Как-нибудь выпутывайся сам. Я тебя пущу в Сен-Тропез только вместе с этой девчонкой, в которую ты влюблен, хотя и пытаешься (весьма неловко) отнекиваться от этого. А если приедешь с ней, то придется тебе, пожалуй, защищать свою добычу от меня самой, если ты собираешься владеть ею в единственном числе (у тебя ведь хватит ума на такие выдумки).
Натали.
P.S. Мы с тобой никогда не узнаем, случилось то самое или нет. Мы были вдребезги пьяны в тот вечер, когда «это» могло произойти.
ПИСЬМО VIII
Филипп Летурно — Натали Эмполи.
Клюзо, июнь 195… г.
Это правда, я люблю Пьеретту Амабль. Должно быть, я полюбил с того самого вечера, когда впервые увидел ее на балу в Клюзо, такую стройную, строгую, полюбил с того мгновения, когда она, улыбнувшись, с такой благородной простотой отказалась танцевать со мной. Но я тогда еще не знал, что такое любовь, и не догадывался, что она пришла ко мне.
Твои шуточки (в Лионе, у твоего отца) чуть было не открыли мне истину, и я втайне уже сознавал, что меня интересует эта гордая женщина, делегатка «моих» рабочих. Но я не знал, из чего исходит мое тяготение к ней, и смешивал свое все возраставшее чувство с вечной моей потребностью заслужить уважение наших «классовых врагов».
Даже при последнем нашем разговоре, происходившем у меня в кабинете, когда она преспокойно «одернула» меня, я еще не знал, что люблю ее. Но когда на прощанье она улыбнулась «почти нежной» улыбкой, я предался смелым мечтам! В воображении я видел себя возле нее, видел ее возле меня — на всех путях земных и во всех обстоятельствах жизни.
Когда я узнал, что она живет с этим итальянцем, с рабочим, я понял, что она недосягаема для меня: к преграде классовой, стоящей меж нами, еще прибавилось ее чувство к другому. Но было уже поздно. С того мгновения, когда я так глупо усмотрел проблеск нежности в ее улыбке и вообразил, что Пьеретта может полюбить меня, я сам крепко полюбил ее. И теперь я уж не властен над своим сердцем. Вот и все.
Пьеретта Амабль ничего не знает о моей любви. Я больше не вызывал ее к себе в кабинет. Моя любовь может показаться ей оскорбительной — ведь я вдвойне хозяин Пьеретты: как директор по кадрам, а еще больше как сын мадам Эмполи, связанный через нее с несколькими семействами, которые держат в своих руках почти все текстильные фабрики в мире. Она подумает, что я хочу ее купить. А тогда даже то немногое, что я попытался сделать для нее и для ее товарищей, — это заступничество перед твоим отцом и моей матерью, так неудачно обернувшееся (до сих пор еще не понимаю почему), но все же убедившее Пьеретту Амабль в моих благих намерениях, — показалось бы совсем иным; вздумай я теперь открыться в своих чувствах, все было бы опошлено и я предстал бы в роли галантного покупателя уличной красотки, которую он угощает рюмочкой спиртного, прежде чем сторговаться с нею на ночь.
Со дня последней нашей встречи она два раза приходила по делу в личный стол. Я предоставил Нобле разговаривать с ней. Мне бы не удалось скрыть своего волнения, а тогда я навеки лишился бы надежды прочесть в ее глазах не одно лишь презрение. Я заперся на ключ во избежание каких-нибудь сюрпризов, а сам приник ухом к дверям, чтобы слышать ее голос. Она о чем-то спорила, очень решительно. Иногда она останавливалась посреди фразы, и я узнавал обычные ее краткие паузы, которые заметил во время наших с нею бесед, — я понимал, что они вызваны вовсе не нерешительностью, а желанием подыскать верное слово, высказать свою мысль как можно точнее; даже в этих паузах сказывалась ее гордость. Я опять с восторгом подмечал эти краткие мгновения молчания. Целых четверть часа я слышал ее голос, ловил каждую паузу — право, я давно уже не был так счастлив.
Да, я никогда не был так счастлив, ведь если раньше я совсем не знал любовных мук, то совсем не знал и другого — я даже не подозревал, какое блаженство дают человеку самые смехотворные мелочи, хоть сколько-нибудь утоляющие его любовную жажду.
