Он уехал в мае, вскоре после того, как праздновали двадцатилетие Победы.
Удивительный это был день - Праздник Победы. Для нее, для Лиды, удивительный, и, наверно, не только для нее. Был парад на Красной площади, и много музыки, и разговоров, но не это поразило Лиду.
Мать еще накануне настаивала, почти требовала, чтобы отец надел в этот день свои медали.
У отца были медали "За победу над Германией", "За взятие Берлина", "За освобождение Праги" и еще одна - "В память 800-летия Москвы".
- Ну что ты, Валя! - говорил он матери. - Подумаешь, тоже герой! У других - ордена и то не носят. Стыдно как-то! Неужели ты не понимаешь?
- Надо носить! - говорила мать. - В такой день особенно надо носить. Не для себя самого, а вот для них! - И она показала на Лиду.
Мать была намного моложе отца, почти на десять лет. Может быть, она и верно чего-то не понимала.
Отец спорил, потом почти сдался и поехал в какой-то магазин Военторга.
- Ну тогда, Валя, хотя бы колодки, - сказал он. - Все равно, между прочим, ленты на медалях у меня не годятся. Двадцать лет как-никак...
Вернулся отец поздно. Вернулся усталый, какой-то взбудораженный и счастливый, каким Лида, кажется, никогда его не видела.
- Если бы вы знали, что там делается! - говорил он. - Сотни людей! Даже тысячи! Давятся, шумят, вспоминают, кто на каком фронте был! Друзей вспоминают - и живых, и погибших. И все, как я, дурак, за этими колодками! У меня, пока стоял там, прямо ком к горлу не раз подступал. Неужели, Валя, надо было двадцать лет прожить, чтобы про день этот вспомнить?..
Колодка, которую принес отец, оказалась маленькой планкой. На ней цвета ленточек медалей: оранжево-черная - "За победу...", красная по бокам, а внутри такая же оранжево-черная - "За Берлин", бледно-фиолетовая с синей полосой посередине - "За Прагу", зелено-бело-красная - московская, юбилейная...
Лида видела раньше такие колодки только у военных, а у таких, как отец, гражданских, никогда не видела.
Девятого мая они шли с отцом по улице, и у многих, очень у многих прохожих были такие же колодки, и даже ордена, и медали, которых Лида не знала. Отец почему-то страшно стеснялся, без конца прикрывал левую сторону пиджака, где он прикрепил колодку с боевыми ленточками, бесконечно тер нос и переносицу, чесал лоб и брови... И Лиде было радостно от того, что у нее такой отец!
Иногда ей казалось, что у отца появляются слезы. Но, видно, только казалось.
- Ты плачешь, папа? - спросила она, когда они встретили пожилую женщину с палочкой и такой же колодкой, как у отца.
- Нет, что ты, Лидуша! - сказал отец. - Наоборот!
Он и в самом деле улыбался.
Она спрашивала, глядя на прохожих:
- А это?
- "За взятие Кенигсберга", - отвечал отец. - Орден Красной Звезды. "За боевые заслуги". "Отечественная война второй степени". Орден Славы первой, да, точно, первой степени. "За доблестный труд в Великой Отечественной войне". Боевого Красного Знамени. "За отвагу". Нахимова второй степени. "За освобождение Будапешта". А это - орден Ленина. И звездочка Героя, видишь?..
- Ты все знаешь, папочка! Откуда? - вырвалось у Лиды.
Отец смутился.
- Еще бы не знать, Лидуша! Грустно только, что молодежь нынче не знает. А надо бы!
Потом, через две недели, кажется, он уехал. Да, как раз через две недели. А они с матерью перебрались сюда - на дачу.
Здесь хорошо, если бы не погода. Дача двухэтажная, тихая, теплая. Вокруг лес - густой, высокий, почти до неба. И пруд есть - там, где "Зона отдыха Фрунзенского района". Минут двадцать ходьбы от дачи. Только купаться в нем этим летом почти не пришлось...
...Днем буквально на какую-то минуту прекратился дождь и выглянуло солнце. Его не было видно за высокими елями и соснами, но оно чувствовалось, ибо светило сквозь мохнатые ветви деревьев, падало лучами и лучиками вниз, к земле, блистало мокрой хвоей и каплями только что прекратившегося дождя.
Соседи снизу вышли на участок. Кто-то с ножницами - подстригать клубнику. Кто-то с тяпкой - полоть огород. Кто-то с лопатой - клумбу готовить под цветы будущего года.
"Как у них все заранее расписано!" - подумала Лида.
И птицы развеселились - защебетали, занялись своими делами. И даже бабочки запорхали над мокрой травой, и загудели осы и мухи. И полуживые комары, оставшиеся со вчерашнего дня в комнате, ринулись к окну.
