— Где вы взяли деньги на все это? — поинтересовалась заведующая.
— Моя бабушка умерла, — ответила Ада, — и оставила мне золотое яичко.
Исключительно за наличные она умудрилась разжиться тарелками, чашками и столовыми приборами, заварочным чайником и сковородкой и смастерила коврик на стол, чтобы швейная машинка не царапала дерево. Вдобавок Ада обзавелась радиоприемником, подержанным, конечно. Эта устаревшая модель занимала всю поверхность шкафчика для продуктов, приходилось ждать минут пять, пока нагреются лампы, но по вечерам, когда Ада сидела одна, радио заменяло ей компанию. Порой она скучала по шумной спальне в общежитии, по Берилл, что неразборчиво бормотала во сне, а по утрам девушки ее этим дразнили; по Морин с аденоидами, спавшей через две кровати от Ады и храпевшей как паровоз. Впрочем, если ей становилось уж слишком одиноко, она всегда могла поболтать со Скарлетт из подвала.
Иногда она просыпалась среди ночи. Голоса снаружи. Женский голос. Громкий, сердитый. Фрау Вайс? Сердце уходило в пятки. Фрау Вайтер? Ада зарывалась лицом в подушку, искала рукой крестик, собираясь с силами. Монахиня. Встать. Рука запуталась в простыне. Крестик пропал. Ада ощупывала матрас. Она в кровати, не на полу. Она в своей комнате, в Лондоне. Ада прислушивалась. На каком языке они говорят? О чем? Слух обострялся. Вот Скарлетт что-то сказала. Потом мужской голос. Станислас. Это Станислас. Что он говорит? Спрашивает о ней? Ладно, ладно. Нет, это не он. Кто тогда? Он пришел или уходит?
Уходит. Скарлетт заканчивает работу в полночь. Опускает ставни. Закрыто.
— Как в магазине, — сказала она однажды Аде. — Но я поздняя птаха, так что забегай, если увидишь свет за ставнями. Попьем какао.
Каждую субботу глубоко за полночь они вдвоем, сбросив туфли на высоких каблуках, мазали лица кольдкремом, стирали макияж. Без косметики, в туфлях на плоской подошве Скарлетт выглядела неказисто. Обычная женщина, как все. И однако не серая мышь, но хамелеон: днем тусклая, как брусчатка, вечером яркая, как неон. Женщина способна вмиг измениться: надела новое платье, припудрилась, накрасила губы, нарумянила щеки — и ее не узнать. Мужчинам этого не дано. По-настоящему ее звали Джойс, но она именовала себя Скарлетт.
— Скарлетт? — спросила ее Ада. — Никогда не слыхала такого имени.
— Ты серьезно? — Голос Скарлетт зазвенел от безграничного удивления. — Скарлетт О’Хара. «Унесенные ветром».
— Что это?
— Что это? Лучший на фиг фильм, какой я когда-либо видела. Кларк Гейбл. Я от него без ума.
— Не знаю такого.
— Черт меня дери, где ты провела всю войну?
— Далеко, — поколебавшись, ответила Ада. — В деревне.
— В несусветной глуши, видать. «Унесенных ветром» где только не крутили.
Ада прихлебывала горячее какао из щербатой кружки, избегая встречаться взглядом со Скарлетт. Та сидела по-турецки на кровати, платье натянулось на коленях, рядом пачка «Вудбайнз». Пальцы у нее пожелтели от никотина, голос был грубый, но Аде она нравилась.
Скарлетт снабжала ее резинками, три штуки за два шиллинга, и наказывала бдить, чтобы клиент клал деньги в сумочку до того, как получит свое.
— Ты новичок, а в нашем деле много хитростей. Мы, женщины, должны держаться вместе.
Ада сшила ей юбку из обрезков, купленных на рынке, в знак благодарности. Мягкий хлопок с шерстяной добавкой в розовую клетку, «без усадки», если верить рекламе.
Еще два года, а потом она покончит с этим. К тому времени она скопит достаточно.
Ада жила по твердому расписанию. Ранним утром с формой официантки в руках — черное платье по фигуре, негнущийся воротник и фартук — она цокала вниз по Стрэнду до чайной «Лайонз». На обед она могла уходить домой, но предпочитала посидеть с девчонками, так оно веселее. Потом опять на работу, расхаживать между столиками в наколке-короне и кокетливом передничке. Два чайника чая и булочка. Уже несу. Мужчины поглядывали на нее, Ада выделялась на общем фоне. Не среди подавальщиц ей место. Ада это понимала, и посетители тоже.
Ей больше нравилось работать в зале, а не в буфете. Суеты меньше, и в зале клиенты иного пошиба: постарше, с доходами посолиднее, они оставляли хорошие чаевые. Были и постоянные посетители, служащие, и не мелкие, но занимающие какую-нибудь должность. Эти приходили в обеденный перерыв, усаживались в угол с газетой и заказывали из мясного меню: жареную свинину под яблочным соусом, ветчину с пикулями. По средам магазины закрывались рано и в чайную стекались продавщицы побаловать себя бифштексом и почками в тесте, колбасой и чипсами. Днем по понедельникам и пятницам являлись женщины, располагающие временем и средствами, обычно с приятельницами; посидев в «Лайонз», они отправлялись домой в пригороды заваривать чай муженькам. К этим женщинам в нарядных платьях, шляпках и перчатках Ада была особенно расположена. Она знала их всех. У них имелась прислуга, а дети учились в частных школах. Портнихи у них тоже были: в пригороде всегда найдется благовоспитанная швея, и совсем рядом с домом.
