Он как-то подозрительно быстро захмелел и свалил из номера не попрощавшись.
– Это ты его выпроводил? – удивился Андрей.
Дед кивнул и налил еще стопочку.
– Тебе не много будет?
– Мне-то как раз, – сказал дед и сердито по-современному прибавил: – А вот ему мало не покажется.
– Прижмет жизнь Котла?
– Сильно.
– Как ты чувствуешь такие вещи?
– А я не знаю, – неохотно ответил Серафим. – Я ни о чем таком не думаю, просто смотрю на человека и все вижу. Меня в тридцать восьмом забрали, я не волновался. Знал, жизнь впереди долгая. Страшно, конечно. Но ведь не с одним мною такое.
Задумавшись, Серафим покачал головой.
Он жил долго, но не устал вглядываться в людей.
Природа или Бог дали ему такую возможность и он не пропускал никого, все ждал, что вот откроется перед ним необычная живая душа. Откроется, пахнет теплом, вниманием, но души почему-то открывались самые обычные. Снаружи улыбка, снаружи все хорошо, а внутри – корысть, только корысть. У самых разных людей одинаково. Встречались совсем страшные души. Дед Серафим на всякое насмотрелся и знал, как сильно нужны людям крепкие законы, как быстро в беззаконии истлевает душа, превращается в гниль. Он и Котла сразу увидел – ну, тянет человека к деньгам, страшно тянет, и всегда будет ему мало, и всегда он будет добиваться денег любыми способами. Конечно, таились в душе Котла и маленькие желания, как бы и не имеющие отношения к деньгам, но на самом деле все они имели отношение к деньгам, а если не имели, то, значит, были совсем уж маленькими. Такими можно пренебречь.
Ох, тряхнет жизнь Котла.
– Я в Москве в последний раз был в тридцать восьмом, однако, – недовольно покачал головой дед. – Ну, видел Лубянку, изнутри. И ничего больше. Теперь мы зачем приехали?
– Живет в Москве один человек, – просто объяснил Андрей. – Раньше жил в Энске, теперь живет в столице. Людей боится, окружил себя большой охраной, осторожничает, но не трус. Например, прыгает с парашютом. Знает, что однажды ему обязательно подменят парашют на старое покрывало, а все равно прыгает. Звать Вадик Голощекий, а по кличке – Парашютист. Никогда ничего не боялся и начинал круто. Он первый понял, чем мы можем взять Запад. Русский человек широк, сам знаешь, он и валенок починит и в космос слетает. У Вадика смолоду идея была: создать специальную школу для русских специалистов. Учить их анализу, прогностике, экономике, финансам – всему, чем сильны западные специалисты. Но при этом не превращать людей только в бухгалтеров или там в менеджеров, а давать им свободу, чтобы они умели шарить по всему диапазону. Вадик считал, что мы уже лет через пять получим первую команду таких универсальных спецов и начнем высаживать десанты в России и за бугром. Упало производство, рушится фирма, банк горит – выбрасывается десант и за считанные дни находит причину крушения. За это никаких миллионов не жалко, правда? Меня Вадик послал в Америку. Научившись, я должен был вернуться и заняться другими людьми. Но Вадик меня не дождался, погорел. Слышал, наверное? Кризисы, подставы, конкуренты, воры в штате – не выдержал Вадик. А пытаясь выбраться, быстро оскотинился. Начал компромат копить на серьезных людей, на администрацию, на депутатов, скупал долговые обязательства, векселя, расписки. Собрал страшную папку, не папку, а, скажем так, намыленную веревку, но веревку эту у него увели. Не знаю, как. Свои же, наверное, увели. Вадик смылся, спрятался, отлежался и, присмотревшись, занялся дурью. Пошли большие деньги, действительно большие, он даже с основными долгами рассчитался. Теперь вообще легализировался, сел в Москве, для отвода глаз занимается продажей стильной мебели. Но это все ерунда. Он дурью торгует. Он весь в крови, Серафим. Сломай его, как сломал Долгана. Сделай так, чтобы Вадик в собственную контору попасть не мог. Ты же умеешь, сделай. Просто убивать Вадика – это значит снова проливать кровь. Он умный, он здорово обезопасился, комар носа не подточит. Таким, как он, нельзя жить.
Дед внимательно прислушался к мыслям Андрея.
Слова словами, только мысли не врут.
