Мысль Роберта о том, чтобы вызывать зрителя на пари проехаться на Море, получила забавное продолжение. Сперва я ехала на Пролеске по кругу, вольтижируя и танцуя на ее спине. Мне еще предстояло научиться прыгать через обруч, но я уже могла пару раз прыгнуть на плоской стопе и пару раз – повыше.
– Выпрямись! – снова и снова кричал мне Роберт, поскольку я стояла на полусогнутых ногах, оттопырив зад, чтобы удержать равновесие.
Выпрямить ноги, стоя на спине лошади, как я выяснила, можно было простым усилием воли. В том некрасивом полусогнутом положении, которое я невольно заняла, было ничуть не легче. Возможно, я даже усложняла себе задачу. Но меня так утешала мысль, что я могу дотянуться и схватиться за пегую гриву.
Роберт снова кричал: «Выпрямись!» – и я заставляла себя распрямиться и смотреть вперед, высоко подняв подбородок, вместо того чтобы с тоской пялиться на широкую спину Пролески.
Мы готовили номер, в котором я должна была прыгать и пролетать через обруч, стоя на спине Пролески. Потом Джек, в бумазейных бриджах и гетрах, должен был выйти из толпы, изображая подвыпившего молодого фермера, и потребовать, чтобы ему дали прокатиться. Сперва я должна была отказываться и отворачиваться от него, после чего Джек принимался бежать по дальнему краю арены и прыгал на мое место, сталкивая меня с лошади.
Мы часто сталкивались головами, иногда врезались друг в друга и падали, каждый со своей стороны. Пролеска была умницей, стояла твердо, как скала, даже когда Джек вспрыгнул, а я не соскользнула, и мы повисли друг на друге, залившись усталым смехом.
Потом я должна была продолжать выступление, а Джек запрыгивал на лошадь. Если я стояла достаточно близко к хвосту, не загораживая ему место, столкнуться было трудно. Джек прыгал и вставал лицом назад, потом разворачивался к голове лошади, но обе ноги оставались на одной стороне. Потом он ложился на спину скачущей лошади, раскинув руки и ноги по разные стороны. Переворачивался, как мешок с крупой. В финале он проползал под брюхом Пролески, а потом повисал на ее шее.
Мы так много тренировались, что наловчились и делали все быстро, но нам не казалось, что это смешно. Мы поняли, как хорошо это будет смотреться во время представления, только когда однажды Дэнди и Кейти, закончив заниматься пораньше, пришли на нас посмотреть, да так и рухнули на траву от хохота.
Роберт, день за днем стоявший в середине холодного луга, задумчиво посмотрел на это и пошел прочь, грызя черенок трубки и бормоча себе под нос:
– Дама и Шут, Девушка и Бродяга, Конные Клоуны.
На следующий день он вызвал рисовальщика вывесок и долго разговаривал с ним во дворе конюшен, пока я занималась с пони на выгоне, а Джек, Дэнди и Кейти упражнялись в амбаре.
Конный балаган изменился до неузнаваемости, теперь, когда я могла выступать на арене, и у нас было два акробата, работавших гротески. Я еще не знала, в каком порядке Роберт собирается выставить номера в представлении, но у нас была группа танцующих пони, Снег со своими трюками, считавший флаги и делавший вычисления, мы с Джеком, исполнявшие два трюка без седла на двух лошадях, мой танец на спине Пролески и вторая часть номера, когда Джек выходил, переодевшись фермером. Маленькие пони, конечно, по-прежнему могли показывать битву при Бленхейме; теперь она была даже более впечатляющей, поскольку цвет британской кавалерии превосходил французов четыре к трем, а для завершения представления Роберт готовил какую-то историческую живую картину.
– Что-то вроде Саладдина, но с тремя девушками, – говорил он себе, попыхивая трубкой, как делал, когда что-то обдумывал.
Он обошел двор конюшни по дуге. Трубка выпустила победное облачко.
– Похищение Сабинянок, – сказал себе Роберт.
На дороге мы теперь тоже должны были смотреться внушительно. У нас был Снег – серый жеребец Роберта; Море – мой серый жеребец; Пролеска и Моррис – две лошади для гротесков; Гордячка – новая лошадь, тянувшая фургон, и семь маленьких пони. Гордячка была тяжелой тягловой лошадью, которую Роберт купил на деньги, выигранные в солсберийском пари, чтобы запрячь ее в новый фургон, куда предстояло погрузить снаряжение для воздушного номера и новый задник, который он заказал. Пролеска и Моррис предназначались для жилых фургонов. Этим летом Уильяму тоже предстояло отправиться в дорогу, в первый раз. Роберт, хоть и был скуп, все-таки понимал, что они с Джеком вдвоем никак не установят снаряжение. После двух представлений нам, конечно, нужна будет помощь с лошадьми.
Мы работали. Работали и ждали.
В январе шел густой снег, и когда я падала с Пролески, со всех сторон меня ждали мягкие сугробы. Я промокала и замерзала, и Роберт, жалея меня, заказал две новые пары бриджей и две куртки, чтобы я во время каждого перерыва могла переодеться в сухое.
Миссис Гривз грела для меня одежду перед печью, я бегом бежала в кухню, стуча зубами от холода, сдирала ледяные бриджи и куртку и бросала их на пол.
Однажды, когда я снимала облепленную снегом куртку, в кухню зашел Уильям. Он уронил дрова, которые нес, миссис Гривз его отчитала и выставила вон. Потом она повернулась ко мне.
– Прикрывайся, Мэрри, – ласково сказала она. – Ты уже не маленькая девочка.
Она вытащила из-за буфета большое зеркало, по крайней мере, фут с каждой стороны. Пока она держала его передо мной, я вытягивала шею, пытаясь разглядеть себя всю в одном зеркале. Я выросла, почти совсем, и наконец-то поправилась, я больше не была жилистой и тощей. Я пополнела. Изгибы моего тела обычно скрывала куртка или ушитые рубашки Джека, которые я надевала на работу. Теперь, стоя в одной сорочке, я увидела, что у меня выросла грудь. Под мышками – темень волос, в паху тоже. Ягодицы выглядели гладкими и подтянутыми, как у скаковой лошади. Ноги длинные и худые, все в синяках, как у мальчишки из школы для бедняков.
Я сделала шаг к зеркалу и посмотрела на свое лицо.
Волосы, которые я отрезала летом, отросли и теперь падали мне на плечи медными волнами. Их переливчатый цвет немного смягчал голодные, жесткие черты лица. Я улыбнулась – и увидела в зеркале незнакомку. Глаза за зиму словно стали еще зеленее; они по-прежнему были посажены чуть раскосо, как у кошки, и обрамлены черными ресницами. Нос был слегка свернут после падения с трапеции, моему лицу уже никогда не быть совершенным. Никогда мне не обладать округлой и простой прелестью Дэнди.
– Ты будешь настоящей красавицей, – сказала миссис Гривз.
Она осторожно забрала у меня зеркало и убрала его за буфет.
– Надеюсь, это тебе принесет хоть немного радости.
– Не нужна мне красота, – сказала я, и, хотя была всего лишь девочкой, не очень умной к тому же, сказала я правду. – Не нужна красота и мужчина не нужен. Я хочу только, чтобы у меня был дом и немножко золота под матрасом. И чтобы Дэнди ничего не угрожало.
