Репетиция явно не клеилась. Четыре девушки-хористки стояли на шаткой самодельной трибуне из ящиков и силились вспомнить текст. Налет не прошел даром, девушки совсем не слушали мистера Уэнтворта, а слушали они — небо. И, несмотря на жаркий солнечный свет, то и дело терли озябшие руки.
Не знающие, чем заняться, интернированные останавливались послушать, потом им становилось скучно и они брели дальше; Джим тоже решил не тратить на это жалкое зрелище времени. В «Комедиантах Лунхуа» числились исключительно члены самых замкнутых и высокомерных английских семейств, и в самом тембре их пронзительно-высоких голосов было что-то абсурдное — столь же нелепое и неестественное, как и тот матч в регби, который доктор Рэнсом, в редком для него помрачении здравого смысла, организовал прошлой зимой. Команды, составленные из высохших от голода заключенных (мужей «Комедиантов Лунхуа»), неровным шагом слонялись туда-сюда по плац-параду в гротескной пародии на регби, и сил у них не было даже на то, чтобы отдать пас; а с крылечек их подбадривала собравшаяся ради такого случая толпа товарищей по несчастью, которых не взяли в игру просто потому, что они оказались неспособны выучить правила.
Джим прошел мимо караулки и попутно огляделся, не происходит ли в лагере чего-то из ряда вон выходящего. У ворот уже столпилась кучка заключенных: ждать военный грузовик, который каждый день привозил из Шанхая дневной рацион на весь лагерь. Никаких официальных заявлений о сокращении пайка сделано не было, однако новость уже успела распространиться по лагерю.
За воротами — что само по себе весьма примечательно — почти совсем не осталось китайских нищих. На заросшей бурьяном обочине дороги лежала мертвая женщина, но солдаты из распущенных марионеточных армий и безработные рикши-кули ушли, оставив после себя жалкую кучку сидящих полукругом стариков и детей с восковыми лицами.
Джим зашел в блок Е, чисто мужское общежитие, и взобрался по лестнице на третий этаж. Вне зависимости от того, какая на дворе стояла погода, британские заключенные из блока Е почти все время проводили валяясь на койках. Некоторые и впрямь были настолько измучены малярией, что просто не могли двигаться и тихо лежали на своих пропитанных мочой и потом соломенных циновках. Но рядом с ними точно так же бездельничали и те, кто вполне мог ходить, часами и днями разглядывая собственные руки или тупо уставившись в стену.
Вид множества взрослых людей, не желающих встраиваться в лагерную действительность, всегда озадачивал Джима, но хорошее настроение возвращалось к нему незамедлительно, стоило только добраться до американского сектора. Ему нравились американцы, и он безоговорочно принимал самый способ их существования. Когда бы он ни пришел в этот солнечный анклав иронии и хорошего настроения, у него словно камень падал с души.
Две бывшие классные комнаты были заняты американскими моряками. Дверь между комнатами сняли с петель, и в большом, с высокими потолками помещении находилось теперь около шестидесяти человек. Джим окинул взглядом лабиринт отгородок. Британцы в блоке Е жили общими спальнями, но каждый американский моряк соорудил вокруг своей койки маленькую стену из первого попавшегося под руку материала — из рваных простыней, досок, соломенных циновок и переплетенных стеблей бамбука. Время от времени из блока Е появлялась на свет божий группа американцев и устраивала неторопливую игру в футбол, но по большей части каждый из них сидел в своей отгородке. Они лежали на койках и развлекали, как могли, неослабевающий поток девочек-подростков, одиноких англичанок и даже нескольких замужних дам, которых влекли сюда практически те же самые мотивы, что и Джима.
В силу какого-то особенного внутреннего механизма, в котором Джим так и не смог до конца разобраться, активная половая жизнь имела тенденцию производить на свет нескончаемые запасы тех самых предметов, которые сильнее всего влекли его к себе. Эти сокровища прибыли в лагерь Лунхуа вместе с американскими моряками и ходили теперь по рукам на правах второй валюты — книжки комиксов, выпуски «Лайф», «Ридерз дайджест» и «Сэтеди ивнинг пост», дешевые авторучки, губнушки и коробочки с компакт-пудрой, кричаще-яркие булавки для галстуков, зажигалки и целлулоидные пояски, купленные по дешевке на ярмарках и распродажах, запонки и ременные пряжки в духе Дикого Запада — целые коллекции безделушек, которые в глазах Джима обладали такой же особой изысканностью и такой же волшебной притягательной силой, как истребители «мустанг».