Это мало кто понимает, поэтому мало кто старается не слова, а мысли подавать выгодным образом. Мысли, они какие есть, такие и есть. Как вода в круговороте, толкутся сами по себе, как предназначено от природы. Хотя дед Серафим не все понял в том, что толклось в голове Андрея Семина, кое-что до него дошло. Деньги и тут стояли, конечно, как предгрозовые испарения над полями, но у Семина отношение к деньгам было проще, проглядывали варианты. Потерял деньги, выиграем в чем-то другом. Дед Серафим явственно видел, что Семин всю жизнь опирался только на себя. И всю жизнь искал друга, это постоянно его подводило. Какие-то Саксы, Долганы, Филины, конкретные Толяны, какой-то Трубников так и крутились в мыслях Семина. Кажется, Семин жалел Трубникова, но и по отношению к нему был полон самых темных сомнений. Другие люди, на которых Семин пытался опираться, тоже не внушали особых симпатий – какие-то пожилые карлики, пропойцы, наркоманы, проститутки, вороватые людишки из администрации, приятели, способные хоть на что, хоть на убийство. Масса таких людишек все время крутилась вокруг Семина. Какие-то бабы, которые старались его погубить, они уходили и приходили – нескончаемый поток. Например, баба, которая ушла к московскому человеку, не боящемуся прыгать с парашютом, до сих пор сидела в душе Андрея Семина, как ядовитая, вдавленная в бутылку пробка. И еще одна баба сидела в нем. К этой бабе он сильно тянулся, тоже пытался опереться на нее, но ничего с этим не получалось.
– Так что видишь, многое случилось через того Вадика, Серафим, – покачал головой Семин. – Кстати, к нему баба моя ушла. Давно уже. Дело, конечно, не в бабе, но было, было – ушла.
– Ну, ушла, это дело Божье, – отозвался дед. – В этом я тебе не помощник. Сам знаешь, не знахарь, зелья приворотного не спроворю, не по моей части. – И прямо спросил: – Тебя в Москву покойник послал? – Под покойником он подразумевал Трубникова.
Андрей кивнул.
– Это ладно, что не врешь, – вздохнул дед. – Я чувствую. Кто бы тебя ни послал, грех не в этом. Раз приехали, поговорю с твоим человеком. Отчего же не поговорить? С утра к нему и отправимся.
Вздыхая и охая, дед Серафим отправился в ванную.
Очень нравились ему никелированные краны, кафель по стенам, зеркала по всему потолку. Ни в Карлаге, ни под Ерцево, ни в каких других советских лагерях, тем более на этапах ничего подобного он не встречал.
4
На Якиманку поехали после десяти.
– Я буду ждать на углу, в кафе, – сказал Семин. – Ты, Серафим, не торопись, я не соскучусь. Ты все сделай правильно, чтобы нам об этом деле больше не думать.
Дед кивнул.
Прихрамывая, он доковылял до подъезда, забранного мощной стальной решеткой. Перед такой же стальной дверью с глазком, расставив ноги на ширину плеч, стояли два крепких охранника. В руках литые дубинки, на поясах коричневые кобуры. На деда сумрачно пахнуло лагерем. Пораженный, казалось, уже забытым лагерем, он сдвинул на лоб кепку и вспомнил слова Андрея Семина: «Я бы и сам пошел, но могу сорваться. Кому нужна кровь?»
Действительно, подумал дед. Кому и зачем? Семин ему не платил, он сам отказался. Хорошие деньги Семин обещал, но он отказался. Может, доживем до такого разговора, крышу там перекрыть, полы переслать, мало ли… Дед Серафим хорошо чувствовал Андрея Семина. И чувствовал, что о крови он говорил не зря.
И с тем покойником все верно.
Дед Серафим сразу почувствовал, что в Москву Семина отправил покойник. Нечисто там было что-то с этим покойником, с Трубниковым, кажется, он людям не давал покоя. Понятно, что у Семина давние счеты с любителем парашютных прыжков, но главным толчком для поездки в Москву все-таки стал покойник. И не то, чтобы они сильно дружили, но именно смерть Трубникова двинула Семина в Москву. И другие покойники стояли за плечами Семина. Они тоже чего-то требовали. И живые чего-то требовали. Все это хорошо ложилось на то, что дед видел сам.
– Вот с тридцать восьмого не был в Москве, – сердито сказал он насторожившимся охранникам. – Лубянку, к примеру, помню, а на Якиманке не бывал. Она и тогда так называлась?
Охранники переглянулись.
Дед их не испугал, но они знали порядок.
Старший поиграл дубинкой и миролюбиво заметил:
– Ты, дед, однако, ошибся. Кепка у тебя классная. Не у Лужкова стырил? Тебе в мавзолей, наверное, надо. Он и в тридцать восьмом так назывался.
Он зря это сказал.
– Я к вам ненадолго, – обиделся дед Серафим, цепко уставясь голубенькими глазками на старшего, а потом так же цепко перехватил взгляд младшего. – Я ведь в Москве не часто бываю.
В глазах старшего мелькнула некоторая растерянность. Он вытер ладонью вдруг вспотевший лоб и спросил:
– А тебе, дед, чего?
– Да я посмотреть только… С людьми, может, потолковать…
– Ну, если посмотреть…
