Всю целиком первую ночь после моего приезда я провел на балконе виллы Безбородко, не помышляя уснуть, хоть на мгновенье, несмотря на усталость от предыдущих ночей. Муане был рядом, как и я, ошеломленный этим совершенно новым для нас спектаклем. Мы восхищались молча, не высказывая друг другу нахлынувшего чувства. Нева, огромная, двигалась у наших ног рекою серебра. Большие корабли - ее ласточки - неслышно, с расправленными крыльями, уводили взгляд и вниз, и вверх по реке, оставляя след позади себя. Ни огонька не вспыхивало ни на одном ни на другом берегу, ни звездочки не дежурило в небе.
Вдруг, левее некуда, над темно-зеленым без всяких оттенков, лесом, над его густолиственными валами, четко очерченными на фоне перламутрового неба, выглядывает золотой шар. Блещущий щит медленно поднялся в небо, отчего ночь не стала прозрачней. Только неохватная зыбкая и дрожащая золотая линия пролегла по реке, сделала зримым ее течение на всем пространстве, окрасила цветом пламени пересекающие ее лодки и суда, и они, раз уж проходили через эту черту, казалось, выбывали - и не из процесса движения, а из самой жизни. Затем медленно, величественно, гордо, с достоинством богини луна зашла за купола Смольного, что резко рисовались на ее диске все то время, пока она опускалась от венчающего купол креста в бездны за горизонтом.
Пушкин, великий русский поэт, которого я вам уже называл и о котором еще не раз буду говорить, как и подобает великим национальным поэтам, прикоснулся ко всему и попытался также живописать эти пленительные ночи в прекрасных стихах. Мы, в свою очередь, сейчас дадим вам представление о стихах Пушкина, но не забывайте, что перевод ни в коем случае не равен оригиналу, как и лунный - солнечному свету.
Oui, je t’aime, cit;, creation de Pierre,
J’aime le morne aspect de ta large rivi;re,
J’aime tes domes d’or o; l’oiseau fait son nid,
Et tes grilles d’airain et tes quais de granit…
_
Да, люблю тебя, город, творенье Петра,
Люблю угрюмый вид твоей широкой реки,
Люблю твои золотые купола, где птица вьет гнездо,
И твои бронзовые ограды, и твои гранитные набережные.
Но то, что прежде всего люблю, о город надежды,
Это белых ночей твоих мягкую прозрачность,
Что позволяет, когда наступает счастливый месяц цветов,
Влюбленному прочесть среди твоей мягкой и сладкой бледности
Припозднившееся письмецо, которое украдкой
Подле своей матери набросала робкая возлюбленная.
Тогда без какой-либо лампы, в зыбком свете,
Мечутся во мне ее восторженные мечты,
Одним тобой ведомый, поэт с пылким сердцем,
Изливаю свою душу на пламенеющую бумагу.
И ты в это время в серебряных сумерках
Несешься в своей колеснице, немой город,
В ночном беге проливая на несчастных
Сон – сладкий напиток из твоего кубка.
И виден издали упругой молнией
В небе шпиль, поднятый адмиралтейством.
Тогда, под твоим легким дыханием, с нашего неба
К черному западу кажется убегающей тень,
И видно, как на смену отходящей заре,
Касаясь ее, приходит пурпур новой зари.
Стихи Пушкина хороши, но ночи Санкт-Петербурга!.. Стихи Пушкина - всего лишь поэзия человека, ночи Санкт-Петербурга - поэзия бога!
Примечание:
Феокрит (310 – 245 годы до н. э.) – греческий идиллический поэт из Сиракуз.
___
Имею сообщить вам печальную новость: мы пока ничего не знаем, что сталось c Дандре и 57 местами нашего багажа. И вот, чтобы делать вылазки в Санкт-Петербург, я довольствуюсь кожаной шляпой, белой велюровой курткой, серыми штанами и знаменитым фурункулом, из-за которого доктор намеревался одним махом снести мне голову.
Если бы у меня была хотя бы панама графа стоимостью 500 франков, то она уж отрекомендовала бы меня в глазах петербуржуа [петербуржцев] надлежащим образом. Но у меня ее не было. Таков как есть, я взгромоздился на дрожки и поехал.
Благодаря предварительной подготовке я знал Санкт-Петербург как собственный карман. И могу сказать по-русски: naprava – ; droite, naleva – ; gauche, pachol – va, sto; – arr;te, damo; – ; la maison. С таким репертуаром и способом мышления, столь ценимым мужиками, очень рассчитываю с честью справиться со своей задачей. В ту минуту, когда я отправляюсь в путь на дрожках, очень напоминающих мне запряженную мулом тележку моего друга Курте, гида из Chamounyx - Шамуни, кличка которого - я говорю о муле – С в е р х у п р я м ы й, что - поделом, вижу отходящим от графского дебаркадера и ласточкой скользнувшим по Неве в сторону Летнего сада очаровательный пароходик мощностью с дюжину лошадиных сил. Это - подсказка моей следующей экскурсии.
