— Бесноватый.
По распоряжению Простакова из биологической лаборатории доставили аппарат, похожий на стационарную рентгеновскую установку, внесли его в процедурную комнату и по очереди в кресло усаживали больных. Простаков в каждого «выстреливал» из своего прибора. Бесноватый стал кричать тише, перестал биться и, когда его отвязывали от кресла, совсем затих. И спросил:
— Где я?
Врач ему сказал:
— Вы на Русском острове, в местной клинике. Вот аппарат, на котором вам проделана лечебная процедура. Как себя чувствуете?
— Ничего. Только голова… Немножко болит. Он ладонью потёр затылок.
Стоявшие рядом поэт Коллинз и архитектор Ферри тоже чесали затылки. Ферри сказал:
— Аппетит разыгрался. Кормить–то нас будут?
Простаков повернулся к врачу:
— Да, да. Их теперь хорошенько кормить надо. И всех вместе положить в палату. Пусть они общаются, им будет весело.
Врач на ухо сказал Простакову:
— А этот бесноватый. Он буйный. Такой концерт учинит!..
— Никаких концертов. Он теперь послушный. И даже вежливый, очень вежливый. Советую вам задержаться у нас и два–три дня понаблюдать за ними. Может быть, у вас появится охота и других больных пропустить через этот наш аппарат?
Дедушка Драган и оба его сына сидели в креслах и наблюдали за всем происходящим. Ничего не говорили, не спрашивали, а только внимательно слушали больных, которые всего лишь несколько минут назад казались полуживыми, ничем не интересовались, ни на кого не смотрели. Сейчас они как бы очнулись от длительного сна, лица их оживились, глаза заблестели, они на каждого смотрели с интересом и порывались о чём–то спросить, что–то рассказать. Джон Коллинз вспомнил, что недавно он написал стихотворение, достал его из внутреннего кармана куртки и, обращаясь ко всем находившимся в комнате, сказал:
— Друзья мои, я недавно написал стихотворение, — хотите, прочитаю?
Адмирал загудел:
— Да, да, приятель. Развесели нас немного, читай свою поэзию.
Джон вышел на середину комнаты, принял позу Маяковского, начал читать:
Америка, Америка!..
Скажи мне, дорогая:
Зачем живёшь?
Куда идёшь?
Чего от жизни ждёшь, родная?..
Америка в ответ сказала:
Ничего от жизни я не жду,
От судьбы мне ничего не надо.
Одного у Бога я прошу:
Чтоб цунами мимо пролетел
И накрыл Канаду.
— И это всё? — сказал дед Драган.
— Да, всё.
— Лихо! — воскликнул адмирал.
— Патриотично, — согласился губернатор, а Драгана приблизилась к поэту, спросила:
— У вас много стихов?..
— Целая куча, да их никто не печатает.
— Ничего, — пообещала хозяйка острова. — Мы откроем тут на острове издательство и типографию, и первая книга, которую мы издадим, будет ваша.
Дед Драган поднялся с кресла и, ни к кому не обращаясь, проговорил:
— Похоже на чудо, но… будем смотреть, будем смотреть, что покажет нам время.
Он оглядел оживших и повеселевших ребят и взял за руку Простакова. Тихо, на ухо проговорил:
— Тут может возникнуть проект. Да, да — большой проект.
И уже громче:
— Я человек практичный, во всяком деле ищу деньги. А тут, мне кажется, и искать не нужно; доллар сам просится в карман.
И снова понизил голос, почти до шепота:
— Будем думать, будем думать.
Больные пошли на обед, а гости направились к своим автомобилям. Драгана шла рядом с дедушкой. Она всегда была с ним рядом и удалялась лишь тогда, когда он, целуя её, говорил:
— Ну, девочка моя, иди к себе, а я на часок прилягу вот здесь на диване.
Отдыхал он обыкновенно в то время и там, где у него появлялось желание «на часок прилечь».
Губернатор пробыл на острове всего лишь три дня; дела позвали его на материк, и он улетел. Уже в самолёте перед отлётом он пригласил к себе в салон Драгану и сказал ей, что свадьбу мы, может быть, и приблизим, но он хотел бы видеть её скромной и без журналистов.
Как раз в то время набирала ход избирательная кампания, и он не хотел бы вплетать в процесс этой кампании свадьбу дочери, а ещё сказал ей, что высшие интересы требуют, чтобы имя русского учёного Простакова загонять в потёмки, подальше от любопытствующих обывателей, попросил передать ему просьбу решительно избегать встреч с журналистами. Губернатор сказал, что пусть говорят о чём угодно, о ком угодно, но только не трогают имён Простакова и его друга Павла Неустроева. Послушная дочь во всём соглашалась с отцом и говорила, что и сама думает о том же, что не хотела бы, чтобы её семейная жизнь походила на жизнь глупых поп–звёзд, за которыми всюду следует толпа жадных до сенсаций журналистов, что в конце концов она обрастает таким клубком грязных сплетен, который запутывает и героев, и самих газетчиков.
— А ещё я говорила с дядей Яном и мы оба решили изменить этническую картину островной жизни: теснить с острова южно–американских мигрантов и усилить приток славянского населения. Рассылаем приглашения на жительство и работу русским, сербам и словакам. Сейчас к нам едет много украинцев.
— Ну, что ж, мне на это нечего сказать; вы с дядей Яном настоящие стратеги, да только старайтесь, чтобы приезжие люди тотчас же включались в деловую жизнь и давали бы доход островной казне. Пусть возделывают огороды, сады, рассаживают плантации красного дерева и ореховых.
На том и расстались отец и дочь.
Дедушка Драган оставался жить во дворце своей внучки. Говорил ей:
— Хотел иметь на острове и свой дом, да теперь раздумал. Буду жить у тебя под боком, мне с тобой хорошо. Лучше и не надо.
Дедушка Драган развернул на острове бурную деятельность: он самолично принимал партии эмигрантов. С иными беседовал, а с другими знакомился в столовой, где каждый день для приезжающих накрывали праздничный стол.
Дядя Ян создал штаб, который принимал, размещал и устраивал на работу всех приезжающих. Семейным давали общежития, одиночек селили в палатках: они цыганским табором раскинулись на склонах зелёных холмов вблизи от моря. Людям давали деньги вперёд, предлагали вызывать семьи и всех способных работать определяли в строительные бригады. В спешном порядке возводили жилые дома, коттеджи, детские сады, школы и магазины. Картины строек и палаточных городков производили впечатление переселения народов.
Милиция выдворяла каждого, кто жил на острове без регистрации, а таких, к сожалению, было ещё много.
Драгана приняла из Лондона и Москвы группу выдающихся учёных, занимавшихся проблемой «генома национальности». И все они говорили, что у себя на родине не могли по полной программе исследовать проблему. Работа притормаживалась; слишком много было людей, считавших это занятие нечистым, «попахивающим расизмом». Драгана закупала самую современную аппаратуру, платила учёным хорошие деньги. И квартиры, и коттеджи для них строились в первую очередь. Так же встречались и те, кого приглашали Простаков и Неустроев.
