Плакала. Просилась.
А отец сказал, что нельзя… на море тоже нельзя… цена…
— Что? — переспросил пес. — Чего цена?
Ийлэ пожала плечами, дав себе слово быть осторожней. Наверное, ей мало читать Нату, или это слишком долгое молчание виновато в том, что она заговорила? Мысли вслух. Какая глупость.
— Отец. Не разрешал. На море…
Она погладила стену, и дом отозвался на прикосновение живым тягучим теплом, которым он делился щедро, словно таким образом пытался загладить собственную вину.
— Мы никуда не выезжали. В город только.
Запаха Мирры почти не осталось.
— Ийлэ… скажи, пожалуйста… что твой отец хранил в той комнате… стой, погоди прятаться.
Она не собиралась прятаться.
— Я не причиню тебе вреда. И не трону твою малышку. Я просто должен понять, что происходит. Я ненавижу, когда меня пытаются использовать втемную. Не ты, Ийлэ. Другие. Подружка твоя, которая поселилась бы, дай ей волю… или ее мамаша… доктор… у меня такое ощущение, что они пытаются добраться до чего-то важного, а я понятия не имею, до чего.
Мирра?
Доктор?
Добрейший доктор, который тоже наведывался в поместье, но не ради чая матушки. Он появлялся, чтобы сыграть партию-другую в бейшар. И отец радовался, поскольку кроме Ийлэ и доктора у него не было соперников… а после бейшара доктор садился в низкое кресло у камина — он утверждал, что слишком стар и кости его ноют на перемену погоды. Он брал в одну руку бокал с коньяком, а в другую — трубку.
Не курил — кусал чубук.
И рассказывал забавные истории из своей практики.
Тот доктор казался сильным человеком. И мудрым. И… лжец. Почему папа не увидел правды? И мама… и никто-то…
— Я… не знаю, — Ийлэ сумела посмотреть в глаза псу, хотя и знала — нельзя.
Это вызов.
И сейчас он разозлится.
Ударит.
Наотмашь. По губам? Или пальцами ткнет в живот, заставив согнуться, а потом о стену. Тот другой всегда бил, но никогда — насмерть, даже когда Ийлэ хотела, чтобы насмерть.
— Тише, — Райдо улыбнулся и палец прижал к губам. — Не отворачивайся. У тебя глаза зеленые. У наших такой цвет редко встречается… серый вот часто, голубой еще… иногда — карий… чем светлее радужка, тем чище кровь… я вот — сама видишь.
Его глаза были серыми, темными.
И ненависти в них Ийлэ не увидела, впрочем, это ничего не значит, поскольку тот другой тоже не ненавидел ее, напротив, временами он был любезен.
Позволял ей садиться за стол.
Вилки, ложки и ножи… салфетки и церемония званого обеда. Игра в семью. И поиск повода, который находился всегда. Нельзя верить… но ей так хочется… и поэтому она смотрит, до рези в глазах, до дрожащих колен. Вызов.
Он должен его принять и тогда… тогда, быть может, все закончится.
— Яркие какие… и раскосые… Ийлэ… ты только не обижайся, но… ты женщина.
Ийлэ знает.
А пес вдруг шагнул ближе, разрывая нить взгляда. Ийлэ не успела отступить, да и отступать ей было некуда — стена за спиной и та самая ниша, в которой некогда ваза стояла. В нише не спрячешься.
Она и не будет.
Она… сумеет его ударить… у нее и нож имеется… и это шанс…
— Глупая девочка, — пес перехватил руку с ножом. И держал он крепко, но бережно. — Ты же поранишься…
— Ты…
Ийлэ уткнулась в широкую его грудь, в клетчатую рубашку, продымленную, прокопченную, и наверное, ее стирали, поскольку порошком тоже пахнет, но слабо. А псом — напротив, сильно.
— Отпусти.
— Сейчас отпущу, — он говорил мягко и рокочущий голос над самым ухом заставлял вздрагивать. — Только отдай мне нож… пожалуйста… это плохой нож… кого ты им резать собралась?
— Тебя!
— Меня… я помню… но ведь не ударила же… могла ударить, но не ударила… ты вовсе не злая, альва… напугана и растеряна… обижена еще…
— Да что ты знаешь!
Она разжала пальцы, и нож упал на пол.
— Ничего не знаю, — покорно согласился Райдо. — И знать не буду, пока ты мне не расскажешь. А ты не расскажешь пока. Не доверяешь. И это где-то правильно, нельзя поверить тому, кого ненавидишь. Ты же меня ненавидишь, да?
— Да, — Ийлэ вдруг поняла, что еще немного и расплачется.
А она не плакала давно.
И просто запах… дыма… и дома… и коридор этот… и почему он ведет себя не так, как должен вести пес? Держит, обнимает, баюкает мягко, точно ребенка… и наверное, раньше, уже давно, в той прошлой жизни Ийлэ вполне бы могла поверить его рукам.
Чтобы не разреветься — позор и смех — она сказала:
— Псы не выносят прямого взгляда…
— Кто тебе сказал такую ерунду?
— Это вызов и…
— Ийлэ, — ему, кажется, нравилось произносить ее имя, и оно, привычное, звучало совсем иначе. — Если бы мы любой прямой взгляд воспринимали как вызов… представляешь, сколько пустых драк было бы?
— Сколько?
— Много.
— И тогда как?
— Тогда? — переспросил Райдо, отпускать ее он не был намерен, и Ийлэ смирилась.
Подчинилась.
Она ведь и раньше подчинялась силе, но та сила была… злой?
…нельзя обманываться, равно как и верить ему. А можно… что? Стоять вот так, в коридоре? В кольце рук, разорвать которое у нее при всем желании не выйдет? Кольцо теплое. Ийлэ не замерзла, нет, но оно все равно теплое… и запах дыма опять же… костры разводили ранней весной, убирая старые листья, и дымы стлались по земле, мешаясь с туманами. Молочно-белые, пряные. Мамины розы тонули в них. Дымы подбирались к окнам дома, и матушка хмурилась: обязательно какое-нибудь окно оказывалось запертым недостаточно плотно, и дымы проникали в дом.
А с ними и запахи.
— Да, прямой взгляд можно истолковать, как вызов, но всегда важно, от кого этот вызов исходит. К примеру, взять Ната. Нат одной со мной расы. И он мужчина. Мальчишка, конечно, но и мужчина. То есть, глядя мне в глаза, он пробует собственные силы… и чем дольше сумеет удержать взгляд, тем лучше… для него, конечно, не для меня. А ты… ты мало того, что женщина, так еще и альва…
Руки он разжал, и отступил.
Нож поднял.
— Я тебе другой дам, — пообещал Райдо, пряча этот в рукаве. — Нормальный. Только Ната не прирежь, ладно?
— Не прирежу.
— Вот и умница. Пойдем обедать, а то я устал сидеть там один…
Он протянул руку.
Широкая ладонь. Шрамы. Пальцы короткие с ребристыми темными ногтями. Запястье толстенное, но в то же время беленькое, беззащитное какое-то.
— Пойдем, — согласилась Ийлэ, отводя взгляд от этой руки. — У… мамы были драгоценности… много… алмазы… и сапфиры еще… некоторые вещи старинные и, наверное, очень ценные… я не знаю, их никогда не оценивали… они семье принадлежали…
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
