— Дело не в… Вам что-то нужно?
— Да, — сказала пламенная фанатка «Баухауса». — Возьмете меня на работу?
Даже если отвлечься от театральной своевременности ее появления, напоминавшей якобинскую комедию, я никогда не слышал, чтобы вопрос ставили таким образом. Обычно звучало осторожное «Нет ли у вас вакансии?», и рука робко тянулась в рюкзак за помятым резюме. Ее прямота мне понравилась.
— Все возможно. А вас можно? В смысле, с документами у вас все в порядке? — поправился я.
— Можно. Я из Квебека… — Ага! — …но разрешение на работу у меня есть.
— Вы в каких-нибудь кафе раньше работали?
— А то.
Я подождал несколько секунд. По идее дальше должно бы последовать пояснение, в каких кафе она работала. Этой информацией, как вскоре стало ясно, гостья делиться не желала.
— Не хотите назвать парочку?
— Не особенно.
Это мне тоже показалось довольно милым. Входная дверь открылась и закрылась, но я не потрудился выйти проверить, что там творится: я знал, что это уходит Рада. Мы уже месяц не видали ни одного посетителя в такой поздний час.
— А о венском кофе вы что-нибудь знаете? И вообще о кофе?
— Н-нет. — Она меняла тактику: скрывала хрипотцу, педалировала трепетность. Ее голос подпрыгнул на октаву. — Но я очень быстро учусь.
Я решил, что именно прозрачность и неуклюжесть ее уловок выдает настоящее желание попасть на работу. Интересно: с девушками из «Будильника» я сразу заподозрил, что за их напускной простотой кроется какой-то злой гений, а здесь мне это даже не пришло в голову. Удивительно, как много мыслей не приходит в голову, когда перед вами стоит двадцатилетняя француженка, пусть канадская, в сетчатых колготках. И как много приходит.
— Да, кстати, — спохватился я. — Как вас зовут?
Она расплылась в ухмылке. Она поняла, что на работу ее берут. Она знала это уже несколько минут. Наверное, с момента, когда я покраснел на фразе «А вас можно?». Вопрос о ее имени был фактически равносилен подписанию контракта.
— Карина.
— Семь долларов в час для вас приемлемы? — Рада получала восемь пятьдесят.
— Ну, на крайняк, — сказала Карина, кое-как соорудила сокрушенное выражение лица, но тут же разулыбалась опять и даже запрыгала на месте. — Ладно! Но только пока вы не поймете, насколько большего я заслуживаю.
Теперь я должен был рассказать жене, что в одностороннем порядке уволил Раду и нанял другую баристу через десять минут после того, как она отлучилась с Кайлом. И что новое прибавление к семье «Кольшицкого» — двадцатилетка с нулевым опытом. И нулевым размером.
Я надеялся, что мне удастся дать Нине отчет о событиях вечера, не представ при этом кобелем или ослом. Экономия полутора долларов в час задним числом придавала моим действиям логику.
Когда я пришел домой («Дорогая, я…»), Нина уже играла в «Шарики». Последнее время она проводила почти по два часа в день, складывая цветные шары в ряды. Она играла со звуком — какофонией цензорского писка, спортивных свистков, стеклянного звона и кассового дребезжания.
— Кайл знает потрясающие вещи, — объявила она, не отрываясь от игры. — Я многому научилась.
— Кайл? Потрясающие? — спросил я. — Это все равно что сказать «я только что съела изумительную галету».
— Ох, заткнись, — пробормотала она, без сомнения наслаждаясь Свинтонским закулисным преклонением.
— Я нанял новую девушку, — выпалил я.
— Что значит нанял? Прямо сейчас?
— Я не имею в виду, что их теперь две. Я отпустил Раду. Из экономии. Новенькая дешевле. — Я повысил голос. — Ты же этого хотела, правильно?
Нина поставила игру на паузу и развернулась.
— Но мне нравилась Рада.
— Ну что ж. Ты ее без меня наняла, я ее без тебя уволил.
— А посмотреть на новую девушку я хоть смогу?
— Конечно, сможешь, — я смягчил тон. — Еще абсолютно ничего не решено. Я просто сказал ей зайти в среду… и пятницу.
— На пробы? Или за деньги?
— На пробы… Платные пробы.
— Так чем это отличается от найма?
— Слушай, я уже извинился.
— Когда?!
Я оттеснил Нину и сел перед компьютером проверить почту. Удалил строгое письмо от электрической компании. Неоплаченные счета за электричество валялись в «Кольшицком» с сентября. Я мельком подивился, как мы дошли до жизни, в которой это было последней из моих проблем.
— Односторонность решения меня не волнует, — сказала Нина, хотя это было явно не так. — Я просто удивлена, что ты так темнишь. Она работать умеет? Опыт у нее есть?
