— Агенту?
— Да этому вашему Молжанинову!
И снова Можайский и Владимир Львович переглянулись.
— …так ведь нет: ему еще и в Наполеона поиграть захотелось[62]! Вот уж воистину: от ненависти до безумия — менее чем шаг…
— Но причем тут клоуны?
— Ах, это! — «секретарь» одарил Можайского и Владимира Львовича очередной приятной улыбкой. — А как же еще вас назвать? Не обижайтесь, господа, но ваши действия иначе как на клоунаду и не тянут! Что касается вас, господин Анутин…
«Секретарь» обратился напрямую к Владимиру Львовичу.
— …то копию с вашего приглашения мы получили загодя: еще до того, как вы сами его получили из рук Талобелова. Молжанинов писал импульсивно, мы навели справки и обнаружили, что вы — ходячие неприятности, пусть даже в последние годы вы удалились от дел. В былые времена всюду, где только вы появлялись, начинались пальба, мор… как это будет по-вашему?
— Мордобой?
— Вот-вот: мордобой!
И снова Можайский и Владимир Львович переглянулись, но на этот раз Владимир Львович выглядел немножко виноватым. Можайскому сразу припомнились неоправданно здоровенный револьвер и прямо-таки натуральная тяга побыстрее пустить его в ход… Он пристально посмотрел на Владимира Львовича и покачал головой.
— Мы поняли: Молжанинов, который и сам — всё, кстати, в результате ваших, князь, действий! — теперь «секретарь» обратился к Можайскому. — …который и сам оказался в тяжелом положении почти провалившегося агента и накануне полного краха давно подготовленной операции, решил пустить в ход тяжелую артиллерию: нарваться на грандиозный скандал сразу по нескольким линиям, считая, конечно, и дипломатическую! Нам это не понравилось, но делать было нечего: пришлось впустить господина Анутина в овчарню. А вот вы… мало нам было забот, так еще и вы со своим помощником на головы нам решили свалиться!
— Гесс!
— Да-да: господин Гесс, он самый!
— Это он «провалил» Молжанинова!
— Но с вашей подачи!
— Гм…
— В общем, нам стало ясно: будет даже не взрыв, а нечто совершенно грандиозное. У нас оставалось два варианта: или убить Молжанинова, или позволить вам всем… устроить потрясения. Мы выбрали второй, хотя и не были уверены в том, что это — правильный выбор. Понимаете, вы — лично вы, князь, — исходили из ошибочных теорий насчет Молжанинова, принимая его за врага. Вас, как нам стало известно, смутил обрывок фальшивой облигации, найденный в квартире этого человека, и вы — по своему зловредному обыкновению… да-да, не хмурьтесь: именно зловредному! — вы, я повторю, принялись одну фантазию накручивать на другую и так до тех пор, пока совсем уже не залезли в такие дебри, выхода из которых не было. Если бы вы сразу и не при должных обстоятельствах встретились с Молжаниновым, вы бы просто его убили, сорвав тем самым еще одну возможность компромисса.
— Компромисса?
— Конечно. — «Секретарь» кивнул. — Любой выход из какого бы то ни было союза, как, впрочем, и заключение любого союза — всегда компромисс. Или, если угодно, такие вещи всегда требуют компромиссных решений, каковые решения могут основываться только на действиях, которые никак иначе — ни в каком двусмысленном виде — истолковать невозможно. Как говорится, мы вам — факты, вы нам — свободу выбора. Иначе — открытая конфронтация. Возможно — в принципе, всё к этому и идет, — в будущем открытой конфронтации между европейскими державами избежать не удастся, но прямо сейчас в ней нет никакой нужды. Напротив: прямо сейчас — идеальный момент для компромиссных решений!
— Ах, вот как…
— Именно так! И вы своими действиями могли разрушить наши надежды, пусть даже мы и сами еще не вполне четко осознавали, на что, собственно, и какие именно мы питаем надежды. В любом случае, Молжанинов, раз уж мы сами решили его не трогать, был нужен нам живым и в полном здравии. Поэтому мы и задержали вас прямо по прибытии, дав вам время хоть сколько-нибудь охолониться.
— А Гесс?
— Его мы не стали брать. Нам было нужно, чтобы он встретился — без вас — или с самим Молжаниновым, или с господином Анутиным, который к вашему приезду уже день маялся в Венеции. Таким образом мы надеялись повлиять как на самого Гесса — из вас двоих он все-таки более внушаем, — так и на вас, принчипе. Чтобы вы сразу в ход кулаки и зубы не пустили. И, должен сказать, этот наш план сработал! А вот какого черта всё дальше пошло не так…
«Секретарь» — впервые за время беседы — нахмурился. Улыбка сошла с его лица, и это лицо мгновенно из чрезвычайно приятного превратилось в чрезвычайно же неприятное.
