– Что случилось, Элис? Неужели приедет мистер Аллейн? Вы с ним виделись?
– Нет, не виделись. Но… одна маленькая птичка шепнула, что завтра утром нам следует нарядиться и ждать у мельницы, на дальнем конце моста.
От волнения в ее глазах плясали искорки. За все то время, как умер бедняжка Флинт, у нее не было более счастливого лица. Пташка от восторга даже подпрыгнула на месте.
– Кто тебе сказал? Какая маленькая птичка? Ты имеешь в виду Джонатана? И куда мы пойдем? – настойчиво выспрашивала Пташка.
– Не знаю, дорогая. Но надеюсь, будет весело.
– Как думаешь, мы поедем куда-нибудь подальше от Батгемптона?
Именно этого Пташке хотелось больше всего. Никаких воспоминаний о времени, когда она еще жила не у Элис и Бриджит, у нее не сохранилось, и внешний мир, о котором она только слышала и читала, казался ей огромным и захватывающим.
– Подождем и увидим, моя цыпочка, – сказала Элис.
В ту ночь Пташка долго не могла уснуть. Она думала о завтрашнем дне, ум ее бодрствовал, в голове мелькали обрывочные образы и мысли, не давая забыться. Проснулась она на рассвете и вышла из дома даже раньше соседа-скотника. Воздух был прохладен и свеж, как дождевая вода, и росинки висели на по-летнему высокой траве. Бледное, чистейшего голубого цвета небо было настолько высоким и далеким, что, если долго глядеть вверх, казалось, что в небо можно упасть. Ласточки и стрижи стремглав носились по нему туда и сюда, добавляя свой щебет в великолепный хор раннего утра. Пташка вдыхала запах цветущего гороха и лаванды на огороде, а также влажных каменных стен их дома, ощущала сладкий аромат луговых трав и знакомую бодрящую вонь, исходящую от помойки. Куры заквохтали, выражая недовольство, когда, придя в курятник, она принялась шарить под ними в поисках свежих яиц, но было еще так рано, что они ничего не успели снести. Пташка вылила оставшиеся с предыдущего дня кухонные помои в корыто, из которого ела свинья, и задержалась ненадолго, чтобы погладить поросят, кожа у которых была мягкой и розовой. Но и теперь ставни на окнах их с Элис спальни оставались по-прежнему закрытыми, а значит Элис еще спала. Пташка пошла на конюшню узнать, как там поживает лошадь. Девочке решительно не сиделось на месте.
После завтрака Пташка занервничала еще больше, когда Элис принялась мыть ей волосы, а потом вытирала их и расчесывала, заботливо укладывая непокорные рыжие кудри. Пташка надела свое лучшее белое хлопчатобумажное платье, поплевала на тряпку и протерла ею кожаные туфли, создав таким образом видимость их чистоты. И только потом, после долгого прихорашивания и завязывания ленточек, они наконец вышли из дома и направились к мосту. Заплатив положенную пошлину, они перешли через мост и очутились на дороге, идущей к Батистону, и стали ждать там в тени раскидистого ясеня, потому что поднимающееся солнце уже начало припекать. Когда до них донеслось цоканье подков, рука Элис стиснула плечо Пташки. Та, усмехаясь, посмотрела на подругу, в то время как из-за поворота дороги появился Джонатан Аллейн на маленькой двуколке, запряженной симпатичным пятнистым пони.
– Добрый день, мои дорогие кузины, – окликнул он их и широко улыбнулся. Его темные волосы были взъерошены ветром, а кожа слегка потемнела от загара.
– Приветствую и тебя, кузен, – многозначительно ответила Элис.
– Почему вы друг друга называете… – начала было Пташка, но не закончила, потому что Элис ткнула ее локтем под ребра. – Ой! Не надо… А куда мы поедем? – спросила Пташка, когда Джонатан протянул руку, чтобы помочь им по очереди залезть в двуколку.
– Мы собираемся поехать в такое место, где нас не знают и где все решат, что вы сестры, которые в выходной день отправились на прогулку со своим кузеном. И… мы едем на ярмарку, – объявил Джонатан.
Пташка ахнула и недоверчиво посмотрела на Элис широко раскрытыми глазами. Та сияла от радости. У них в Батгемптоне на майский праздник[56] тоже устраивали ярмарку, но она была не слишком многолюдной. Деревенские дети танцевали с лентами вокруг шеста[57], все пили чай, эль, устраивали забеги хорьков, и этого было достаточно, чтобы Пташка считала этот день большим торжеством. Джонатан прищелкнул языком, понукая пони, и двуколка тронулась с места.
– Так, значит, Бриджит уехала в гости, как и собиралась? – спросил он.
– Уехала и вернется только в следующий четверг. А где… лорд Фокс?
– Он и моя мать этот месяц проведут в Лондоне, а я чувствую себя вполне оправившимся от небольшой простуды, которая помешала мне их сопровождать.
Элис и Джонатан болтали и смеялись, пока пятнистый пони сначала шагом тащил двуколку вверх и вниз по холмам, а потом резво побежал по равнине к старинному ярмарочному городку Коршаму[58], лежащему в восьми милях к северо-востоку от Батгемптона. Пташка почти не обращала внимания на их разговор. Она была слишком увлечена видами живописных холмов, одетых в свежую зелень, ферм и хуторов, мимо которых они проезжали, а также Бокса, большой деревни, где было много каменных домиков и чудесных садов. Вскоре посреди ровного поля они увидели на солидном расстоянии от проходящей через Бокс дороги очень большой дом с мансардными окнами, остроконечными крышами и высокими дымовыми трубами, виднеющимися из-за растущих перед ним кипарисов.
