Мороз горячий, как огонь,
К перилам прикипает ладонь.
Что ж, он хочет, чтоб так спроста
Я средь ночи к нему с моста?
Если правильно сигану,
Значит, точно пойду ко дну.
Буду там я лежать всегда,
Будет течь из ушей вода...
Если прыгну не в полынью,
То достанусь я воронью.
Череп, треснувшись о быки,
Разлетится на черепки,
Кости выскочат из колен,
И не будет мне перемен.
В бесконечность, в пустоту
На карачках по мосту
Ползу, как жучка, девять ден —
Проклятый мост как жизнь длинен.
А тот кричать уже устал.
С трудом открываются уста.
Голосом сдавленным, как во сне,
Руки, ноги выкручивает мне,
— Саня, Саня! — меня зовет,
То утонет, то вновь всплывет.
— Сил, — кричит, — на один гребок.
Саня, Саня, спаси, браток! —
Что он бьется в крутой волне?
Что он рвется ко мне, ко мне?
Темень жутче, мороз лютей,
Звал бы лучше других людей.
Скулы сводит от той возни,
Вот он вроде опять возник.
Вот он снова пошел ко дну:
— Братцы, это ведь я тону!..
* *
*
Как судьба ни корила,
Я писал что хочу
И катил по перилам,
Как школяр по лучу.
И про то, и про это —
Сам себе господин,
И о чем из поэтов
Не сказал ни один.
Да, писал я красиво,
А теперь завяжу.
Выпью кружечку пива,
И конец кутежу.
И заеду к Алехе
По пути из пивной,
Равнодушно к эпохе
Повернувшись спиной.
"Вы просите в частном порядке..."
Из блокнотов
Фрида Абрамовна Вигдорова (1915 — 1965) — педагог, писательница, журналистка, автор повести “Мой класс” (1949) о первых шагах молодой учительницы, трилогии о детском доме “Дорога в жизнь”, “Это мой дом”, “Черниговка” (1954 — 1959) и дилогии “Семейное счастье. Любимая улица” (1962 — 1964), где в личности одного из героев, Дмитрия Поливанова, отразилась ее собственная журналистская судьба. Яркие, запоминающиеся статьи Вигдоровой в “Комсомольской правде”, “Литературной газете”, “Известиях” неизменно становились событием. Но часто ей приходилось жертвовать своими замечательными журналистскими записями для “проходимости” статей, потому что важнее всего ей было с помощью газеты выручить самых разных попавших в беду и несправедливо обиженных людей: оступившегося подростка, отправленного в лагеря строгого режима, студентов, исключенных из института, заброшенных обитателей инвалидного дома, оклеветанную учительницу, стариков из тамбовской деревни, которым колхоз не дает соломы перекрыть крышу, и многих, многих других.
В 1964 году Вигдорова подготовила к печати “Блокноты журналиста”, из которых при ее жизни практически ничего не было опубликовано. Однако Ф. А. многим читала их сама и многим давала на прочтение. Их высоко оценивали Лидия Чуковская, Варлам Шаламов, Надежда Мандельштам, Анна Ахматова. И. Грекова писала о “Блокнотах...”: “Абсолютный слух на людскую речь — вот чем она была исключительно одарена. Заметить, выделить, записать все самое острохарактерное, вылепить человеческий портрет из слов — как это трудно, и как хорошо это у нее получалось!”
В последние годы жизни Ф. А. была депутатом райсовета в центре Москвы. Она согласилась принять это звание в надежде, что оно поможет ей заступаться за людей более действенно. Надежды эти не оправдались: лишь навалились сотни новых дел. Так же приходилось ходить по кабинетам и просить за людей, как и раньше. И все же за полтора года депутатства Вигдоровой удалось переселить из подвалов около ста семей. От этого периода остались подготовленные ею “Депутатские блокноты”.