Правда, будь я на пароходике, не смог бы остановиться на деревянном мосту, а вид Санкт-Петербурга с высоты этого моста так прекрасен, что я испытываю желание любоваться им оттуда, как можно чаще. Итак, я останавливаюсь на мосту и смотрю на крепость. Самое примечательное из того, что она способна продемонстрировать на сегодня, - леса, в которые оделась однажды для реставрации колокольня Петра и Павла. Вот уж год, как подняты эти леса, и стоять им еще и год, и два, и, может быть, три года. Это в России называют un frais – д о й н а я к о р о в а.
Д о й н а я к о р о в а это - з л o у п о т р е б л е н и е. В русском языке нет слов, чтобы перевести наше распространенное выражение – arr;ter les frais - п о л о ж и т ь к о н е ц н е н у ж н ы м р а с х о д а м. В России издержки такого рода не переводятся вообще: появляются новые или продолжают накручиваться прежние.
В Царском Ceлe есть китайский мост с полудюжиной установленных в ряд фигур в натуральную величину; они размещены на пьедесталах. Однажды, проходя по этому мосту, Екатерина сказала:
- Нужно бы заново покрасить фигуры; они облезли.
Пожелание императрицы записали. И уже на следующее утро фигуры поручили заботам художника. Каждый год при жизни императрицы, день в день, их вновь раскрашивали. Умepлa она 63 года назад, но и все эти годы, день в день, освежают краску на них. Бедные фигуры, покрытые сегодня 80 слоями краски, потеряли человеческое обличье. Нужно проковырять слой краски толщиной в два пальца, чтобы добраться до деревянной основы. Вот это и называют les frais - д у р а ц к а я р а б о т а. Я отправляюсь в Царское Село только для того, чтобы увидеть несчастных дьяволов, заключенных в оболочку из кобальта и киновари.
Екатерина Вторая ненавидела свечи. До нее свечи зажигали в императорских дворцах. Она запретила, чтобы, неважно под каким предлогом, свеча проникала даже в будку к привратнику. Два года спустя, случайно заглянув в годовые отчеты, она обнаруживает там следующую запись: «Свечи, 1500 рублей». То есть 6 тысяч франков на наши деньги. Она пожелала узнать, кто дерзнул нарушить ее приказ, чем вызвано такое ослушание, и распорядилась провести расследование. Открылось, что по возвращении с охоты, великий князь Павел попросил сальную свечу, чтобы смазать животным жиром ссадину на том месте, которое соприкасается с седлом. Ему принесли свечу стоимостью в два су. Эти два су раздули до 1500 рублей. Это и есть то, что называют un frais – п р и п и с к и.
Подобное случилось и с царем Николаем, который вместе с князем Волконским, просматривая однажды счета императорского дома, обнаружили, что за год израсходовано губной помады на 4,5 тысячи рублей. Сумма показалась ему чрезмерной. Ему объяснили, что зима была суровой, и что императрица каждый день, а дамы и фрейлины каждые два дня расходовали по баночке помады, чтобы сохранить свежесть своих губ. Царь признал, что губы названных персон были свежи, но, в конечном счете, свежи не на 18 тысяч франков. Он обратился с вопросом к императрице, и она ответила ему, что испытывает отвращение к этому средству косметики. Он расспросил дам и фрейлин, и они ответили ему, что ее императорское величество не пользуется опиумной помадой, они тоже не позволяют себе ее употреблять. Наконец, он справился на этот счет у великого князя Александра - ныне царя, и тот, порывшись в памяти, вспомнил, как в день, когда святили воду, он вернулся в Зимний дворец с потрескавшимися губами и послал за баночкой опиата. Когда велели принести нечто подобное, оказалось, что это стоило три франка! Значит, еще по-божески, если сравнивать со свечкой стоимостью всего лишь в два су. Это вот и называют un frais – о ч к о в т и р а т е л ь с т в о.
Итак, не стоит удивляться, если леса колокольни собора Петра и Павла сохраняются какие-нибудь год, два года, десять лет! Единственное, чему можно удивиться, так это исчезновению их в один прекрасный день.
Есть, однако, у колокольни собора Петра и Павла история, которая должна бы натолкнуть архитектора на мысль, как ускорить работы.
