кольчуге и шлеме. На сгибе левой руки тяжелый червленый щит, закрывающий воина от плеча до колен. А в правой… В правой, мечта всей жизни, длинный слегка суживающийся к острию клинок. Широкое лезвие, с запавшими, точно от жажды, желобками дол. А почти у самой рукояти таинственный узор клейма неведомого мастера. Эти клинки привозят в Ладогу даны из Хедебю. Сами же они покупают их у фризов из Дорештадта, а те вывозят из их страны франков, откуда в землю фризов течет большая река. Там среди густых хвойных лесов, в неведомой стране, где люди ростом не выше колена взрослого мужчины, и куют карлики эти великолепные клинки. Они так остры, что если опустить меч в реку, он без труда разрежет мокрую шерсть, плывущую по течению. И вот такой клинок в руке у Вадима! Да с ним ему не страшны ни черные болгары, ни варяги, да никто на свете!
Крупная рыбина шлепнула хвостом под самым бортом, обдав Вадима теплыми брызгами. Видение исчезло.
Он быстро схватился за острогу, но исчезла и рыба.
Только старик Волхов негромко плескался в борта, посмеиваясь: «Ишь разошелся вояка.» Лунная дорожка слегка серебрила воду и терялась в камышах в тени крутого правого берега. Густой лес подступал здесь к самому обрыву. Оттуда, из его мрачной глубины, долетали непонятные шорохи, вздохи, потрескивания, словно кто-то неприкаянный бродил там. На ум сразу пришли рассказы бабки Улей о лесном хозяине – лешем, о навьях* – мертвецах, выходящих из могил, о волках-оборотнях и о самом повелителе зла – Чернобоге*. Теплая ночь сразу сделалась чужой и неуютной, а рука сама собой потянулась к груди. Здесь на шелковом шнурке висела ладанка с завернугым в чистую холстину корнем одолень-травы. Эту ладанку еще при рождении надел Вадиму Радимир, жрец Велеса. Знал он приговоры и травы разные, умел лечить людей и животных, а Вадиму доводился двоюродным дедом по матери.
«И чего это я, – Вадим облегченно отпустил оберег, – ведь не маленький уже. Да и не в лесу я, а на реке», – продолжал он успокаивать себя, внимательно вглядываясь в темноту. Вот справа, в камышах, что-то блеснуло в обманчивом лунном свете. «Может, валун мокрый? А может?..» Сказывала бабка Улея, что вилы, речные девы, любят нежиться при лунном свете. Выбираются на мокрые камни и чешут свои густые, зеленые волосы. А кто увидит их, так и пленится русальей красой. Да так, что ни одна земная красавица не будет мила. Будет человек вспоминать чудесную ту красу, будет чахнуть и сохнуть, словно надломленная ветка. Сила вся уйдет, как вода в песок, и сгинет человек в одночасье. Снова между лопаток забегали холодные мурашки, а любопытство жарко зашептало прямо в ухо: «Что же в ней такого особого в русальей красе?» «А ты подкрадись, да погляди», – подначило озорство. Вадим сделал несколько гребков, бесшумно разрезая воду веслом. Стена камышей стала ближе. «Ты что?! – запротестовала, голосом Рагдая, молчавшая до сих пор рассудительность. – А как же сила богатырская? Сеча с находниками? Вот бы отец дал тебе на орехи!» Вадим перестал грести. «Обо всем подумал, а о Гориславе забыл?» – укорило его что-то новое, робко шевельнувшееся в сердце. Вадим виновато оглянулся: «Не видал ли кто?» – и быстро продолжил путь. Только камыши тихо шуршали за спиной: «Зачахнешь… засохнешь… в песок…»
Течение реки стало сильней. Здесь Волхов, зажатый в тиски берегов, делал поворот. На левом берегу, над Подолом, поросшим светлыми лиственными рощами возвышалась Велеша. Здесь среди вековых деревьев на широкой поляне находилось святилище Велеса. А на другом берегу, там где в Волхов впадает Любша, темнели крыши чудского поселка. Тут чудь* устроила перевоз, а в темном любшином омуте водилось много рыбы. Если удачно метнуть невод, за один раз можно наполнить челн живым серебром, а острогой можно достать и зубастую щуку, и усатого сома, поднимающегося из мрачной глубины. Там в этой черной глубине живет дед Водяник, хозяин омута. Иногда он хватает рыбачий невод, играет с рыбаком, точно силой меряется. Ну а если обидит его чем рыбак или не по нраву придется, может и невод порвать, а может и челн перевернуть. Тогда берегись! Только пращур-заступник спасет от гибельного водоворота. Вадим вывел челн на середину омута. Возиться с неводом не хотелось. Острога дело другое. Здесь все зависит не от везенья и удачи, а от верности глаза, твердости руки, да и силенка кое-какая нужна. «Хорошо бы добыть сома, – подумал Вадим, – ведь вот добыл Ноздреча весной сома длиной в полторы сажени. Не сом, а твое дубовое бревно. Что с того, что полдня таскал Ноздречу на бечеве. Так ведь он справился, и я бы справился. Вот тогда бы отец понял, что и меня надо в Киев взять!»
Небо на восходе слегка просветлело. Звезды одна за другой стали бледнеть и гаснуть, а из оврагов и урочищ поползли языки тумана. Вдруг негромкий всплеск в камышах насторожил Вадима. «Может, щука устроила там засаду?» Он стал осторожно подгребать к водяным зарослям. Сквозь молочную пелену тумана и частую сетку стеблей что-то неясное маячило над водой. Вадим крепче сжал острогу в правой руке. «Если щука, то я такой огромной не видел! Справлюсь ли?» – закралось в душу сомненье. Когда до нее оставалось сажень пять, она резко выпрыгнула из воды и, блеснув влажным боком, ушла в глубину. Вадим метнул острогу. Трезубец с деревянным стуком вошел в тело и вместе с ним скрылся под водой.
Тремя резкими гребками Вадим вывел челн к тому месту, где расходились круги и бечева уходила в воду. Это было небольшое окно среди камыша и остролиста. С усилием юноша потянул бечеву на себя. Она не поддавалась. Неожиданно взгляд Вадима упал на кромку травы. Туго завязанная, кожаная ладанка плавала у самых стеблей. Порыв ветра качнул юношу, а когда он распрямился, то вскрикнул от ужаса. Из самой гущи камыша на него смотрели горевшие злобой глаза, а зеленые руки тянулись к нему.
– Чур меня! Чур! – Вадим схватил весло и что было сил погнал лодку прочь, часто оглядываясь назад.
* * *
Горислава открыла глаза. Серебряный луч падал на пол через узкое волоковое оконце. В ложнице*, срубленной из ровных сосновых бревен, стоял легкий запах смолы. Широкая лавка у противоположной стены была пуста. А совсем недавно там спала Улита. Хоть и была она на пять лет старше Гориславы, однако секретов от сестры не держала. Порой они засиживались