Ежедневно и без опозданий я два раза в день бегу в дедушкин розарий: перед началом работы на фабрике и перед фабричным гудком, в час скончания смены. Старик весьма удивлен моим внезапным интересом к его прививкам и гибридам. А дело в том, что дорога от фабрики к рабочему поселку пролегает мимо розария и оттуда я могу видеть Пьеретту Амабль, когда она идет на фабрику и когда возвращается домой. Утром она бежит быстро-быстро и несет в руке жестяной судочек с завтраком. Обожаю этот судочек. Видишь, какие глупые чувства внушает мне любовь. После работы за ней иногда заходит ее итальянец, и они идут под ручку. Он никогда не забывает преподнести ей какой-нибудь цветок, и Пьеретта прикалывает его себе на грудь. Так вот, я с восторгом вставал бы до рассвета и ездил бы собирать бидоны с молоком у здешних ужасных мужиков, как собирает их этот малый, я с наслаждением жил бы так же, как он, пусть меня ждала бы лопата землекопа или грузовик сливного пункта, лишь бы иметь право не то чтобы проводить с Пьереттой ночи — о таком счастье я и мечтать не смею, — а только право выходить ей навстречу и ждать ее с цветком в руке у ворот «моей» фабрики.
Если б ты видела, как нежно она опирается на его руку! Вчера они шли мимо розария, и она смеялась, запрокидывая голову, и смотрела ему в глаза. А он милостиво улыбался, и только — очевидно, он находит, что все это в порядке вещей. Я следил за ними; как тигр. Никогда еще никто так не желал смерти своему врагу.
Пора в розарий! Бегу! «О муки, о блаженство!»
Целую тебя.
Твой несчастный брат,
Филипп.
ПИСЬМО IX
Натали Эмполи — Филиппу Летурно.
Сен-Тропез, июль 195… г.
Ах ты беззубый тигр, залезший в розовый куст!
Вместо того чтобы декламировать «Любовный письмовник», постарайся овладеть этой женщиной. Если мужчина действительно полон желания — уж поверь моему женскому опыту, — он добьется своего. Мы так привыкли к ухаживаниям поклонников, которые не могут на деле показать себя мужчинами, когда их припрут к стенке, что мы не в состоянии сказать «нет», когда нас хотят по-настоящему. Бессилие мужчин приводит к доступности женщин. В Италии, где мужчины сохранили некоторую мужественность, женщины еще защищаются.
Весь вопрос вот в чем: действительно ли ты желаешь эту женщину? И желаешь ли ты ее с такой же силой, как ее итальянец (впрочем, мне он не кажется серьезной помехой — вероятно, он слишком избалован легкостью побед)? Твое поведение в прошлом не свидетельствует о твоих больших возможностях. Ведь мне пришлось вмешаться и, отставив собственной властью специалиста по психоанализу, которому тебя доверила мамаша, заменить его знаменитой в окрестностях Лиона сводней. Ты мне говорил, что остался доволен. Но, может быть, один вид несостоятельности ты заменил другим? Пока что, насколько мне известно, у тебя была только одна любовница пятидесятилетняя балерина; она дарила своему сутенеру деньги, которые ты давал ей на школу йогов; наверно, сутенер больше удовлетворял ее требованиям, чем ты. «Если ты мужчина, докажи сие», — как говорят эти господа.
Итак, ты «весь во власти нежной страсти». Мне такие переживания неведомы, ибо я великолепно владею собой и, кроме того, неизменно добиваюсь всего, чего мне захочется: любой вещи, любого одушевленного существа. Ну чего бы мне еще пожелать? Вот проблема! Я не прочь была бы примчаться к тебе на помощь, и вдвоем мы бы непременно завоевали Пьеретту Амабль. Но это было бы опасно для тебя, мой милый: я в конце концов отняла бы ее у тебя.
Не могу больше выносить Сен-Тропез, он мне опротивел, а в довершение всего Бернарда ухитрилась даже тут заняться торговлей антикварным барахлом, она продает поддельные старинные вещи, якобы найденные в глуши Прованса, поддельным почтенным дамам, которые подделываются под артистическую богему и выражают поддельные восторги здешней поддельной рыбачьей гаванью. Мы сейчас уезжаем на Капри, где все и вся подделывается более откровенно, ибо, как сказал один поэт: «Если уж бордель, так бордель…» Можешь мне писать на Капри (до востребования).
Натали.
ПИСЬМО X
Филипп Летурно — Натали Эмполи.
Клюзо, июль 195… г.
Ты верно сказала, Натали, до сих пор я еще не знал, что значит желать женщину. Месяц назад мне было бы трудно понять твое письмо. «Приятельницы» мадам Терезы проникались желанием за нас двоих и вели себя столь тактично, что в конце концов и я волей-неволей отвечал их желанию; они были терпеливы, словно матери (настоящие, конечно, а не такие, как моя мамаша). Только эти дамы и не внушали мне страха.
Но Пьеретту Амабль я хочу страстно. Стоит мне подумать о ней, как я загораюсь самым жарким желанием. А так как я думаю о ней и днем и ночью, то не знаю, право, что делать мне со своим телом, с моим «большущим телом», как ты говорила про меня в детстве.