— Да, конечно. То есть она… крайне молода.
— Насколько?
— Крайне.
— Господи. Ей что, двенадцать?
Во второй раз за вечер я почувствовал, как к горлу подкатывает затхлая волна всепоглощающей, бесцельной ярости. Я сглотнул ее, как смог, и тихо объяснил Нине, что нет, нашей новой баристе не двенадцать, что мое нововведение сэкономит нам 450 долларов в месяц, $1,50×10×30, и что именно эта мера, вполне возможно, поможет нам свести концы с концами в ноябре, и если она с данной мерой не согласна, то не желает ли она предложить другой, более привлекательный, более человечный способ сократить наши расходы, не снизив при этом уровень обслуживания, и если она может предложить такой способ, я был бы счастлив ее выслушать. Счастлив.
Вместо этого Нина просто расплакалась. Какой же это конструктивный диалог, скажите на милость?
Утро среды не оказалось катастрофическим, как я боялся. Карина пришла в белой рубашке и джинсах, была безупречно вежлива и уважительна с Ниной и даже немного разбиралась в приготовлении кофе, отчего у меня отпустило дыхание: мне казалось, что испытательный срок проходила не новая работница, а я. К двум часам Нина решила, что Карина с работой справится, и ушла на раннюю прощальную встречу в баре с Радой. («Извинись за меня», — сказал я ей в спину. Нина не развернулась, но ее лопатки каким-то образом сумели выразить негодование.)
— А как твоя фамилия? — спросил я у Карины.
— Ха! Произнесешь ее правильно — получишь приз, — объявила она, сняла квиток с погашенным счетом с иглы, на которую мы их накалывали, и написала что-то на обратной стороне. — Вот.
Ее фамилия была Rochechouart.
— Рошешуар, — сказал я.
— Впечатлена. А как твое полное имя? — Приз, судя по всему, был забыт.
— Марк Шарф, — сказал я, ощущая во рту, как обычно, когда я произношу свое имя вслух, вкус сухого клейстера.
— Полное! Полное! У тебя есть второе имя?
Я поморщился.
— Николас.
— Отлично! — воскликнула Карина Рошешуар и записала его одним словом: МАРКНИКОЛАСШАРФ. Единственное, что я ненавидел больше, чем свою фамилию, это мое второе имя (или, по-русски, отчество), стыдливо переделанное при иммиграции из отцовского Николая, что само по себе являлось пугливым славянским камуфляжем еврейского Нахима. Не имя, а слоеный пирог приспособленчества. Покорный, тихий Николас появлялся в моей жизни всякий раз, когда нужно было заполнять официальные документы. Большую часть времени мне удавалось держать его заткнутым между двумя рыхлыми словами Марк и Шарф.
Карина продолжала чиркать. На ее лице проступило довольное выражение.
— Вот, — сказала она, протягивая мне проколотую бумажку. — Извини, я это со всеми делаю. Нервный тик.
На бумажке теснились строк десять алфавитной чехарды, в которой я спустя секунду признал анаграммы моего имени: КРИК ФАРША НА САЛО, НАКАРКАЛ C ШИФРОМ, КЛИН — ФОРМА ШАРА и даже ЛАРС ФОН КАШМАРИК.
— А это кто такой? — спросил я, указывая на Кашмарика.
— Откуда мне знать! Это я так гадаю, — радостно сказала Карина.
— Что-то мне мое будущее не очень нравится. Особенно «крик фарша».
— Эй, нечего меня винить. Я всего лишь пифия.
— Пифия. А не гурия?
— Нет, пифия. Иногда гарпия.
Беседа быстро регрессировала в пошловатый флирт. Я ударил по тормозам.
— Так почему ты решила работать в кафе? Я видел, как ты готовишь эспрессо. Ты действительно быстро учишься, но про опыт наврала.
Карина на секунду смяла личико в маску отвращения, высунув очень темный язык.
— А ты почему работаешь в кафе?
— Что ты имеешь в виду? Я владелец.
— Ага, но почему?
Я не знал, что сказать ей в ответ. Потому что думал, что справлюсь? Потому что Нина перечитала «Трех сестер»? Потому что просто так сложилось?
— Исследование, — твердо сказал я. — Исследование для романа. О Георге Кольшицком.
— О ком?
В течение следующих двадцати минут я заваливал Карину легендами о Кольшицком, пока у нее не остекленели глаза. Вот и хорошо, думал я. Пусть ей будет со мной до смерти скучно. Я не хотел никакого взаимопонимания, потому что за взаимопониманием возникает взаимное влечение. Я хотел быть скучным, болтливым старым боссом, замшелым, ископаемым, на три, пять, десять поколений старше этого пахнущего персиками существа. Пусть она думает, что я сам участвовал в Австро-турецкой войне. Кольшицкий, c'est moi.