Лида распахнула рамы. Свет и тень. Солнце и стволы деревьев. Стволы разные, и лучи солнца всюду разные. На зеленых лапах елей - одни. На соснах - другие. На высохших ветках - третьи. На траве...
У кого это было? Где-то она видела такое, почти неправдоподобное сочетание яркого света и темных теней, радости и грусти, добра и зла. Где-то видела. Но где? Неужели в Третьяковке? Да, там был Куинджи. Это он.
- Погодка-то, Лидочка! - крикнул снизу сосед. - Сейчас только и гулять! Иль вот с землей повозиться!
Не нравился Лиде этот сосед. Правда, и не было вроде ничего в нем плохого, но как-то уж очень настырно он говорил о своем огороде и о земле вообще. И почему-то все время намекал Лиде, что, дескать, вот они люди простые, необеспеченные и им не до магазина, не до базара. Мол, свое-то куда дешевле.
А Лида знала, что у них - пусть они, как считает сосед, люди обеспеченные! - вечно не хватает денег, и мать занимает, и отец, хотя не экономят, не прижимаются, а живут вроде бы по простому принципу, как все: есть - есть, нет - нет!
Лида безразлично посмотрела на соседа, словно и не расслышала его слов.
- Ну, как знаешь, Лидочка, - обиженно удивился сосед. - Я ведь думал, как лучше!.. Пользоваться надо погодкой. Не часто в сие лето такая случается...
- Я приду! - крикнула она в окно. - Вот только...
Она вспомнила отца и почти интуитивно те непонятно-далекие места, где он сейчас... И еще то, что отец всегда ругал ее за неаккуратность и за невнимание к домашним делам, которые проходят как-то стороной от Лиды, и слова его: "Вырастешь, сама пожалеешь, что ни макарон сварить не можешь, ни пол подмести..."
- Доченька, пошла бы погуляла! - сказала Валентина Михайловна. Правда, Лидуша! Пока погода разгулялась.
- Я лучше тебе помогу. Давай в магазин схожу? Или еще что надо?..
Видно, никто не может понять ее, Лиду! Сейчас, по крайней мере. И разве плохо, когда человек думает? Ну, может быть, не думает, а начинает думать. И об отце - тоже?
По утрам Лида бегала на станцию за газетами. Не для себя, ясно! Для матери!
Сама Лида как-то не научилась читать газет, и хотя отец, когда еще был дома, не раз шутил и даже издевался по этому поводу, - не научилась. От случая к случаю смотрела, и то после каких-то слов отца, даже хвалилась: "Пап! А я сегодня прочитала "Правду" и "Комсомолку" - но это, верно, бывало редко.
Ей нравилось бегать на станцию. В любую погоду, пусть в самую дождливую. Она выходила рано, не позже восьми, поскольку газеты в станционный киоск привозили в половине девятого и - случись, опоздай! - их не хватало. Да и очередь там вечно была - в основном все пенсионеры.
Лида любила дорогу на станцию. Почти городскую - даже с асфальтированным тротуаром - и все же необычную. Слева - березовая роща с деревцами совсем еще маленькими, но удивительно крепкими и красивыми, справа - сосновый бор: могучие, с бледно-песочными стволами сосны, будто подпирающие низкое облачное небо.
Стоило перепрыгнуть дорожную канаву слева, и - на! - собирай подберезовики, подосиновики, сыроежки, а справа, рядом с тротуаром, по утрам виднелись целыми кучками маслята и лисички, которых, видимо, никто не замечал по торопливости и замороченности. А Лиде было странно, что люди так спешат и не видят этих грибов и вообще того, как все красиво вокруг...
Она выходила с дачи заранее, и шла не торопясь, и бросала по пути в сумку грибы, выбирая самые что ни на есть свежие и симпатичные. Иногда набиралась полная сумка, иногда - чуть меньше, но все равно мать хвалила ее и огорчалась одновременно: она сама очень любила грибы, а главное, конечно, не в этом.
- Жаль, папы нет, - говорила она каждое утро. - Вот бы он обрадовался!
На станции было шумно и суетно, и она чем-то напоминала Лиде город, и ей было приятно от этого напоминания. Мост через речку Сетунь, мутную и бурную по этому мокрому лету, был забит машинами. Они торчали в очереди на переезд через железную дорогу. Часто шли поезда - ближние и дальние, и люди бежали к кассе и на платформу, и ребята толпились возле мороженщицы, и старик кассир под неодобрительное ворчание таких же стариков в очереди, прежде чем начать торговать газетами, мучительно долго пересчитывал их.
Валентина Михайловна читала газеты каждый день. Может, она и раньше читала их так же, но Лида этого не помнила. Она знала сейчас одно: мама без газеты не может. И поэтому покупала ей все, что доставалось, включая "Сельскую жизнь", "Футбол" и "Экономическую газету".
Мать странно читала газеты. Когда были письма и записки от отца, она читала газеты быстро и рассеянно, как говорится - просматривала.
