слоненка, ковыляющего в хвосте. Салли – ядерная смесь «Столичной» и «Барберри Брит» – шептала в ответ:
– Нас двое, и мы еще гаже.
Мы почти уже дошли до Фосс-Хилла; фестиваль по-прежнему в самом разгаре. От улыбок не продохнуть – такое ощущение, что у всех есть веселые воспоминания. Какая огромная, тягостная ложь! Здесь у всех свои секреты. Большинство присутствующих, прячась за компьютером, писали отвратительные вещи о других людях. А теперь делают вид, что возвращение в Уэслиан – это так мило.
На секунду я испытываю облегчение, увидев мужа на том же месте, где его оставила, – но затем замечаю, что Джастина и Монти сменили Лорен и Элла. Адриан с Эллой стоят голова к голове, ее рука лежит у него на спине. Я отрываюсь от Салли и мчусь к ним со всех ног – лишь бы Элла не успела рассказать обо мне что-нибудь компрометирующее.
– Прости, что меня долго не было! – выпаливаю я, хватая Адриана за руку. – Но я тебе уже говорила: не очень хорошо себя чувствую…
– Ничего страшного.
Он не смотрит мне в глаза, и я мигом соображаю: он что-то знает. Я стараюсь подавить поднимающуюся панику. Нужно было сработать на опережение и рассказать нашу версию произошедшего. Мою версию. Общую канву, такую зыбкую.
Не успеваю я вымолвить хоть слово, как он осведомляется:
– Почему ты ничего сказала мне о Флоре? Не такая это мелочь, чтобы ею пренебречь!
В ушах у меня фонит белый шум. Надо было ни на шаг его от себя не отпускать! Теперь придется расплачиваться за свою неосторожность.
– Как не говорила, когда говорила? По-моему, я вчера тебе все рассказала. Наверное, мы оба были вдребадан…
Отговорка, к которой я и раньше, бывало, прибегала. «Ты был так пьян, что ничего не помнишь». Но в этот раз он видит мою ложь насквозь.
И выгибает бровь.
– Нет. Ты сказала, что между вами особой дружбы не было и на встрече выпускников она вряд ли появится. Но это прозвучало так, как будто она до сих пор… как будто она не…
Я не хочу, чтобы он произносил это слово. Меня корежит, когда я его слышу. Но Адриан неминуемо его произнесет – для людей это способ справиться со своими переживаниями. Мы проговариваем трагедии, потому что они слишком огромны, чтобы держать их в себе, а с помощью слов мы дробим их на посильные куски.
– Ты могла бы сказать мне правду, – говорит он. – Я хлопал глазами, как идиот, когда Элла упомянула вечер ее памяти. Ты могла бы сказать мне, что она умерла.
Вот оно, это слово – во всей своей бесповоротности. Я знаю, что она умерла. Умерла давным-давно. Но мне не становится легче это слышать. Такие слова всегда заново растравливают рваную рану вины.
– Я не люблю об этом говорить. – Нутро мне жжет тошнота. – Все это очень тяжело.
Адриан открывает было рот, но потом заключает меня в объятия. Я перевожу дух. Он не знает, кто я, и я позабочусь о том, чтобы он никогда этого не узнал.
«Я не люблю об этом говорить».
Ведь тогда придется признаться, что это я ее убила.
24. Тогда
Мы уничтожили Флору дважды. Мы погубили ее на Хэллоуин, в ту ночь, когда она изменила Кевину. Но то, что ее доконало, произошло позже.
Наутро после Эклектика я спросила, все ли с ней в порядке. Она не встала по будильнику в свои обычные семь утра, а все валялась в постели.
– А почему должно быть не в порядке?
Голос был не ее. Какой-то плоский, без заливистости, без типичных Флориных модуляций. Она не хотела говорить о том, что произошло. Не хотела говорить о том, как виновата перед Кевином. Вообще не хотела говорить.
Всю неделю она сидела над учебниками, заткнувшись наушниками, и едва удостаивала меня чем-то большим, чем кивок. Двери на нашем этаже казались голыми без жизнеутверждающих лозунгов на разноцветных листочках. Она стала куда-то отлучаться по ночам, и эти отлучки вселяли в меня тревогу: а вдруг она разговаривает с Кевином? Однажды я вошла в комнату, а она как раз говорила по телефону. Сердце у меня чуть не выскочило из груди. Но на том конце провода оказалась всего-навсего ее сестра.
– Я тебя люблю, Поппи, – этой фразой Флора всегда завершала их беседы.
Она считала дни до Дня благодарения. Я понимала, что она хочет увидеть Поппи и Кевина. Я тоже считала дни. Наконец-то он с ней порвет! По его последним письмам чувствовалось, что он набрался решимости. «Ты конечно права мы переросли эти отношения а я все делаю вид что нет потому что все вроде как привыкли что мы пара. Но ты уж потерпи»
Он указывал мне, что делать, и мне это не нравилось.
«Что значит «потерпи»? Я просто хочу знать, какие чувства ты ко мне испытываешь».
Я теряла над собой контроль и ощущала, что если когда-то во мне и было для него какое-то очарование, то оно улетучивалось на глазах.
«Ты знаешь что я считаю тебя красавицей Амб. Но все так запуталось и я пытаюсь собраться с мыслями но пока я это дерьмо не разгребу мы с места не сдвинемся понимаешь?»
Я даже стала думать: может, он ничего, кроме «красавицы», предложить не в состоянии? Эффект от этого слова поизносился, я хотела большего. А слышала только «потом, потом, мне надо собраться с мыслями, мне надо дождаться удобного момента».
И тут я вспомнила о фотографии, которую сделала на Хэллоуин. Короткое розовое платье Спящей Красавицы взбито на Флориной спине, ее губы слились с губами летчика. Парни, которых я никогда не узнаю без костюма, трое Лап, которые бродят по кампусу и знают, какова на вкус кожа у нас под одеждой.
Впрочем, парни значения не имеют. А вот фото имеет, и еще какое. Если понадобится, я пущу его в ход.
Незадолго до Дня благодарения я шла по Центру искусств на пару, и тут меня нагнала Элла.
– Амб, нам надо поговорить о Флоре.
В голосе у нее звенели слезы.
Я закатила глаза за солнечными очками. Меня раздражало, что Флора все время в фокусе моей жизни. Флора и Салли были как солнце и луна, а я оставалась послушным спутником, вращающимся по их орбитам.
– А что с ней приключилось? – Я прибавила шагу, заставив Эллу перейти на трусцу. Она едва поспевала переставлять свои ножки-бревешки.
– Да ты сама наверняка заметила, что она в последнее время какая-то странная. А сегодня утром я застала ее в ванной в слезах. Она даже