Почти все повести Вигдоровой неоднократно переиздавались ранее и начинают переиздаваться в наше время; есть они и в нескольких интернетских библиотеках, так что читатель имеет к ним доступ. Но сборники ее статей давно не переиздавались, “Депутатские блокноты” так и не были опубликованы до сих пор, “Блокноты журналиста” опубликованы (не полностью) лишь недавно, во втором выпуске альманаха “Тарусские страницы”, сразу ставшем библиографической редкостью, — так что как журналистка Фрида Вигдорова известна современному читателю лишь по своей знаменитой записи суда над Иосифом Бродским в 1964 году (на обоих заседаниях она присутствовала от начала до конца). Но дело Бродского не было чем-то принципиально новым для Вигдоровой: ей и от политических обвинений приходилось людей спасать до этого, и молодых поэтов брать под свое крыло. И удерживать в памяти диалог, не записывая в блокнот (о магнитофонах тогда и не помышляли!): как часто приходилось ей убирать блокнот подальше, чтоб не спугнуть собеседника или чтоб он не “работал” на корреспондента, — а уж потом, по горячим следам, записывать. См., например, очерк Вигдоровой “Наша бабка” (“Тарусские страницы”, 1961): “Садитесь. Из газеты? Ну, в общем, для печати? Бери тетрадку, пиши. <…> Ты что ж мало как записала? Или памятливая? Ну-ну. Раз и так запомнила, нечего бумагу марать”. Потому-то ей и удалось многое из суда над Бродским воспроизвести по памяти после того, как ей запретили записывать: журналистская хватка помогла.
Запись суда производила (и производит) огромное впечатление на читателя и обошла весь мир именно потому, что она была сделана не просто, скажем, человеком, владеющим пером, — этого было бы мало! — а опытным талантливым журналистом, мастером своего дела. Не говоря о том, что Вигдоровой записывать суды уже приходилось: см. ее запись суда — на этот раз справедливого — над семнадцатилетним убийцей Борисом Журавлевым (1955) во втором выпуске “Тарусских страниц” (2003); напечатано также в журнале “Звезда”, 2005, № 3.
Когда в 1963 году началась травля Бродского, ленинградские литераторы стали писать письма Вигдоровой в Москву с просьбой заняться его делом. Они знали, что если она возьмется кого-то спасать, то выручит обязательно. Так вышло и на этот раз, только Ф. А. не дождалась своей победы: она тяжело, неизлечимо заболела и в возрасте 50 лет, 7 августа 1965 года, умерла — за полтора месяца до освобождения Бродского. Это было ровно сорок лет назад.
Представленные тексты хранятся в семейном архиве Ф. А. Вигдоровой и публикуются впервые.
ДЕПУТАТСКИЕ БЛОКНОТЫ
Вместо эпиграфа
Конечно, и в наше время можно еще найти какого-нибудь страдальца, которому по тем или иным причинам тяжело в жизни, но давайте говорить откровенно — страдальцы не в безвыходном положении.
Петрусь Бровка, “Свет правды” —
“Литературная газета”, 1963, 9 марта.
Аглая Гавриловна Березкина
Двадцать пять лет я работала заведующей детсадами. Ничего, кроме благодарностей, не имела. И вот после статьи Оболенского в “Московской правде” уволена с формулировкой “Не пригодна”. В статье написано (читает): “То ли импозантная внешность, то ли воркующий тембр голоса производили впечатление, но ее всегда ставили заведующей” — зачем же так оскорблять? Импозантная! А все клеветница Коровенкина — она была воспитательница, а я ее уволила за поножовщину и пьянку. Она в отместку стала клеветать, и вот клевещет, клевещет, не может остановиться. А все дело в том, что инспектор Левитина меня невзлюбила. Разве ж я виновата, что помповара захватила с собой на дачу три котлеты, а родители увидели и поволокли ее в милицию с теми котлетами и составили акт. А может, она в тот день не обедала и потому захватила три котлеты, хотя ей полагается две? И вот Коровенкина наклеветала, и Телушкина, и Ларюшкина, а зав. РОНО издал такой приказ, что после него хоть удавись. А Оболенский пишет, что внешность импозантная... За что же так оскорблять человека?
Никто не хочет помочь
Плачет, едва начав говорить:
— Вы видели фильм “Человек, которому нужна любовь”? Так вот, я такая мать, какая там описана… не пью, не гуляю, но я плохая мать, я сама во всем виновата, но что делать — не знаю. Мои дети бьют меня. А прежде били бабушку.