– Посмотрите вон туда, – сказал Джонатан, указывая в его сторону. – Это и есть особняк моего деда, где я живу.
– Но мне его почти не видно… Нельзя ли к нему подъехать, хотя бы совсем ненадолго? – с нетерпением спросила Элис.
Джонатан покачал головой:
– Я не смею… Прости, Элис… то есть кузина. Слуги нас непременно заметят и удивятся. И нельзя поручиться, что в будущем они станут держать язык за зубами.
– Ох, – произнесла Элис, но ее разочарование длилось всего несколько мгновений. Потом она снова развеселилась и стала смеяться. А Пташка обернулась и пристально посмотрела на высокую крышу, и у нее появилось странное чувство, что дом тоже за ней наблюдает.
Коршам показался Пташке очень большим городом. Такого она еще никогда не видела. Там была старинная главная улица с каменными домами, вымощенная булыжником и большими каменными плитами. Флаги и цветочные гирлянды свисали с фасадов магазинов и с уличных фонарей. Ароматы еды присутствовали везде – пахло горячими пирожками, крыжовником, свежим шербетом и булочками с корицей. Едва Пташка ощутила все эти запахи, как у нее потекли слюнки и в животе выразительно заурчало. Джонатан рассмеялся:
– Проголодалась уже, моя маленькая кузина? Не бойся. У меня полный карман пенни, предназначенных именно для этих целей. Можешь съесть все, что захочешь.
– Все, что захочу? Правда? – ахнула Пташка.
– Не больше одного кулька шербета и одного кулька медовых сотов, а то у тебя разболится живот, – добавила Элис.
Главная улица и площадь перед церковью были заполнены торговыми рядами, вокруг которых толпился народ. На продажу было выставлено все, от перчаток до садовых инструментов и маленьких оберегов, сплетенных из соломы и колосков, от варенья до свиных ушей и пилюль, облегчающих боль в печени.
За церковной площадью шел длинный проезд, в конце которого стоял огромный особняк под названием Коршам-корт, замысловато украшенный и такой высокий, что Пташка разинула рот от удивления.
– Кто здесь живет? – спросила она.
– Некто по фамилии Метьюн, мы у него иногда обедаем, – сообщил Джонатан.
При этих словах Пташка и Элис повернулись в его сторону и уставились на него, не в силах поверить в сказанное. Им вдруг показалось почти неуместным находиться в его обществе.
– Вас приглашали обедать… в такой дом? – пробормотала Элис.
Она слегка побледнела, и на лице Джонатана отобразилось смущение.
– О, не пугайтесь, мисс Беквит… то есть кузина Элис, – сказал он и ободряюще улыбнулся. – Семьи Метьюн сейчас нет в Коршаме, и опасности, что меня узнают, тоже нет.
Они пошли дальше, и какое-то время Элис и Пташка не говорили ни слова. Джонатан показался им неземным существом, внушающим благоговейный страх. Это продолжалось до тех пор, пока он не осмотрелся по сторонам и не улыбнулся своей слегка застенчивой улыбкой, после чего снова стал тем человеком, которого они хорошо знали.
– Как там внутри? – не удержавшись, спросила Пташка.
Джонатан пожал плечами:
– Напыщенно. И по большей части некрасиво. Все буквально кричит о богатстве. Впрочем, этого можно ожидать уже по внешнему виду дома. Тем не менее у хозяина есть несколько прекрасных картин.
Девушки снова замолчали. Они надеялись, что Джонатан не сообразит, что ни одна из них не имеет ни малейшего представления о том, чего можно ожидать по внешнему виду этого особняка.
На площади заиграл оркестрик; под звуки дудки, скрипки и барабана люди стали плясать незатейливые сельские танцы, состоящие преимущественно из вращений, ходьбы шагом и бега галопом. День выдался жаркий, лица танцоров вспотели и раскраснелись, но это вовсе не замедляло их движений. Зрители отбивали ритм, хлопая в ладоши и топая ногами, и побуждали тем самым плясать еще и еще. Пташка, Элис и Джонатан бродили по ярмарке из одного конца в другой, глазели по сторонам и время от времени покупали съестное в палатках, отдавая предпочтение кондитерским изделиям, продававшимся с лотков. Пташка, задыхаясь, бегала взад и вперед, желая увидеть и съесть все и сразу. Ее сбивали с толку и приводили в восторг множество незнакомых лиц, давка, толчея, шум и царящая повсюду неразбериха. От них кружилась голова, и сердце колотилось в груди. Она впервые в жизни ощутила себя частью огромного мира, и это ей нравилось. Пташка остановилась только один раз – послушать песню, полную неземного очарования. В тихом уголке, на самом краю бурлящего людского моря, пела девушка-ирландка, а стоявший рядом старик подыгрывал ей на скрипке. Они поставили на землю перед собой грязную фетровую шляпу, и в ней уже лежало несколько монеток. Вид у них был потрепанный, лица обветренные, одежда поношенная, но скрипка имела какой-то берущий за душу хриплый и вместе с тем горьковато-сладкий тембр, а голос у девушки был самым красивым из всех, какие они когда-либо слышали.
