всего. Исключением, конечно, был сам Исай. Да и то, он был почти уверен, что какой-нибудь продвинутый юзер с темной стороны интернета был достаточно осведомлен о его персоне, не включая, конечно, отдельные моменты. Но темная сторона на то и темная, чтобы за ее пределы ничего не выходило в свет.
Аврору он спасать не будет. Она знала, на что шла и ради чего были все их действия и поступки. Девушка хоть и пребывала в философической интоксикации всю ее сознательную жизнь с Исаем, что Исай искренне и даже настойчиво поддерживал, но в то же время он знал ее хорошо. Понимал, что при всей погруженности в познание истины она обладала еще и даром, и он был уверен, что ее самым заветным желанием было реализовать свой дар и добиться славы. Исай предоставил ей возможность купаться в лучах этого всепоглощающего переживания, чувствовать на себе влюбленные взгляды и занимать сны многих из тех, кто приходил на представления, в которых она играла главную роль.
А он, Исай, должен продолжать. Значит, на очереди был седьмой. Очередная жертва, от которой Исай должен очистить мир. И на этот раз совсем не для того, чтобы получить благодарность от тех, кому станет свободнее на пути жизни. А скорее чтобы ее саму, жертву, прежде всего освободить от мучений. Она действительно от собственного существования не получила ничего, кроме боли, за все свои шестьдесят с небольшим лет. Исай обязательно разыщет ее, как только доберется к выходу в сеть и к своему ноуту, спрятанному в съемной квартире. Там, в глубине глубин, у него зафиксированы все адреса, имена и подробная событийность того, как он сражался за счастье человеческое.
Его внутренний голос сейчас молчал, это значило, что он полностью доверяет Исаю и ему не нужны подсказки. Он на правильном пути.
Машина – пыль. Дом – просто убежище от ветра и дождя. Исай ехал к дому на частнике за наличку. Проехал мимо, потому что издалека увидел черные минивэны. Что они могли нести, кроме нехорошего? Потому путь Исая пролег обратно в город. Исай подозревал, что важные люди быстро заберут в оборот его жилище, но не думал, что так скоро. Деньги они все равно не найдут. Но раскурочат все стены с полами. Жаль трудов тех работников, которые это все мастерили, но они относились к своему делу не как к тяжкому труду, а как к тому, что они умеют, за что радеют и от чего получают удовольствие. Изматываются, но в конце рабочего дня понимают, что пришли к вершине запланированного. Разве не это счастье? Тем более если оно подкреплено немалыми деньгами.
Потому все они продолжают жить и строить, говорил себе Исай. И он потому продолжает жить и выполнять свой долг, несмотря на то что его стремлениям препятствуют, а его творения разрушают.
Вернувшись в город, на одну из собственных конспиративных квартир, он вошел в даркнет. Он хорошо помнил седьмого. Не просто помнил. Он знал его с тех пор, когда находился на принудительном лечении шесть лет. Встречался с ним три раза. Тот был старше его лет на десять, и звали его Агний. Одно имя должно было вести его по жизни на жертвенный алтарь. Фамилию Исай не помнил, незачем было запоминать. Исай был уверен, что тот отмучился, но нет. Его сгорбленная фигура появилась перед входом на седьмое шоу. Исай узнал его, словно видел вчера. Несмотря на то что прошло почти тридцать лет, черты его не изменились и все так же несли на себе крест перечеркнутой жизни.
Прежде тот лечился от депрессий. Страдал биполярным расстройством. В манию не поступал. Видно, ему было хорошо. В противоположном состоянии тоже не поступал бы, повесился где-нибудь в темном подъезде, но у него были друзья. При поступлении в отделение лежал, укрывшись с головой простынкой, на которой должно было присутствовать одеяло. Синее. То, что штампуют под армию и для больничных нужд. Но одеяло сбивалось, сползало, в конце концов оказывалось в ногах. А на голове несчастного был целый ком накрученной простыни, в котором тот хотел забыться и уснуть, сбегая от душевной боли. Медсестры подходили схематично. Менялись их лица и комплекции, но каждая приносила шприц, отыскивала ягодицу больного и вкалывала два кубика амитриптилина, три раза в день.
Ко второй неделе Агний оживал. Он вставал с постели не только помочиться, но и чтобы расправить простыню, а потом ровно положить на нее одеяло. Наблюдательная палата на тридцать человек всегда находилась под надзором санитаров сопровождения. Агний начинал с ними разговаривать, просить сигареты. Но получал ответ, что покурить можно будет только в отведенное время. Он покорно подходил в назначенный час и получал свою сигарету без фильтра.
Когда Исай проживал свой второй год на принудительном лечении, у него была палата на втором этаже, где лежали больные, не требующие строгого надзора. Санитары часто привлекали его ночью к бдениям. Сами уходили в санитарскую, где перекусывали, может, слегка выпивали, а Исая оставляли надзирателем.
Именно тогда он и познакомился с Агнием. За пределами больницы тот работал в банке. Перекладывал бумажки, как он говорил. Простым клерком, который должен был сидеть ровно по девять часов и ставить подписи на трижды проверенных документах. Зачем? Потому что ему очень повезло с трудоустройством: он мог оплачивать квартиру для себя, жены и маленького сына и при этом откладывать на покупку собственного жилья. В те годы об ипотеке не могло быть и речи. А будущее давило еще больше, чем прежде, когда была надежда на лучшее. Но надежды не стало.
Несчастный Агний радовался жизни в минуты выписки, а через полгода начинал пить. Для его сотоварищей это был первый признак: Агний впадает в отчаяние. Когда отчаяние достигало пика – его везли в больницу. Почему им так дорожили? Наверное, он «перекладывал бумажки» в нужном направлении. Это тоже очень важно.
Но на самом деле Агний, как он рассказывал Исаю, когда они везли на телеге кастрюли с пищеблока, грезил музыкой. Он окончил музыкальную школу, потом институт культуры в провинциальном городе, и с ним учились те, кто пробился. Те, кто пробился, разделились на две части. Одним удалось остаться и достичь чего-то в той профессии, которой учились долгие годы. Другие нашли себя в более прибыльной сфере. Агний тоже перебрался в столицу. Работал в банке, но ждал, когда его позовут туда, где он мечтал быть, а его не звали. Видимо, перкуссионист, чьим любимым инструментом был треугольник, никого не интересовал.
В общем,