— Insulto! Что за побоище! Что за резня! Понятно, нам никто не поверит, что это не мы виноваты! И потому…
— …отнюдь не австрийцы и немцы, — подхватил Можайский, — назначили награды за наши головы, а лично вы. Чтобы мы не сболтнули лишнего.
«Секретарь» отодвинулся еще немного.
— Я только одного не понимаю: Молжанинов-то ушел. И Талобелов. Какая вам выгода от нашей смерти?
«Секретарь» почесал щетину на своей щеке и ответил просто:
— Талобелов уже не всплывет: его эпоха закончена. А Молжанинову рот заткнут англичане: им нужен не больше, чем вы — нам.
— Вы так уверены?
— Абсолютно!
Можайский покосился на Владимира Львовича. Тот сидел максимально прямо — насколько ему позволяла его грузная фигура — и слушал предельно внимательно. Предельно внимательно он подмечал и разные обстоятельства, то и дело калейдоскопом менявшиеся вокруг: вошел карабинер — забрал чашки с остывшим кофе; вышел начальник; вернулся карабинер — принес новые чашки…
Владимир Львович ответил на взгляд Можайского едва уловимым кивком.
Можайский вздохнул, принял со стола чашку дымившегося кофе, поднес ее к губам и вдруг — движением резким и быстрым — выплеснул кофе прямо в лицо «секретарю». «Секретарь» вскрикнул, отшатнулся, взмахнул руками, чтобы тут же прикрыть ими обожженное лицо, и грохнулся со стула навзничь.
Можайский и Владимир Львович быстро встали по сторонам двери.
Дверь распахнулась.
— Che[63]…
Только и успел произнести начальник карабинеров: с обеих сторон на него обрушились затрещины, и он повалился на пол.
60.
— Пока темно и удерживается туман, мы в относительной безопасности, — говорил, слегка задыхаясь от слишком уж быстрой для него ходьбы, Владимир Львович. — Но если, а вернее всего — когда туман рассеется, нас непременно схватят!
— Только при условии, что мы останемся в городе! — ответил Можайский.
Можайский и Владимир Львович, вырвавшись из управления карабинеров, сразу же нырнули в туман и начали быстро — иногда бегом — петлять по улочкам и пьяцеттам, то выбираясь на берега каналов и рек, то снова углубляясь в «сухопутную» застройку. Для Владимира Львовича темп оказался слишком бодрым: сказывались возраст и несколько лет, проведенных в полной праздности. Но Можайский дышал ровно, его шаг был уверенным, и если бы рядом с ним не пыхтел и отдувался генерал, он мог бы идти еще быстрее. Владимир Львович вполне оценил поведение «нашего князя» — учитывая ситуацию, в нем было определенное великодушие, — но ни ему, ни самому Можайскому и в голову не пришло заговорить на манер современных героев, когда один предлагает оставить его, а другой — упирается и заверяет товарища в том, что — буде возникнет такая необходимость — он его и на себе потащит.
— Из города мы выбраться не сможем! — возразил Владимир Львович, шаря по карманам в поисках платка.
— Ошибаетесь! — Можайский ухмыльнулся и протянул генералу свой собственный платок. — Еще как сможем!
Владимир Львович отер взмокший лоб и уточнил:
— Как именно? Все выходы наверняка уже оцеплены либо их вот-вот оцепят!
— Морем! — ответил Можайский.
Владимир Львович ахнул:
— Что вы задумали?
— Посмотрим, — ушел от прямого ответа Можайский и свернул в какой-то переулок, внезапно развернувшийся в довольно приличную площадь.
Оба остановились на границе — под прикрытием глухой стены видавшего виды особняка.
— Уверен, нас и здесь уже ждут!
— Может быть. Но… мы не можем поступить иначе!
С другой стороны площади тянулось приземистое двухэтажное здание. Это была та самая больница, в которую определили Гесса. По дороге сюда Можайский и Владимир Львович коротко поспорили.
«Первым делом, — натаивал Можайский, — нужно вызволить моего помощника. Его нельзя оставлять!»
«Само-собою, нельзя, — возражал Владимир Львович, — но если мы сами сунемся туда, нас обязательно сцапают. Они ведь первым делом там и выставят пост: знают, гады, что мы своих не бросаем!»
«Пост в больнице наверняка и так имеется».
«Но это человек или два, а не целая армия!»
«Что же вы предлагаете?»
