И так она на меня глядела...
Я решила: в лепешку разобьюсь, а переселю ее. И что вы думаете? Все пороги обила, сколько слез пролила у всякого начальства в кабинетах. Они даже удивлялись, потому что на меня непохоже, чтобы плакала.
Добилась: переселили ее. И что вы думаете? Переехала и через два месяца умерла. И отец к дочке вернулся. А что уж там дальше было — не знаю.
Вторая речь председателя домкома
— Наша цель и задача — изжить недостатки. А мы по сей день не изжили. Беда только в чем? Работа складывается в четырех принципах. Принципы вам все известные, но работу надо показывать, чтобы люди получили должное. Надо учесть самолюбие и дух поднять у общественности. Надо вовремя подсказать, как выход из положения в рабочем порядке. Люди работают, а мы по сей день сетку волейбольную и ту никак не получим. Ведь сейчас такой период, что уже морозы, а мы что делаем? У меня есть тренер по фигурному катанию, а зимней площадки нет. Это что ж такое? Все озеленили, и деваться некуда — негде ни в домино, ни в волейбол. Пенсионеры отвоевали себе все площадки. Надо, чтобы каждый ребенок мог во что-нибудь вовлечься, чтоб он пустой не ходил. Эти недостатки в наших силах. Надо только включиться по-настоящему. Да, товарищи, не все так проводится, как Петр Первый провел линию и сказал: быть по сему железной дороге! Это я просто образно выражаюсь. А теперь скажу простой факт. Решили организовать вечер. Достали докладчика и оркестр из воинской части — человек пятьдесят одних музыкантов. А детей — нет. Ходили по квартирам, собирали, просили Христа ради: приходите на вечер. И что вы думаете? Молодежи пришло человек десять, а детишек и того меньше. Вот так здравствуйте! В зале одни пенсионеры. Видимо-невидимо. И выходит, что работа проводится в отрыве, это что ж такое, я вас спрашиваю? Я так думаю, товарищи: лучше меньше, да лучше, как сказал Владимир Ильич.
Козлова Агриппина Яковлевна из Талдома
— Я член партии. Я член партии с двадцать шестого года. А у меня сына присудили к расстрелу... он убил женщину. Но ведь ему восемнадцать лет. И она его оскорбила, сказала, что он лодырь. А он в это время топором скалывал лед, и когда услышал оскорбление, то ударил ее топором по голове. Потом утащил ее в сарай, где совершил насилие, во что я не верю, так как свидетельские показания были сумбурные и неубедительные. Потом он добил ее топором, и она умерла.
Как член партии, я просила, чтоб меня принял первый секретарь горкома. Но он мне отказал. Скажите, разве это по-партийному? Наш город Талдом — обывательский город, его поглотили сплетни. Поэтому я просила партийные органы, чтобы процесс был закрытый, а мне в этой просьбе отказали. И теперь, после суда, обыватели бьют мне стекла и говорят про меня всякую небылицу.
Между тем моя жизнь была совершенно кристальная. Я всегда была на материально ответственной работе, и для самосохранения я работала только честно. Я очень следила за своим моральным обликом, потому что по партийной линии я воспитывала людей. В доме у меня полно литературы. Я работала только честно и денег на литературу никогда не жалела. Вот и вашу книгу я купила. Я всегда читала по списку. Я читала по списку литературу, удостоенную Сталинской премии. Я всю жизнь отдала народу. А теперь я сбавила восемь кило весу. Я, может, теперь как выжатая губка. Я с народом работала, воспитывала, разъясняла. А теперь, когда я, как член партии, попросила закрытый процесс, мне отказали, пошли навстречу обывателям. Ладят одно: ты воспитала убийцу. Каково мне это слышать? А ихие дети разве лучше? Я своего сына воспитывала от всей души, и он тоже читал литературу и разбирался в международных вопросах. Но он много перенес болезней — и бронхоаденит, и тонзиллит. И РОЭ была очень высокая, доходила до шестидесяти восьми. В последнее время он, правда, стал выпивать. И умри он своей смертью — это бы другое дело. Или попал бы под трамвай. Но расстрел?.. Ведь я же член партии! Я всю жизнь работала и людей воспитывала, а придешь домой — и почитать, и постирать, и обед сготовить, и мужа морально поддержать... И теперь у меня ноги не ходят, а как приду домой, то готова свою жизнь перечеркнуть. Ну, в общем, повеситься. Но поскольку я член партии, то я этого себе позволить не могу. Вот посудите сами, ведь вы тоже член партии... Как?! Нет??!! (упавшим голосом). Но вы все же должны понять... Если бы он своей смертью помер... Туда-сюда. Тогда — другое дело. Но я ведь член партии...
