— Оля! Это я!
— Слышу, — раздался глухой голос жены.
— Если слышишь, так открой! Что у нас с замком?
— Я его сменила, — так же глухо ответила жена.
— Как сменила? — растерялся Просвирин. — Зачем сменила?
— Чтобы ты не вошел.
Просвирин почувствовал, что в голове у него что-то щелкнуло и выключилось. Логика в словах жены была, и логика, можно сказать, железная — действительно, после смены замка в квартиру ему было не попасть. Однако это была какая-то безумная логика. Она требовала пояснений и комментариев.
— А почему ты не хочешь, чтобы я вошел в квартиру? — выдавил Просвирин, чувствуя абсурд собственного вопроса.
— Потому что ты — маньяк и убийца.
«Сошла с ума, — мысленно охнул учитель. — Хотя с чего вдруг? С утра вроде, была нормальная».
Больше всего он испугался за Полинку — не дай бог жена с ней что-то сделает.
— Оля! — с укором сказал он, но замолчал, не зная, что говорить дальше.
— Тридцать пять лет Оля, — мрачно заметила жена и тоже замолчала.
Просвирин попытался собрать разбегающиеся мысли. «Маньяк и убийца… гммм… и кого это интересно я убил? А! Ну конечно. Я убил ее лучшие годы! Как я сразу-то не догадался? Значит, просто под настроение попал».
— Оля, открой дверь! — уже более решительно сказал Просвирин, вышло, правда, все равно жалобно и просительно. — Или хотя бы скажи, что на тебя нашло. Я, может, тебя обидел как-то? И потом… я хочу Полину увидеть!
Последнюю фразу он попытался сказать ультимативным тоном. Но вышло опять как-то капризно. Почему-то именно эта реплика вызвала совершенно неадекватную реакцию со стороны жены.
— А-а-а! — заверещала она. — Не дам дочку! Не дам! Убийца чертов! Людоед! Я тебе глаза выцарапаю! Я милицию вызову! Помогите! Лю-ю-юди!
Просвирин испуганно отпрянул от двери. У них, конечно, бывали ссоры, но до таких истерик они никогда не доходили.
«Точно, рехнулась», — подумал учитель.
Что принято делать в таких случаях, он не знал. Скорую, что ли, вызвать? Он пересек лестничную клетку и позвонил в дверь соседям напротив.
— Кто там? — раздался скрипучий голос Нины Ивановны, пенсионерки, которой Просвирин не раз одалживал деньги.
— Нина Иванна, это сосед ваш, я…
— А-а-а! — закричала та, тяжело дыша. — Пришел, душегуб! Жену с дитем, поди, порешил уже, так теперь за соседей принялся! Помогите, люди добрые! Убивают ни за что ни про что!
— Да спятили вы все, что ли?! — разозлился Просвирин, чувствуя, что теряет контроль, хотя это было ему совсем не свойственно.
— А-а-а! — продолжала хрипеть пенсионерка, как будто ее уже кто-то душил. При этом она угрожающе стучала чем-то в дверь, возможно, собственной головой.
— Черт знает что, — растерянно пробормотал Просвирин и метнулся обратно к двери собственной квартиры. Там он принялся отчаянно давить на звонок.
— Оля! Оля! Да что происходит в конце концов?! Впусти меня немедленно! Я вообще что? Я вообще кто? Я муж или не муж?!
— Не муж, — нисколько не смутившись, сказала жена.
— Как это? — опешил Просвирин.
— Официально муж, — поправилась Ольга. — Но завтра же разведусь. Я с маньяком и убийцей жить не желаю.
— Да кого я убил-то?!
— А вот это тебе лучше знать. Но ждать, покуда ты за меня с дочкой примешься, не желаю!
— Да что за бред вообще?!
На этот вопрос ответа не последовало.
— И вообще, я хочу домой! — добавил после паузы Просвирин. — Пусти меня немедленно!
— Здесь нет твоего дома!
— Что за новости?!
— Это квартира моей бабки, на меня записана, и мы в ней с Полей прописаны. А у тебя есть своя.
— Так я же ее сдаю! Что ж мне, выгнать людей ни с того ни с сего?
— Зачем выгнать? Ты их убить можешь, например. Или как ты обычно от людей избавляешься, а? Отрезаешь им головы… или, может, душишь?
— Ладно, — разозлился Просвирин. — Пусть вы все тут с ума посходили. Дай мне тогда хотя бы зайти и вещи забрать!
— Твои вещи я завтра тебе сама при свидетелях передам. А в квартиру не пущу!
Просвирин вспомнил про самое дорогое, что у него осталось по ту сторону двери.
— А библиотека?! С библиотекой что?!
— И библиотеку отдам. Не переживай. Ишь ты! Книжек ему жалко! А людей нет! Ну правильно. Люди — они что? Они — мусор. А книги надо беречь.
