И наконец, номер пятый — к вопросу о пухленьких губках — десятилетняя девочка Полечка: «Раскольников разглядел худенькое, но милое личико девочки, улыбавшееся ему и весело, по-детски, на него смотревшее... положил ей обе руки на плечи и с каким-то счастьем глядел на неё. Ему так приятно было на неё смотреть, — он сам не знал почему...» — прочитал Дмитрий Всеволодович с особенным выражением. — «— А кто вас прислал?..» Бла-бла-бла... Вот: «— А меня любить будете?
Вместо ответа он увидел приближающееся к нему личико девочки и пухленькие губки, наивно протянувшиеся поцеловать его... Тоненькие, как спички, руки её обхватили его крепко-крепко, голова склонилась к его плечу... Прижимаясь лицом к нему все крепче и крепче... Заплаканное личико...
— Всю мою будущую жизнь буду об вас молиться! — горячо проговорила девочка и вдруг опять засмеялась, бросилась к нему и крепко опять обняла его... Раскольников сказал ей свое имя, дал адрес, и... девочка ушла в совершенном от него восторге».
Этот номер с девочкой Полечкой и пухленькими губками особенно крут, если учитывать, что две минуты назад у девочки Полечки помер папочка.
Две минуты — буквально! Ну, пять. На глазах у ребёнка умер отец! раздавленный, как все помнят, телегой. Раскольников произносит небольшой абзац текста — уходит — его на лестнице догоняет дочка раздавленного отца
и an! — «по-детски весело засмеялась», «тянется тёплыми губками» и «злила в совершенном восторге»!.. Как вы это говорили, Федя? «Черпает»? Откуда Фёдор-Михалыч «черпает»?
Вот я вам показываю, откуда — черпает прямо, я б сказал, коромыслом: и не просто «маленькие», не просто «слабенькие» — ещё желательно, чтобы была инвалид, а ещё лучше чтобы отца задавило, чтобы было какое-нибудь унижение, чтобы слезинки поблёскивали — вот тогда прямо совсем хорошо...
Дмитрий Всеволодович выпил воды. У Фёдора на душе было тяжко, но слушал он со вниманием.
— Надо признать, — продолжал Дмитрий Всеволодович, — что все эти эпизодики с детскими личиками и безответными губками — эпизоды короткие, не центральные. Ощущение, что все они где-то сбоку, наскоряк, в какой-то тёмной подворотне... то на лестнице тёмной, узкой, кривой... то в санях под пологом, в темноте, как-то криво всё, наскоро, неудобно, негде автору от души развернуться... Оно понятно: «Лолиту» когда у нас напечатали? Что-то лет через сто после «Преступления и наказания»? И то был страшный международный скандал. Так что Фёдор-Михалычу в тысяча восемьсот каком-то там шестьдесят пятом году тему пухленьких детских губок не стоило слишком уж развивать... Костей не собрал бы. Так что — по краешку... кривенько, маргинальненько... Зато есть описания, где Фёдор-Михалыч дал жару уже — каламбур! — не по-детски. Есть описания, где уже не намёки по типу «много позволила в темноте» — а всё смачно прописано, и что позволила, и кому, и куда; и непонятно, что это вообще: то ли ещё художественная литература, то ли уже что-то за гранью... добра и зла... Чтобы не выглядело как предвзятость, я снова жёстко привязываюсь к лексике.
В девятнадцатом веке, в каких-нибудь шестидесятых-семиде-сятых годах, не в ходу было слово «эротика», «эротичность». Не говоря уже — «сексуальность». Использовались другие слова — «наслаждение» и, буквальнее, — «сладострастие». Я начну с более слабого, с «наслаждения». «Знай, сударь, что мне таковые побои не токмо не в боль, но и в наслаждение бывают...» — говорит Раскольникову Мармеладов. — «Ибо без сего я и сам не могу обойтись. Оно лучше».
Мне это нравится: «Оно лучше».
Жена «схватила его за волосы и потащила в комнату. Мармеладов сам облегчал её усилия, ползя за ней на коленках. — И это мне в наслаждение! И это мне не в боль, а в на-слаж-дение, милостивый государь!..» «В на-слаж-дение» Достоевский сам написал по слогам. Он подчёркивает: наслаждение связано с чувством вины. Алкоголика — а Мармеладов клинический алкоголик — наказывают, и в момент наказания он вместе с болью испытывает наслаждение. Мы эту связь для себя помечаем: преступление — наказание — наслаждение... Здесь же, в скобках, запойный алкоголизм... И, не задерживаясь пока на этом, движемся дальше.
В том же романе — сцена публичного покаяния. В общем-то, психологическая развязка: «Он стал на колени посреди площади, поклонился и поцеловал эту грязную землю с наслаждением и счастием».
Обратите внимание, счастье и наслаждение здесь испытывает — кто? Убийца.
