к самым темным их закуткам. Но он не трогается с места.
– Амб, выслушай меня, хорошо?
– У меня просто слов нет! – Зубы у меня клацают, как в ночь Гробовщаги, хотя на улице теплынь. – Что он здесь делает? Почему ты мне вчера ничего не сказала?
– Он сам на меня вышел, – отвечает она. – Несколько недель назад. Он тоже получил записку. Я должна была тебе сказать, но не знала, можем ли мы ему доверять.
Мы. Опять мы. Я обессиленно смотрю, как Кевин заводит машину, и мне нестерпимо обидно, что он может так легко уехать и все оставить позади. Он выруливает на дорогу, даже не оглянувшись. Увижу ли я его еще хоть раз в жизни? И что скажу, если все-таки увижу?
– Как ему вообще удалось тебя разыскать? – спрашиваю я.
– Долгая история. – Она опускает руки. – Я потом тебе расскажу. Просто поверь: все, что я делаю, я делаю ради нас.
«Нас» появляется только тогда, когда ей это удобно.
– Но разве… – лепечу я. – Разве мы можем ему верить?
Она кивает с торжественным выражением лица. При резком дневном свете я вижу, что время ее все-таки не пощадило. Оно виднеется в складочках у губ, в зыби бороздок на лбу, в морщинке между бровями, которым я в свое время так завидовала.
– Думаю, да. Он сказал, что не знал, к кому обратиться, и нашел мой имейл.
– Как-то не очень правдоподобно звучит. Наверняка ему слали сотни подобных писем. С проклятиями, с угрозами. Почему именно эта цидулка его так озаботила? Почему именно сейчас?
– Не знаю. Но сама понимаешь, я ничего ему не рассказывала. Он не знает, что мы сделали.
– А может, как раз знает и сам эти записки и прислал? У него больше оснований нас ненавидеть, чем у кого бы то ни было еще. Мы ему жизнь сломали.
Она теребит лямку майки. Она знает больше, чем говорит. Мне хочется вытрясти из нее все, что она скрывает, перевернуть, как солонку, и посмотреть, как потечет наружу ее нутро.
– У него нет никаких зацепок, Амб. Нас он точно не подозревает.
– Мне надо…
Мне надо его увидеть. Хотя… надо ли? После Гробовщаги я поначалу убивалась, что потеряла любовь всей своей жизни, а потом перешла в режим самозащиты. Я перечитала нашу переписку один, два – бесчисленное количество раз. И увидела нас обоих в ином свете. Оба мы были поглощены собой и отчаянно хотели о себе любимых поговорить. Оба манипулировали друг другом. Даже сейчас у меня сложное отношение к воспоминаниям о Кевине. Иногда он солнце, а иногда грозовая туча, коростой затягивающая небо.
Я хочу знать, чувствовал ли он хоть что-нибудь на самом деле. Был ли у нас хоть малюсенький шанс. Но я не могу задать ему этот вопрос. Я и себе-то его боюсь задавать.
– Флора, – говорю я вместо этого. – Ты ее видела? И Кевин… Кевин видел?
Салли сердито поджимает губы:
– Конечно, видела. Попробуй не увидь.
– Где Кевин остановился? Он же не может жить здесь, в кампусе.
– Где-то в Мидлтауне. Кажется, он упоминал Супер-8.
«Это с ним ты говорила вчера вечером? С ним ты ведешь еще какую-то игру?» Раньше мне и в голову не приходило, что Салли могли овладеть те же чувства, что и мной. В Кевина легко было влюбиться. Равно как и в нее. Конечно, они были едва знакомы – виделись несколько раз, да и то мельком; но то же самое можно сказать и о нас с Кевином. Салли, помнится, выразила скепсис, когда я рассказала ей о нашей переписке, – но я вдруг понимаю, что они с Кевином, вполне вероятно, пробавлялись тем же самым.
Ветер взметывает ее волосы. Она нетерпеливым движением откидывает их назад.
– Не дрейфь, прорвемся! Мы вместе!
«Мы вместе!» – словно так было всегда. «Настоящие друзья – это люди, с которыми видишься не так часто, как хотелось бы, но, когда наконец встречаешься, между вами все как прежде!» Что-то вроде этого написала Билли в одном из своих постов в Инстаграме, приложив нашу с ней фотку школьных времен – волосы собраны на макушках, две малолетние Гвен Стефани. Салли была рядом в худшие моменты моей жизни – но эти моменты не стали бы худшими, если бы не она.
– Кевин мог что-то заподозрить. Кроме нас, никто с ним рядом не терся. Только мы могли его взять. У него было время все обдумать. Может, он заманил нас сюда ради мести.
– Это да, но, Амб – он ведь виноват не меньше, чем мы. Не снимай с него ответственности.
Звучит довольно странно, но здравое зерно в ее словах есть. В начале того вечера мы с Салли и предположить не могли, что все так закончится. Как и Кевин.
С улицы доносится рев клаксона, и мы обе подпрыгиваем.
– Пора возвращаться, – говорю я. Мой страх снова переключается на Адриана. Я оставила его там, где кто угодно может что угодно надуть ему в уши. «АВ такая дрянь! Пусть она сдохнет!» Трехмерная версия ДАПа – вот что окружает моего мужа на Фосс-Хилле.
Салли не сводит с меня глаз, пока мы шагаем мимо Никса, – гипнотический взгляд цвета морской волны.
– Только не говори, что ты до сих пор его любишь, Амб, – она произносит «любишь» с брезгливостью.
Раньше я думала, что любовь – это непреходящий дурман, заволакивающий рассудок. Так я оправдывала свои поступки по отношению к Флоре. Я цеплялась за связь с Кевином: перебирала в уме наши поступки, перечитывала письма. И меня накрывал стыд. Каждое мое слово буквально сочилось вожделением. А ему это нравилось – ведь он жаждал внимания так же сильно, как я сама.
– Нет, – наконец отвечаю я, потому что не решаюсь откровенно рассказать Салли о силе обуревающих меня чувств. Вряд ли мне удастся объяснить ей, что разразилось в моей душе при виде Кевина, какие давно задушенные чувства пробудились к жизни.
– Нам нужен план. – Она бросает взгляд назад, словно опасается, что нас кто-то подслушает. – Никто из нас не сможет спокойно жить дальше, пока мы не выясним, кто за этим стоит и чего от нас хочет.
– Может, это не один человек, – говорю я. – Нас столько народу ненавидело!
Я по-прежнему ее подозреваю.
– Что я тебе всегда говорила? – осведомляется Салли, и голос у нее становится, как всегда, бархатный. – Нас двое, и мы еще гаже.
Мы всегда говорили это друг другу, когда приближались к компании парней. Я начинала стрематься, опасаясь пробираться через плотное сито их тел.
«Их много, и они такие гадкие», – говорила я. Мол, давай найдем кого-нибудь другого. Парня без стаи,