Просвирин с трудом сдержался, чтобы не закричать, — в голове как будто что-то замкнуло. Он хотел еще спросить про пианино, но не стал — куда ему еще пианино?
— Ну, хорошо, — процедил он. — А Полину-то я могу увидеть?
— А зачем? Она тебя видеть не хочет.
— Это ты так за нее решила?
— Сейчас она тебе сама скажет, если не веришь.
Просвирин приник ухом к двери и услышал шлепающие детские шаги. Почувствовав, что дочка рядом, Просвирин скороговоркой забормотал в замочную скважину:
— Полиночка! Ты меня слышишь? Это папа.
— Ты мне не папа, — хмуро ответила дочка.
— Здрасьте! А кто же?
— Ты — маньяк и убийца.
— Это тебе мама сказала?! — возмутился Просвирин. — Так ты ее не слушай! Ты меня послушай. С мамой беда. Мама немножко сошла с ума. Так бывает. Но у нее это пройдет. Помнишь, как она часто кричит, а потом успокаивается и больше не кричит? Сейчас у нее просто такое настроение. Что она тебе про меня сказала?
— Что надо, то и сказала, — ответила дочка каким-то внезапно повзрослевшим голосом. Просвирин догадался, что это снова встряла жена.
— А! — завопил Просвирин. — Открой мне немедленно дверь! Слышишь, ты… ты…
Он хотел подобрать такое ругательство, которое бы не оскорбило слух дочери, которая, возможно, все еще была поблизости, но не нашел ничего подходящего и стал отчаянно колотить в дверь кулаками.
— Открой дверь! Оля!
В этот момент откуда-то снизу раздался топот ног, и через секунду на площадку выскочили двое запыхавшихся милиционеров. Просвирин даже не успел толком оглянуться. Один мгновенно заломил ему руки, второй наклонился прямо к лицу скорчившегося учителя.
— Буяним, гражданин? — сказал он, обдав Просвирина несвежим дыханием, от которого учитель поморщился и попытался отвернуться.
Первый милиционер принял это движение за желание вырваться и заломил несчастному Алексею руки так, что хрустнули кости.
— За что?! — вскрикнул Просвирин, почти уткнувшись носом в щербатый камень лестничной клетки.
— Соседка вызвала. Говорит, ты ее укокошить собрался.
— Да вы все сговорились, что ли?! Я домой пришел!
— А зачем же к соседке в дверь бился?
— Да не бился я! Скорее уж она билась. Я просто в дверь ей позвонил.
— Допустим. А звонил зачем?
— Жена не пускает, вот и звонил.
— А жена почему не пускает?
Просвирин хотел было рассказать про спятившую жену, про дочку, но почему-то не стал. Почувствовал, что сейчас доверия к его словам нет никакого. А начни он про «маньяка и убийцу» говорить, вообще черт-те что начнется.
— Ладно, — прохрипел он, — не буду больше, отпустите только.
Первый милиционер разжал руки, и учитель упал на пол. Он стоял на четвереньках, тяжело дышал и мял затекшие суставы рук. Второй милиционер снова наклонился к Просвирину.
— Еще один такой вызов и в отделение поедем, понял?
— Понял, — кивнул Просвирин, чуть не плача от унижения.
— А если понял, то вперед и на выход.
В сопровождении милиции Алексей спустился по лестнице до двери подъезда. Но прежде чем выйти на улицу, первый милиционер неожиданно подошел вплотную к Просвирину и ударил под дых. Коротко и точно. Учитель охнул и, опершись рукой о стену, стал хватать ртом воздух, как выброшенная на берег рыба.
— Короче, так, — тихо сказал милиционер ему на ухо. — Мы про тебя и твои дела уже наслышаны. Не хочешь, чтоб мы тебя при попытке к бегству шлепнули, убирайся из города сам. Это в качестве совета дружеского.
Просвирин поднял на него глаза и недоуменно заморгал.
— Не слышу ответа, — тихо сказал милиционер, смотря куда-то в сторону, словно его совсем не интересовал ответ.
— Понял, — так же тихо пробормотал Алексей.
— Молодец, — по-прежнему не глядя на Просвирина, сказал милиционер.
После чего оба стража порядка впрыгнули в свой уазик и уехали.
Просвирин вышел, держась за живот, на улицу и сел на лавку напротив подъезда. Достал мобильный и набрал номер Виталика — своего ближайшего приятеля. Трубку долго не снимали. Наконец, раздался неуверенный мужской голос:
— Алло?
— Виталик, это Леша. Слушай… У меня проблемы…
— Да я понимаю…
— Что ты понимаешь?
— Что у тебя проблемы.
— A-а… Ну, да… Тут какая-то петрушка… Жена домой не пускает, соседка криком кричит, что я маньяк и убийца… Еще и менты до полусмерти избили.
Как любой интеллигент, Просвирин имел склонность к легкому художественному преувеличению.