— Гляньте-ка, да это же, никак, Шанхай-Джим…
— Эй, парень, Бейси уже просто икру мечет…
— Не хочешь в шахматишки перекинуться, а, сынок?
— Джим, мне нужны горячая вода и мыло для бритья.
— Джим, принеси-ка мне коктейль с апельсиновым соком и ведро денатурата…
— А с чего это Бейси вдруг взъелся на Джима?
Джим на ходу обменивался приветствиями с американцами — с Коэном, великим футбольным тактиком и фанатиком шахмат; с Типтри, большим и добродушным кочегаром и по совместительству королем комиксов; Хинтоном, тоже бывшим стюардом и философом; Дейнти, телеграфистом и первым в лагере пижоном, — с легкими в общении людьми, которые с удовольствием играли для Джима как-то сами собой распределившиеся между ними роли и постоянно подтрунивали над ним и друг над другом. Большинство американцев относились к Джиму с искренней симпатией — когда замечали его, — а он за это, а также из чистого уважения к Америке, выполнял для них массу постоянно возникающих и совершенно неотложных поручений. Некоторые отгородки были зашторены: моряки принимали гостей. На других занавески были подняты так, чтобы лежащий на койке хозяин мог следить за тем, что происходит в мире. Двоих матросов предпенсионного возраста свалила малярия, но они не делали из болезни особой трагедии. Короче говоря, подумал Джим, лучшей компании, чем американцы, не придумаешь. Они не такие странные, как японцы, и с ними не нужно постоянно быть начеку, но зато уж куда приятней, чем вечно замкнутые и с массой каких-то своих внутренних сложностей англичане.
Почему Бейси на него сердится? Джим нырнул в узкий коридор между подвешенными на веревках простынями. Он слышал, как где-то рядом жалуется на мужа англичанка из пятого барака и как двум девушкам-бельгийкам, которые живут в блоке G с овдовевшим отцом, что-то такое показывают, отчего они то и дело прыскают в кулачок.
Отгородка Бейси была расположена в самом дальнем северо-восточном углу комнаты, и в ней было целых два окна, так что Бейси прямо с койки мог наблюдать за всем, что происходит в лагере. Он, как обычно, сидел на койке и наблюдал за японскими солдатами у караулки, покуда Демарест, его сосед и ординарец, докладывал ему последние новости. Его выцветшая рубашка с длинным рукавом была тщательнейшим образом отутюжена — после того, как Джим стирал и просушивал его рубашки, Бейси складывал их каким-то сложным, напоминающим искусство оригами способом и клал к себе под циновку, а наутро вид у них был такой, как будто их только что принесли из магазина. Поскольку Бейси редко давал себе труд встать с койки, он, в глазах Джима был существом едва ли не более значимым, чем комендант Секура, по крайней мере, держался он куда увереннее и спокойней; в каком-то смысле годы, проведенные в Лунхуа, сказались на Бейси в значительно меньшей степени, чем на господине Секуре. Его руки и щеки остались все такими же мягкими и лишенными морщин, хотя кожа напоминала цветом и фактурой кожу тяжелобольной женщины. Он перемещался по своей отгородке, как по буфетной на пароходе «Аврора», и воспринимал Лунхуа точно так же, как воспринимал большой мир за пределами лагерной ограды: как систему кают, которые всегда нужно держать наготове, потому что в любой момент их может занять беспечное племя пассажиров.
— Заходи, заходи, паренек. И не надо так тяжело дышать, а то ты вгонишь старину Бейси в краску.
Демарест, бывший корабельный бармен, говорил, совсем не двигая губами, то есть был в прошлой жизни либо чревовещателем, как нравилось думать Джиму, либо — этой точки зрения придерживался мистер Макстед — успел отмотать не один срок в тюрьме, и сроки были немалые.
— Оставь его в покое… — Бейси жестом велел Джиму садиться, и Демарест тут же исчез в своей отгородке. — Парню просто не хватает воздуха во всем как есть Лунхуа. Так ведь, Джим?
Джим постарался совладать с работающей в бешеном темпе грудной клеткой — не хватает красных кровяных телец, если верить доктору Рэнсому, но часто выходило так, что они с Бейси имели в виду одно и то же. Только называли по-разному.
— Ага, Бейси, ты прав. «Мустанги» уволокли его с собой. Ты видел, какой был налет?
— Я его слышал, Джим… — Бейси с мрачным видом посмотрел на Джима, так, словно именно по его вине поднялась вся эта суматоха. — Эти летчики-филиппинцы, должно быть, проходили летную практику на Кони-Айленд [49].