Улыбнувшись Аде, клиентка встала и одернула платье. У нее была хорошая фигура, стройная, гибкая, и симпатичное лицо цвета персика. Платье из искусственного шелка с защипами на лифе и на бедрах.
— Все время топорщится, — клиентка разгладила юбку, — и прилипает.
Ада не поняла, к кому дама обращается. Ее приятельница пудрилась, отвернувшись к окну. Платье и впрямь сидело плохо, слишком тесное на бедрах и слишком широкое в груди. Взяв сумочку и перчатки, клиентка направилась в дамскую комнату. Официанткам запрещалось туда входить. Убедившись, что никто на нее не смотрит, Ада последовала за клиенткой.
— Простите, что вмешиваюсь, мадам, но все дело в складках. Они заужены.
Женщина с удивлением уставилась на Аду.
— А вы, конечно, мигом смекнули? — саркастическим тоном ответила она. Эта подавальщица не слишком ли много на себя берет?
— Да, смекнула. Поперечный защип, он натягивает ткань. Его нужно слегка припустить, сделать посвободнее.
— Вы разве портниха? — В голосе насмешка, но дама явно заинтересовалась.
Ада сдвинула каблуки, расправила плечи.
— Именно так. И хорошая портниха. (Клиентка посмотрела на часы.) Здесь я работаю из-за денег, — добавила Ада. Клиентка явно спешила, боясь опоздать на поезд, что отходил в 3.10 от Чаринг-Кросс, или на поезд в подземке, и тогда придется долго ждать следующего. — Хочу открыть свое дело.
Дама уже натягивала перчатки:
— Вы можете это исправить?
— Сперва я должна посмотреть, получится ли расставить швы. Надо совсем немного, по четверти дюйма с каждой стороны. Платье станет посвободнее.
— Я его почти не ношу, — сказала клиентка. — Но не выбрасывать же? Принесу вам его на следующей неделе. — Она положила полпенни в блюдце на раковине: — Что я теряю?
Ее звали Попли, миссис Попли. В следующий понедельник она принесла платье. Ада вывернула его наизнанку, разглядела внимательно. «Мастерица», что его сшила, ничего не смыслила в тканях, и даже прямая строчка ей не давалась. Защипы получились неровные, швы налезали друг на друга.
— Оставляйте, — сказала Ада. — Верну через неделю.
Спустя неделю миссис Попли померила платье в дамской комнате.
— Превосходно, — объявила она, возвратившись к своему столику с платьем, упакованным в бумагу. — У вас есть визитка?
— Нет. — Визитка? Даже у миссис Б. не было визиток. — Но вы всегда можете застать меня здесь.
— А примерки?
Ада постаралась не выказать своей радости.
— Я дам вам мой адрес. Тут совсем близко. Обговорим условия. — Ей очень нравилось это слово, «условия». — По четвергам я работаю полдня.
Миссис Попли вынула записную книжку, изящную, обтянутую кожей:
— Ваше имя?
Ада продиктовала ей: Воан. И добавила: Модистка.
Костюм из твида для миссис Попли, платье из хлопка для ее дочери. Наряд для матери подружки дочери, чтобы надеть на крестины. Практичная одежда из добротных тканей. Ничего выдающегося, но надо же с чего-то начинать.
Ада слушала новости по Би-би-си. Она должна знать, что происходит в стране и в мире, чтобы поддержать беседу со своими друзьями-джентльменами. Не то чтобы они ожидали от нее осведомленности в международных делах, но Аде было интересно. Раздоры между Индией и Палестиной. Судебные процессы в Нюрнберге и Дахау. Подумать только, а ведь она была там, на вражеской территории. Теперь казалось странным вспоминать об этом. О том, как она шила на всяких фрау, как прислуживала в доме коменданта. Она никому не может об этом рассказать, и пусть это останется ее тайной — навсегда. Оберштурмбанфюрер Вайтер покончил с собой, Мартина Вайса повесили — она видела снимок в «Дейли геральд», — но о его жене и детях не было сказано ни слова. Фрау Вайс, или как там ее звали на самом деле, могла сменить фамилию, а значит, и Йоахим теперь не Вайс. Как Ада отыщет их? И Станисласа. Теперь она не сомневалась, что на мюнхенской улице видела именно его. По крайней мере, он жив. Мюнхен казался далеким прошлым. Да и предвоенный Лондон тоже. Аде не всегда удавалось припомнить, что стояло на том или ином месте, прежде чем бомбежки сровняли здания с землей. И также ей не всегда удавалось вспомнить, каким был Станислас. Память играла с ней в поддавки, и порой Ада ловила себя на мысли, а существовал ли вообще Станислас, не выдумала ли она его. Она даже не была уверена, что узнает его сейчас, если встретит.
