На баке отбили три склянки, и две уцелевших шлюпки пошли к берегу, так что кроме вахтенных на корабле остались только мы с отцом, предпочтя в этот час всему свою каюту и горячий глинтвейн. Провизия, в том числе бочки с солониной, пресной водой, ромом, а также бочки с порохом были загружены на борт «Октавиуса» незадолго до принятия основного груза. Мой отец со свойственной ему скрупулезностью принимал провиант по накладным, и теперь я, сидя вместе с отцом за столом, начал разбирать эти бумаги, сверяя их со сметой расходов. Где-то недалеко на одном из близстоящих судов заиграл рожок. Отец отложил счеты и, пристально прислушавшись, произнес:
– Трубят срочный сбор…
Приоткрыв окно, выходящее на корму, я взял подзорную трубу и начал пристально разглядывать четко выступившее к тому времени из тумана каперское судно. Оттуда-то до нас и донеслись звуки рожка – на шканцах играли сбор, что весьма заинтересовало меня. Настроив окуляр, я видел, как команда выстроилась на шканцах вдоль бортов – несомненно, они кого-то встречали. Разгадка пришла через несколько минут, когда голос вахтенного спросил сверху: «Кто идет по борту?»
Неторопливо потягивая обжигающий напиток, я поднялся по трапу на палубу и, облокотившись о поручни люка, посмотрел вниз. Под бортом покачивалась шлюпка с «Тис Шарк», где среди хмурых лиц матросов подобно фонарю сияла улыбка Син Бен У.
– Доброе утро, господин, – приветствовал он меня в своей обычной манере необычайной радости.
– Слава богу, мы дожили до него, – хмуро бросил я и крикнул на шканцы: – Принять на борт!
Через минуту китаец, продолжая лучезарно улыбаться, уже стоял у рыма грот-мачты, с каким-то удивлением озираясь по сторонам, словно видел все это впервые. Вместе с ним на палубу поднялся высокий, жилистый человек лет пятидесяти с широким и грубым, обветренным лицом. На нем был черный длиннополый плащ и треуголка, из-под которой торчала короткая белая косичка его парика. Он был при шпаге и в высоких ботфортах, а плотно сжатые тонкие синеватые губы и бесцветные глаза, неприятно кольнувшие меня исподлобья, сразу же говорили о его профессии. Судя по всему передо мной был не кто иной, как капитан «Тис Шарк», собственной персоной пожаловавший на борт «Октавиуса».
– Мой старый знакомый, – подтвердил мою догадку Син Бен У. – Гарри Хапенсот – капитан каперского судна, о котором я уже имел честь говорить ранее. Ричард О’Нилл – новый хозяин шхуны «Октавиус».
Гарри словно тисками сжал мою руку.
Несмотря на не сходящую с его лица улыбку, китаец явно был обеспокоен состоянием драгоценного груза, и еще битых полчаса мне пришлось выслушивать его трескотню, прежде чем он воочию убедился, что все действительно в полном порядке. Из трюма мы поднялись ко мне в каюту, где я по расстеленной на столе карте показывал маршрут по проложенному Ситтоном курсу, согласовывая детали с Син Бен У.
– В связи с неожиданными проблемами, возникшими вследствие шторма, – сказал я, – отход «Октавиуса» переносится на завтра – десятое сентября, ровно в полдень. Благодаря моему капитану корабль получил лишь несколько незначительных повреждений, которые можно будет легко устранить в пути. Поэтому я не вижу веских оснований задерживать отход далее. На пути мы сделаем первую остановку на мысе Доброй Надежды, – я ткнул карандашом, – и следующую на Яве. Затем идем прямо в Гуанчжоу…
Около часа мы с китайцем утверждали всякие возникающие по ходу дела неточности и детали, после чего слово взял Гарри Хапенсот. Минувшей ночью у его корабля в щепки разбило румпель и серьезные повреждения получил рангоут, так что судно его не могло более крейсировать и он вынужден был встать на ремонт в док. Однако весь разговор с ним продлился чуть более двух минут. Я открыл сейф судовой кассы и, вытащив мешочек с гинеями, положил его на стол перед Хапенсотом. Тот, даже не открывая, спрятал его во внутренний карман, а затем, поманив меня за собой, вышел на палубу.
– Вот, – сказал он, показывая на лежавший на решетке люка продолговатый белый мешок, набитый, судя по всему, опилками и с грубо нарисованным на боку черной краской не то знаком, не то печатью. – Повесишь на бушприте возле ватер-штагов. Вопросов не должно возникнуть даже в нейтральных водах. Фрегаты иностранных корон обходи стороной…
Сомнения не было – это был своего рода тайный знак для членов берегового братства, показывающий, что судно было под контролем.
После этого капитан Хапенсот отбыл на борт своего судна, и шлюпка его неслышно исчезла в тумане. Син Бен У остался стоять на юте, облокотившись о перила, куря длинную трубку и распространяя вокруг себя какой-то густой, сладковатый аромат – похоже, это был опиум. Оба охранника, неотступно следовавших за ним, присели тут же на кнехты. Задул легкий бриз, и судно, поскрипывая, начало медленно покачиваться на легкой зыби. Низко стелющаяся пелена тумана дрогнула и начала стремительно рассеиваться, огромными клочьями летя над водой и между снастей «Октавиуса». Я вновь спустился в каюту и вернулся к прерванному делу…
Было около четырех часов вечера, когда с берега вернулась первая шлюпка «Октавиуса». Я был в это время в ахтерпике судна и, услышав наверху какой-то шум, немедленно вышел в коридор.
Навстречу мне, освещенные мертвенным светом масляных светильников, шли Ситтон, его помощник Метью и штурман Берроу. Судя по всему, они были в самом веселом расположении духа и оживленно переговаривались, по всей вероятности, обсуждая какой-то дневной случай.
Увидев меня, они разом остановились и почти хором поздоровались со мной. Я кивнул, после чего они прошли дальше, очевидно, направляясь в кают-компанию и продолжая оживленно говорить на ходу.
– …ненормальная она была все-таки какая-то, – донесся до меня обрывок фразы, произносимой Берроу. – Но танцевала – дай боже как! Жалко ведь, как ни говори…
– Черт этих узкоглазых только разберет, – ответил Метью, – что там у них на уме…
Дверь кают-компании захлопнулась, скрыв от меня конец его реплики. Что-то нехорошее так и кольнуло меня при этих словах – я уже поспешил следом за ними, когда двери кают-компании открылись и оттуда вышел Ситтон.
– Джон, – направился я к нему. – Подождите секунду.
– Да, сэр, – обернулся он. – Слушаю вас!
– Я случайно подслушал вашу беседу. Берроу говорил про какую-то женщину – быстро сказал я. – Кого он имел в виду? Вы знаете, про кого он говорил?
– Ах да, это китайская танцовщица из таверны «Летучая рыба», – ответил Ситтон. – Мы часто ходили туда на ее выступления. Кажется, ее звали Мулан или еще как-то, я плохо разбираюсь в этих китайских именах. Она была такая… Маленького роста и совсем молодая…
