Миша надел на себя гречневик, подбоченился и сказал, что хочет сплясать русскую, но Елизавета Алексеевна не разрешила беспокоить больную бабушку. На дне корзины осталось несколько фигурок — в разных видах был вырезан из дерева искусником Фомой Азорка. Анна Васильевна с внуком долго обсуждала, какая собака больше всего похожа на настоящего Азорку. Живого пса спустили с кровати и ставили в разные позы, это было очень забавно, все смеялись, хоть ни о чем не успели поговорить толком. Однако Елизавета Алексеевна заботливо напомнила, что гости утомляют больную, и увела Мишеньку. Миша пошел впереди в новом гречневике, нес кузнеца с медведем и щелкал, улыбаясь и удивляясь забавной самодельной игрушке, а дворовая девушка несла за гостями корзину с игрушками.
Арсеньева с внуком хотела пройти в свою комнату, но Юрий Петрович пригласил их опять в столовую, говоря, что они плохо покушали. Сестры Елена и Александра Петровны их там ожидали.
Миша стал показывать игрушки отцу. Арсеньева, недовольно поглядев на всех, села рядом с сестрами и принялась за вышиванье.
Елена Петровна стала жаловаться, что в этом году урожай неважный, что с малым количеством людей большого урожая не соберешь.
Арсеньева, вздыхая и щурясь, наставительно намекнула, что у Юрия Петровича была возможность купить крестьян — деньги-то на руках ведь были! Лермантовы простодушно оправдывались: долги.
— Дарье Васильевне две тысячи отдали? — строго спросила Арсеньева.
— Нет, — смущенно ответила Елена Петровна. — Она говорит, что может подождать…
Арсеньева усмехнулась:
— А дом в Ефремове? Можно было бы сдавать в аренду.
— Продали, — смущенно пролепетала Елена Петровна.
— Неужто спустили? — с возмущением переспросила Арсеньева. — Какой хороший дом был! Отменная там была гостиная и столовая большая. Жаль дом! Для гостей беленькие комнаты и комната с мальчиком на потолке… Все помню: у Юрия Петровича кабинет малиновый, он все гостей сзывал к себе в карты играть. Проиграл он дом небось?
Елена Петровна неопределенно молчала.
Чтобы прекратить неприятный разговор, Елена стала рассказывать про сестру Катеньку, как она выходила за помещика Свиньина. Теперь живет далеко, давно не приезжала домой и вряд ли скоро повидаться приедет, но ничего, сестра счастлива. Зато сестра Дунечка, которая замужем за Пожогиным-Отрашкевичем, часто наезжает. Юрий Петрович очень дружен с ее мужем, и молодые живут хотя небогато, но ладно. У них два сына, они почти ровесники Мишеньки; им дали знать о приезде Елизаветы Алексеевны, и они приедут сегодня познакомиться со своим кузеном.
— Это мои родственники? — с оживлением спросил Миша.
Лермантовы охотно разъяснили ему степень их родства.
И в самом деле, скоро приехал Пожогин-Отрашкевич с женой и двумя мальчиками — Мишей и Колей.
Хотя мальчики Пожогины были двоюродными братьями Миши, но не очень понравились ему, и он был рад, когда они уехали.
Миша опять устроился на коленях у отца и попросил:
— Папа, расскажи мне про эти портреты!
И он указал на старинные портреты в золотых рамах на стенах столовой. Все сестры Лермантовы тотчас же охотно стали объяснять:
— Это твой дедушка, Мишенька, Петр Юрьевич. Ты видел его портрет в комнате у бабушки Анны Васильевны.
— Очень добрая бабушка. Она мне игрушки подарила. Только почему она больная? Лечиться надо, тогда здоровая будет.
— Больная, бедняжка! — вздыхая, с искренней грустью молвила Елена. — Ах, если бы она поправилась!
Миша настойчиво повторил:
— Надо лечить. Папа, привези ей доктора, подари ей молодую собаку, она очень любит собак, а то у Азорки глаза чахлые. Пусть бабушка выздоровеет, приедет к нам в гости, вот и будут у меня две бабушки, а чем больше бабушек, тем лучше!
Арсеньева с гордостью посмотрела на Юрия Петровича.
— Да, да, сынок, — рассеянно молвил Юрий Петрович. — Докторов-то я маменьке много привозил, даже из Москвы, да все не то…
Миша спросил отца:
— А почему ты называешь бабушку маменькой?
Юрий Петрович стал объяснять:
— Потому что твоя бабушка Анна Васильевна — моя родная мать. А Петр Юрьевич — мой отец. Его портрет здесь висит.
— Значит, Петр Юрьевич мне дед?
— Да.
— А рядом с ним кто?
— Это твой прапрадед — дед дедушки, Петр Юрьевич. Он был военным, служил при императоре Петре Первом. Однажды царь послал его с каким-то поручением к жене своей, царице Екатерине Первой, и она велела выдать ему десять червонцев в награду. А рядом портрет его сына, Юрия Петровича. Он тоже был военным и прекрасно рисовал. У Юрия Петровича родился Петр Юрьевич, мой отец, твой дедушка. Он жил здесь, в этом доме.
