Итак, не стоит удивляться, если леса колокольни собора Петра и Павла сохраняются какие-нибудь год, два года, десять лет! Единственное, чему можно удивиться, так это исчезновению их в один прекрасный день.
Есть, однако, у колокольни собора Петра и Павла история, которая должна бы натолкнуть архитектора на мысль, как ускорить работы.
В 1830 году заметили, что одно крыло ангела, венчающего колокольню для красоты и в то же время играющего роль флюгера, надломилось и готово пасть с первой же бурей. Починка этого небесного крыла вызывала необходимость ставить очень высокие, и, следовательно, очень дорогие леса вокруг колокольни, поднятой над землей на 150 английских или примерно 400 французских футов. Леса оценивали в 200 тысяч франков. Это было накладно: затратить такую сумму денег, чтобы заколотить четыре гвоздя в крыло ангела; один гвоздь обходился в 50 тысяч франков. Думали-рядили, что делать: обсуждался и вопрос, не оставить ли поврежденное крыло, как есть, и будь с ним, что будет. Находились даже экономисты, которые утверждали, что ангел с одним крылом, став легче, будет лучше вращаться и будет показывать направление ветра быстрее и точнее, когда крестьянин по имени Петр Телушкин и кровельщик по профессии, попросил у властей разрешения сделать ремонт, чем вызвал обсуждение, без лесов и без любого другого вознаграждения, кроме возмещения понесенных им расходов, в чем нужно положиться на него, и платы за труд, после выполненной операции, от щедрот архитектора в той мере, в какой он ее оценит. Предложение показалось выгодным, и его приняли.
Дело было исполнено ко славе, самой высокой, мастepa Телушкина, и без каких бы то ни было устройств, а только с веревкой, молотком и гвоздями, да еще молоток и гвозди, предназначенные для ангела, никак не помогали при восхождении. Великую радость испытали петербуржуа и огромный прилив гордости ощутили люди из народа, когда увидели, что Телушкин справился с задачей и осенил себя крестным знаменьем, благодаря бога за дарованную милость свыше, за то, что не свернул себе шею. Крыло ангела было починено, и через пять дней после того, как расстался с мостовой, Телушкин снова ступил на нее, такую расшатанную, какая бывает в Санкт-Петербурге, но более безопасную для него, конечно, чем бронзовая дорога с позолотой, которую он только что одолел. Внизу его ожидали охваченный неистовством народ и взбешенный архитектор. Среди поздравлений, которыми народ осыпал Телушкина, выделился голос архитектора:
- Крыло ангела не смотрится прямым, - сказал он.
Глядя на ангела, затем оборачиваясь к архитектору:
- Думаю, ваше превосходительство ошибается, - ответил Телушкин.
- А я, я повторяю, что крыло закошено в сторону, - настаивал тот.
- Ладно! - сказал Телушкин. - Придется его выпрямить.
И он снова взялся за дело.
Но так как вопрос о вознаграждении решал архитектор, то Телушкин платы за труды не получил. Он вернулся к себе, и на какое-то время о нем забыли.
Месье Оленин, директор Академии, прослышал об этом приключении и о том, что несчастный кровельщик ничего не получил; пригласил Телушкина к себе и, попросив рассказать всю историю, представил его императору Николаю, который вручил крестьянину медаль и четыре тысячи рублей серебром. Обладатель таких денег, бедный Телушкин стал потерянным человеком. Раньше то ли было не на что, то ли в силу воздержанности, но он не пил. А с того дня не прекращал напиваться.
В России, к несчастью, пьянство в некотором роде поощряется правительством - производство вина и других крепких напитков, которыми спаивают русский народ, предоставлено спекуляторам, именуемым otkoupchiks – о т к у п щ и к а м и, - и поощряется следующим образом: чем больше народ пьет, тем больше дается откупа на производство спиртного.
Вот Телушкин и занялся активно тем, чтобы прибавить барыша винному откупу. В результате, во время холерного бунта в 1831 году, находясь в состоянии полного опьянения, на Сенной площади, что стала главным театром этого события, он выбросил какого-то медика из окна пятого этажа. Хорош он был или нет как врач, но разбился насмерть.
Признанный одним из главарей бунта и виновным в трагическом падении врача из окна, Телушкин был приговорен к наказанию кнутом и Сибирью. Был бит кнутом и отбыл в Сибирь. Ясно, что о нем не было больше ни слуху ни духу.
