не поняли. А ведь всё сбылось — и «написали» за год уже много, и «постучали» в самом конце апреля… И Татьяна Крестьянкина не увидела своего брата — умерла в 1954-м, когда он был в заключении.
Догадывался ли батюшка о том, что его ждет? Безусловно. Атмосфера вокруг него сгущалась, и после дикого случая с пасхальными свечами в том, как именно она разрядится, он не сомневался. Дошло до того, что новый настоятель откровенно пригрозил ему:
— Ты что-то много молодежью занимаешься, отправлю тебя отдыхать на Лубянку…
Помнил ли отец настоятель о том, что в середине 1930-х сам «отдыхал на Лубянке»?.. О том можно только догадываться.
О другом эпизоде вспоминал позже сам о. Иоанн: «Захожу в храм, уборщица усердно метет пол, пыль столбом. Поздно заметив меня, смущенно заизвинялась. Говорю: мети, мети, мать, скоро меня так же выметут отсюда». Предупредил о недобром и друг по академии Анатолий Мельников, услышавший в алтаре Богоявленского собора диалог двух священников: «Крестьянкина сдавать надо». — «Сдавай только после Вознесения, а то сейчас его заменить некем».
В 1950 году Вознесение Господне приходилось на 18 мая. Но срок о. Иоанна настал гораздо раньше — 29 апреля, на двадцатый день после Пасхи. Видимо, что-то сдвинулось в планах, или нашлось, кем его заменить… Прокурор Москвы А. Н. Васильев поставил подпись под ордером на арест, и вечером 29-го возле дома № 26 по Большому Козихинскому переулку остановилась «победа». Соседи по коммунальной квартире № 1 молча смотрели на то, как офицер в погонах с синими просветами стучит в дверь комнаты священника. Они знали, что это значит, и ничему не удивлялись.
Батюшка должен был в тот день ехать к Ивану Соколову. Тот ждал его допоздна, а потом неожиданно сказал своим духовным чадам:
— А Ванечку уже взяли. Он ведь как свеча перед Богом горит.
Скоро «взяли» и самого Соколова — уже в третий раз в жизни — и 11 августа на три года заточили в ленинградскую тюремную психиатричку…
Галине Волгунцевой запомнилась служба в храме Илии Пророка в Черкизове 30 апреля 1950-го, на следующий день после ареста батюшки. Службу возглавлял митрополит Николай (Ярушевич). «Заметили: что-то с владыкой случилось, — вспоминала Г. Т. Волгунцева. — Решили, что он заболел, и атмосфера в церкви была необычной, как будто бы все чего-то ждали. Вышел владыка с проповедью — совсем другой, чем обычно, всегда он был бодрый, веселый, а здесь столько грусти было в его глазах, таким мы его еще не видели. Говорил он на тему о том, как всё призрачно в жизни, как всё непостоянно, что счастливы те, кто покинул грешную землю. А мы еще должны продолжать свой путь в слезах и страданиях (конечно, владыка не так говорил, как написала я, но своей проповедью он вызвал у нас слезы). Кончилась проповедь нашего Златоуста; как всегда, он всех с улыбкой, с какой-то на этот раз жалкой улыбкой, благословил и уехал.
Не помню кто сообщил: „Сегодня ночью был арестован отец Иоанн Крестьянкин“. Что это было? Это не гром среди ясного неба, это нечто другое, какой-то мрак затмил всё, какая-то безысходность».
Весть об аресте батюшки мгновенно облетела его паству. О том, кто именно его предал, знали все. П. В. Козина вспоминала: «Через два дня было воскресенье. Служил настоятель отец <…> На службу не пришло ни одного человека».
А для о. Иоанна начался новый этап учебы в Небесной Академии. И если он и жалел о чем тогда, так это разве о том, что неоконченной осталась его дипломная работа о преподобном Серафиме Саровском.
Глава 6. «Господи, благослови! Иду дальше!»
Дело на священника Ивана Михайловича Крестьянкина получило номер 3705. Словесный портрет коротко описывал арестованного:
рост — средний (165–170 см),
фигура — средняя,
плечи — горизонтальные,
шея — короткая,
цвет волос — черные,
цвет глаз — карие,
лицо — овальное,
лоб — низкий,
брови — дугообразные,
нос — большой,
рот — малый,
губы — тонкие,
подбородок — прямой,
уши — большие,
особые приметы — нет,
прочие особенности и привычки — нет.
Квитанций на изъятые вещи и деньги в следственном деле нет. Но есть свидетельство о наличии в личной библиотеке батюшки 347 книг религиозного содержания. Это — то, что было бережно собрано на протяжении 1930–1940-х годов, куплено с рук у стариков и старушек, спасено из разоряемых храмов, найдено из-под полы у частных букинистов. Сейчас всё это извлекалось из опечатанных мешков, встряхивалось, просматривалось, перелистывалось — нет ли спрятанных писем, адресов, денег…
Владимир Кабо, тогда 24-летний студент МГУ, арестованный одновременно с о. Иоанном и позже встретившийся с ним в лагере, так описывал первые впечатления от Лубянки: «Лестницы, проволочные сетки, коридоры… Руки назад, идите… Человек с голубыми погонами крепко держит меня сзади… Лестницы, сетки, коридоры… Лифт… Крошечная комната, глухая, без окна, ярко освещенная электрической лампой, беленые стены, скамья… Потом я узнаю, это называется бокс. И вот я — один. Сколько проходит времени? Другая такая же комната, со столом. Человек в сером халате, лицо-маска, молчаливый и отчужденный, как служитель потустороннего мира. Короткие команды, методичные, уверенные движения. Разденьтесь… Все мои вещи падают на пол… Снимает с брюк ремень, вытаскивает шнурки из ботинок, отрезает металлические крючки, распарывает подкладку. Приходит другой такой же в халате. Парикмахерской машинкой, теми же методичными, отработанными движениями, он снимает мне волосы с головы, и они тоже падают на пол… Потом меня куда-то ведут, приказывают сесть на стул, передо мной — ящик фотоаппарата: фас, профиль… Снимают отпечатки пальцев, плотно прижимая их к листу бумаги. Потом уводят, и снова я — один… Эти люди-призраки — как обитатели иного, кромешного мира… Потом опять куда-то ведут. Лестницы, сетки, коридоры, двери… И этот странный, жуткий язык служителей ада, на котором они переговариваются между собой, когда ведут меня по всем этим лестницам и коридорам — ни одного человеческого слова, только птичий клекот, громкое перещелкивание языком или пальцами — большим и средним, и все эти звуки гулко разносятся под сводами и замирают вдали…»
Через всё это довелось пройти и о. Иоанну, с той только разницей, что его не стали стричь. А ведь это — один из первейших ритуалов, через которые проходят заключенные. Кто, почему решил сохранить священнику волосы — поди догадайся. Жизнь в узилище начиналась с небольшого чуда.
(Впрочем, чудо это имело вполне логичное объяснение. Согласно правилам, арестованный священник имел право сохранять свою внешность в неприкосновенности. Так, в 1945 году успешно отстоял свое право не стричь бороду и не бриться о. Виктор Шиповальников, причем в конфликте с парикмахером лагерное начальство приняло сторону батюшки.)
Сам о. Иоанн так