Даже койки нет
— Я уж ни на что не надеюсь... Поэтому я принес заявление в стихах. Вот...
Сухие казенные строчки
Заменит сегодня стих.
Во-первых, оно короче,
Душевнее, во-вторых...
К тому ж заявлений куча,
Отправленная в дорогу,
Жизнь не сделала лучше —
Быть может, стихи помогут?!
Жить так больше невмочь!
Площадь 13 и 6.
Я,
жена,
сын,
и дочь,
И теща родная есть...
Сырость и темнота
В нашем полуподвале,
И непригодным его для жилья
Не зря ведь врачи признали.
Сумрак у нас зловещий,
Солнца у нас не бывает.
Плесень съедает вещи,
Сырость людей съедает.
Сыну Женьке тринадцатый год,
Бледные щеки, унылый взгляд,
В тубдиспансер попал на учет:
Легкие барахлят...
В прошлом году родилась дочурка,
В светлое Завтра открылась дверца...
И сразу беда.
Обухом по чурке:
Врожденный порок сердца.
Тещу жалко, печальный факт:
На пенсию вышла на склоне лет,
Перенесла уже два инфаркта,
Не то что угла —
даже койки нет!
Как больно газетные сводки читать,
Что всюду цветам новоселий цвести,
Когда моим детям нечем дышать,
А я не могу их спасти.
Я спросила:
— А теща хорошая?
Он ответил, подумав:
— Родная...
Третья речь председателя домкома
— Сегодня я скажу про старушек. Есть такие старушки, что они и понятия не имеют, что такое стать на очередь. И если мы такую старушку не переселим, она до самой смерти будет жить без окон, без дверей, полна горница людей.
Чей-то голос:
— Каких людей?
— Поговорка такая. Вы что уж, книг не читаете, не слыхали, что поговорки есть? К такой старушке придешь, а она тихо живет, не жалуется. В пристроечке живет, а пристроечка ветхая, и туалета нет. А что человеку делать без туалета? И такая старушка ходит, бедная, несчастная, в другой дом. А если ночью схватит?
Вы, товарищи депутаты, не беспокойтесь, если на ваш участок старушек вселяют. Старушка — это ничего. Она поживет маленько, а потом помрет, и опять жилплощадь свободная, и опять можно очередников вселять.
А еще я хочу сказать про матерей. Что есть мать? Мы все это понимаем. И с матерью судиться кому охота? Никому. Но — надо. Если сын женился, а она невестку прописывать не хочет, это ж куда годится? Если мать зарывается, этого тоже спускать не следует. Раз спустил, другой, и глядишь, она уже не мать, а дикий зверь.
Есть хорошие старушки. Чистенькие такие. Посмотреть — и то удовольствие. А есть такие старушки, что это уму непостижимо. Вот есть старушка Семенова Ефросинья по Огарева, дом пять. Что у ней в комнате, товарищи дорогие, это ж видеть надо! Худые ведра, пищевые отходы, дохлые крысы. Это ж нестерпимо. Мы эту гражданку чистили неоднократно, вывозили грузовиками разное тряпье и прочий ужас. И эта Семенова отравляет жизнь, там у нее все гниющее, остальные жильцы в квартире прямо задыхаются. Ведь она живет, можно сказать, в полной помойной яме. Мы ее неоднократно предупреждали. А она согласится — и опять за свое.
Вот хотим подключить депутатов... Хотим предложить нам помочь. Это мы доказали свое бессилие, как говорится, расписались. Но выхода нет...
Эмоции надо отставить
Хрупкая, худенькая, плачет. Отец погиб на фронте. Мать (участница Гражданской войны) — у Ганнушкина. Брат — туберкулезный. Она — тоже туберкулезная.
— Я не могу жить. Лучше бы мне умереть. Все равно соседи сживут меня со свету. Мы живем на квартирной кухне. Конечно, кухня нужна всем. Но что же мы можем поделать? Куда угодно, куда угодно, только бы из этой квартиры. У меня нет больше сил...
