь. Она проносится перед ним в ускоренном темпе, десятилетиями за один миг, но ничего он не увидел, кроме одного лица с длинными черными волосами.