Внимательно рассматривая красивые лица своих осанистых предков, Миша задумчиво спросил:
— Все дедушки и прапрапрадедушки были военные. А кто из них генерал?
Юрий Петрович смутился.
Сестры защебетали:
— Ты поройся в документах, Юрий! У нас на чердаке, в сундучке, много всяких бумаг. Ты их еще не разбирал.
Юрий Петрович нахмурился:
— Да там славянская вязь с титлами. Надо дьячка попросить прочитать и снять копию на русском языке.
Миша строго спросил:
— Значит, нет генералов?
Юрий Петрович со вздохом подтвердил:
— Кажется, нет. Да вот и я, дружок, не дослужился до генерала и, видно, никогда не дослужусь…
Прекрасные глаза Юрия Петровича потемнели и стали грустными. Заметив это, Миша неожиданно перевел разговор:
— Папа, а твой отец был Петр Юрьевич?
— Да.
— А его отец — Юрий Петрович?
— Ну?
— А его отец — Петр Юрьевич?
— Да, а его отец — Юрий Петрович.
— И каждый Лермантов был только Юрий Петрович или Петр Юрьевич?
— Представь себе, Миша, что это так. В нашей семье старшего сына называют непременно или Петр, или Юрий.
— Почему же меня зовут Михаил? Меня надо было тоже назвать Петр Юрьевич, а ты забыл!
Юрий Петрович растерянно заморгал и искоса сердито взглянул на Арсеньеву, которая торжествующе улыбнулась и тут же охотно разъяснила:
— А тебя, Мишенька, назвали в честь дедушки твоего, Михаила Васильевича Арсеньева!
Миша с изумлением посмотрел на бабку.
— Да, да, — с нескрываемым раздражением произнес Юрий Петрович, — сын бедного Лермантова назван в честь богатого дедушки Арсеньева!
Миша сказал, переводя взгляд с отца на Елизавету Алексеевну:
— Папа, я очень люблю и тебя и бабушку!
И все поняли, что ребенок хочет примирить отца и бабушку, и замолчали.
Миша продолжал спрашивать:
— Папа, а кто был самый первый Лермантов?
Юрий Петрович напряг свою память, но ничего не мог вспомнить и пообещал:
— Вот что, сынок, ты хоть еще очень мал и не носишь нашего семейного имени, но, по-моему, чина генеральского непременно добьешься. И я обещаю тебе отыскать на чердаке сундучок с документами прадедов, а потом тебе расскажу их историю.
Мальчик, удовлетворенный похвалой отца и его обещанием, спросил:
— А еще портреты есть?
— Есть, в кабинете.
В кабинете висели портреты Юрия Петровича — с модной прической, в щегольском костюме, и Марии Михайловны — в легком, еще девичьем платье. Ее юное, наивное, улыбающееся лицо останавливало своей прелестью даже самый равнодушный взор.
Мальчик, увидев портрет матери, заволновался: горячий румянец залил его щеки и глаза засверкали. В порыве доверчивой тоски он спросил отца:
— Ты не забыл ее?
Юрий Петрович тотчас же ответил искренне и пылко:
— Бог не дает мне забвенья. Да и как я могу забыть… — Его голос неожиданно пресекся, и на глазах показались слезы.
Стоя перед портретом, отец с сыном обнялись, забыв об окружающих. Арсеньева почувствовала, что у нее похолодели ноги, и тоже заплакала, однако хотела скрыть свои слезы перед ненавистными ей людьми. Но ей это не удалось: сестры Лермантовы переглянулись и поддержали ее под руки. Бабушка села и прикрыла лицо кружевной косынкой, лежавшей на ее плече.
Наплакавшись, Миша спросил шепотом, доверительно:
— Папа, а ты песню ее помнишь?
— Какую?
— Не знаю. Я вспоминаю и не могу вспомнить…
Юрий Петрович посадил мальчика на диван, снял со стены гитару, уселся с ним рядом и в волнении стал наигрывать, напевая мотив. Его с удовольствием все слушали, но Миша сосредоточенно хмурился и, когда отец кончил, сказал ему:
— Хорошо играешь, папа, только не то.
Юрий Петрович опять перебрал несколько мотивов, но опять-таки не нашел того, что искал его сын. Раздражаясь бесплодными попытками, он сказал:
— Конечно, я не так пою, как она, — мне не дано. Но мы с ней певали дуэты. Ах, как она пела! Так петь могут лишь ангелы… Я помню, как на балу в Петербурге мы вальсировали, а потом решили отдохнуть в китайской гостиной. Я ей сказал… нет, не помню, что я ей сказал, но она, задумавшись, ответила: «Мне сейчас так хорошо, что я могу только петь». Я подвел ее к фортепьяно в углу комнаты, она стянула свои длинные лайковые перчатки, чтобы расправить пальцы, сделала несколько аккордов и тотчас же запела романс на мотив, под который мы вальсировали. Когда она окончила, вокруг нас собралась толпа. Все подошли неслышно и молча. Когда она это заметила, то смутилась. Ей начали аплодировать, все восхищались ее голосом, а великий князь Михаил Павлович сказал: «Какой талант! Я не представлял себе, что пензенские девицы могут превосходить европейских певиц»… Да…