После того, как переедешь деревянный мост и спустишься на набережную, вытянутую с востока на запад, первый зеленый массив, который встречаешь, это - Летний сад. На подъезде к нему нужно еще одолеть явно горбатый мост, переброшенный через речку Фонтанку.
Горбатый мост - тоже из трудов Петра I.
Однажды, когда он самолично правил экипажем, везя шефа полиции обедать в свой домик, о котором поговорим в свое время, и который не следует путать с его первым домиком, рядом с крепостью, сохраняемым сегодня под стеклом, деревянный мост через Фонтанку рухнул под санями императора. Император и шеф полиции, оба оказались в реке. Петр выбрался на берег, помог в том же шефу полиции; затем, видя, что тот вылезает по его стопам живой и невредимый, он хватает свою историческую трость, которой имел обыкновение наказывать, и, как следует, отлупил своего компаньона как шефа полиции, ответственного за несчастный случай на Фонтанке.
После административного палочного взыскания:
- А! - сказал он, - пойдем теперь обедать; я вздул шефа полиции, но не моего гостя.
Легенда умалчивает, не пострадал ли аппетит гостя.
Летний сад – Люксембургский сад петербуржцев; у него прямоугольная форма, и с одной стороны он ограничен Фонтанкой, с другой - каналом. Внутри, как и снаружи, все - по шнуру.
Прогулка по саду была бы довольно грустной, если бы Екатерина не додумaлacь привнести туда немного Варшавы, чтобы поразвлечь гуляющих, то есть разместить там статуи и бюсты, взятые ею из варшавских публичных садов, после раздела Польши. Я не видел ничего более гротескного, чем вся эта коллекция мраморных богов, богинь и нимф с видом Помпадур, прическами на прямой пробор и губками сердечком. Среди прочих есть подмигивающее Сладострастье, смеющаяся Аврора и пожирающий своих детей Сатурн; они стоят того, чтобы ради них совершить три путешествия, подобных тому, какое совершил англичанин ради одной лишь решетки сада.
В числе польского мрамора, помещенного в русском саду, есть бюст Яна III Собеского, спасителя Вены.
Однажды, это было в 1855 году, император Николай, проходя Летним садом в сопровождении своего генерал-адъютанта графа Ржевуского - поляка, на что указывает его фамилия, остановился перед бюстом Собеского и после минуты его молчаливого созерцания, повернувшись к своему адъютанту:
- Знаешь ли ты, - спросил он, - кто, после Собеского, самый большой в мире глупец?
Адъютант, который затруднился остановить на ком-либо свой выбор, смотрел на императора, не зная, что ответить.
- Ладно, уж! Это я, - сказал Николай, - я, кто во второй раз спас Австрию!
В Летнем саду, если от входа с набережной повернуть налево, выходишь к небольшому дворцу Петра I, к тому самому, куда он направлялся обедать с шефом полиции, которого он отечески вздул за случай с мостом через Фонтанку. Там услуги провожатого оказывает инвалид за 20-копеечное вознаграждение. За 20 копеек вы видите часы, сделанные Петром I; шкафы и столы, что служили мебелью; большую печь, у которой Екатерина, помня пребывание и свои обязанности у доктора Глюка, стряпала пирожки.
Есть одно понятие, каковое необходимо уяснить, раз уж вы ступили на землю России; это - слово или, скорее, два слова na tchay - н а ч а й. Все равно, что bakchis - б а к ш и ш у людей Bocтoкa, trinkgeld – у немцев, le pourboire – у французов. Выражение na tchay – переводится буквально: Pour le th;!
Чай - национальный напиток русских. Нет ни одного дома в России, каким бы бедным он ни был, не имеющего son somavar – своего самовара, то есть медного прибора, в котором кипятят воду. Если голландцы опиваются огурцами, то русские крестьяне - горячей водой. Не улавливается никакого смысла в чае мужика и количестве полулитровых стаканов кипятка, потребляемого вприкуску с парой сахара, то есть с двумя кусочками сахара не более бобов, которые он почему-то не кладет в стакан - в России мужчины пьют чай из стаканов, а женщины из чашек; не знаю, откуда такое разделение, - но грызет, помаленьку прихлебывая чай. Сахар к чаю и есть то самое н а ч а й, что просит русский и просит к месту и не к месту, без повода и довода, ничего не предпринимая, чтобы н а ч а й заслужить, а как неаполитанец, движимый лишь одним: может быть, подадут. Русские говорят, что, когда бог создал славянина, славянин обернулся к богу, протягивая к нему руку:
- Ваше превосходительство, - сказал, - на чай, пожалуйста.