Вообще, если вдуматься: кто главный герой двух самых главных романов Фёдор-Михалыча Достоевского? Кому мы сочувствуем что-нибудь страниц пятьсот «Преступления и наказания» и тысячи так полторы страниц «Карамазовых»?
Специально для читателей books4iphone.ru
Это убийцы.
В первом случае — непосредственный и реальный убийца Раскольников, во втором случае — убийца, я бы сказал, мистически-коллективный: вы помнит" к отцеубийству причастны по крайней мере три брата — Дмитрий, Иван и Павел Смердяков, который тоже их единокровный брат. Парадоксально, что Дмитрий — ударил, и в принципе, физически мог убить. Павел реально убил. Но при этом мистически самый виновный — Иван, который в момент убийства находится вообще в другой географической точке — в деревне Чермашне. Чермашню тоже запомним.
Достоевский так строит логику повествования, что виноват в первую очередь Иван, поскольку он ненавидел отца больше всех. А что убил чужими руками — неважно, не суть. Другой интереснейший момент в двух романах — это описание жертв убийства.
Жертвы в обоих случаях — отвратительные. Тошнотворные. Вы обращали внимание, насколько похожи Фёдор Павлович Карамазов и старуха-процентщица? Они страшно похожи! «Старуха была подозрительна... Жиденькие волосы, жирно смазанные маслом, были заплетены в крысиную косичку... Крошечная, сухая старушонка, с вострыми и злыми глазками, с маленьким вострым носом... На её тонкой и длинной шее, похожей на куриную ногу...» Бр-р. И кстати вот ещё важно: прямо перед убийством Раскольникову «показалось в её глазах что-то вроде насмешки...» А вот Фёдор Павлович Карамазов, которому, между прочим, автор дал своё имя:
«Кроме длинных мешочков под маленькими его глазками, подозрительными и насмешливыми, кроме морщинок на его маленьком, но жирненьком личике, к острому подбородку его подвешивался ещё большой кадык, мясистый и продолговатый как кошелёк, что придавало ему отвратительно-сладострастный вид... Обломки чёрных, почти истлевших зубов... Брызгался слюной каждый раз, когда начинал говорить...» Ну, понятно. Предел физического отвращения. Алкоголик, что важно. Свёл в гроб мать Ивана и Алексея. «Завёл в доме целый гарем и самое забубённое пьянство»...
Итак. Оба злющие, жирно-востренькие, мозглявенькие, подозрительные и насмешливые, с морщинистой шеей... Ни разу не жалко!
И, кстати, знаете, почему из восьми романов Фёдор-Михалыча Достоевского — самыми главными оказались в итоге два? Как сами думаете? Я думаю, потому, что читатель чувствует, когда автор пишет по существу. А по существу два романа написаны про одно: хороший, милый, красивый и тонко чувствующий молодой человек давит старую гниду. Потом весь роман мучается и страдает, читатель сочувствует. Ближе к концу со страдающим молодым человеком случается... что? А случается с ним — таинственная история! В тот момент, когда убийство раскрыто — Митеньку Карамазова замели, Родя Раскольников сам признался — в этот момент убийца испытывает удивительную расслабленность. Он — буквально — падает, припадает к родной земле — и как в сказке: ударился оземь, и обернулся... взлетел ясным соколом!
«Всё разом в нем размягчилось, и хлынули слёзы. Как стоял, так и упал он на землю... и поцеловал эту грязную землю с наслаждением и счастием». Это Раскольников, мы читали.
И про Дмитрия Карамазова читали тоже — ему снится сон про дитё именно когда его повязали, и вот сейчас отправят в тюрьму: «...какое-то странное физическое бессилие одолело его... прилёг на большой хозяйский сундук и мигом заснул». Фактически «упал», «упал в сон», «провалился»...
Ему снится сон про дитё — коричневые погорельцы, бла-бла... — «загорелось всё сердце его и устремилось к какому-то свету...» И просыпается, «светло улыбаясь», «с каким-то восторженным чувством» и «с новым, радостью озаренным лицом»!
Упал он больно — встал здорово. Упал виноватый — взлетел абсолютно счастливый!
Теперь ещё раз, чтобы не забыть, весь маршрут, вся последовательность .
Жертва. Предельно мерзкая, отвратительная. Ненависть к ней. Убийство — тайное! Чувство вины. Известие о наказании. Странная слабость, бессилие, размягчение — падает наземь — и счастье! Что всё это означает?
Поблизости продолжают маячить униженные малолетние девочки, алкоголизм — и крестьянская группа с бурыми неразличимыми лицами. То есть русский народ, который, по Фединому утверждению, кто-то «любит». Какой странный коктейль. Тем не менее, каждый ингредиент — строго на своём месте. Коктейль «Достойевски». Минуту терпения — и мы имеем рецепт!
