Все эти достижения были отодвинуты на задний план Реконкистой, то есть завоеванием потерянных территорий Кастилии, Арагона, Португалии и других католических королевств, которая в 1492 г. завоеванием Гранады положила конец арабскому господству в Аль-Андалусе. Тем не менее семь столетий (с VIII по XV в.) представляют собой достаточный промежуток времени для того, что принято называть «чудом Аль-Андалуса»[4]: развиваются литература, науки, переводы находятся на высшем уровне и обслуживаются приверженцами трех религий. Под арабским владычеством достигает зенита также древнееврейская поэзия. Сооружаются архитектурные шедевры и украшаются единственными в своем роде изразцовыми мозаиками мудехар, выращиваются и экспортируются в другие страны Европы новые культурные растения Востока, такие как сахарный тростник, артишоки и лимоны. В этой плодотворной атмосфере появляется младшая сестра «Тысячи и одной ночи» – «Сто и одна ночь».
Ситуация с передачей этого произведения, его, так сказать, свидетельство о происхождении, показывает совершенно ясно: все семь сохранившихся рукописей появились на арабском Западе, то есть в Магрибе или в Аль-Андалусе. В рукописях содержатся слова из региональной лексики мавританской Испании и Магриба – важные признаки их происхождения. Точно так же и образы действующих лиц «Ста и одной ночи», по крайней мере некоторые из них, указывают на арабский Окцидент: торговец из Кайруана в первой истории, как и много раз выступающие в качестве протагонистов халифы из династии Умаядов. Почему же именно они играют в «Ста и одной ночи» такую важную роль?
Одним из факторов является несомненно историческое значение Умаядов в истории Аль-Андалуса. Ведь эмират, а затем халифат Кордоба считался государством-наследником халифата свергнутых Умаядов в Дамаске. И хотя ко времени написания манускрипта в Аль-Андалусе уже господствовали последующие династии, Умаяды как основатели династии и завоеватели по-прежнему пользовались большим уважением. Так, например, халифы из династии Умаядов Абд аль-Малик ибн Марван и трое его сыновей занимают в «Ста и одной ночи» такое же по важности положение, как и халиф из династии Аббасидов Харун ар-Рашид в «Тысяче и одной ночи».
Еще одним прямым указанием на это является тот факт, что халифы в «Ста и одной ночи» иногда титулуются как «цари». В большинстве историй своими очень маленькими территориями, часто вообще всего лишь одним-единственным городом правят именно цари (по-арабски «малик», мн. ч. «мулюк»). Стоит пересечь границу города – и ты уже покидаешь царство. Эти мини-царства, или города-царства, напоминают о временах арабско-исламских малых королевств в Аль-Андалусе и их правителей, уже упомянутых мулюк ат-Таваиф, которым часто также подчинялась только территория одного города и окружавших его деревень.
Помимо этого, воображаемая география «Ста и одной ночи» дает нам еще одно важное указание на то, что место происхождения этого произведения – арабский Запад. Для этого нам, правда, придется отправиться далеко на Восток, в Ориент Ориента, или на Восток Востока. Действие рамочного повествования «Ста и одной ночи» происходит в Индии в давно минувшие времена. Заглавную роль здесь играет некий «царь Индии», возникают мотивы из древнеиндийской литературы. Даже рассказчик похож на индийских прототипов. Тем не менее индийский театр действий скорее напоминает стереотипные кулисы, чем географическую или историческую топонимику. И конечно, не случайно, что эти кулисы, рассматриваемые из арабской перспективы, содержат в себе нечто «ближневосточное». Из перспективы Каира, Багдада или Дамаска, то есть для нас – воплощения понятия «арабского Востока», мы имеем дело с классическим образом Ориента. Это картина утренней, или восточной, страны, далекой, чужой, экзотической и именно потому особенно привлекательной.
Из андалузской вечерней, или западной, страны эта восточная страна кажется еще дальше и узнается еще менее отчетливо, чем в рамочной истории «Тысячи и одной ночи». Действие происходит в так называемом островном царстве Индии и Китая (газаир аль-Хинд ва-Син ас-Син). А в «Ста и одной ночи» сказочный Ориент Ориента, или Восток Востока, начинается не с далеких Индии и Китая. Здесь уже проступают координаты Персии. «В городе Хорасане, – так говорится в рамочной истории, – я повстречал юношу, купеческого сына, умопомрачительно прекрасного и блистательного, как сияющий свет!» Хорасан (Хурасан) является в арабской исторической географии общепринятым территориальным обозначением восточных провинций Ирана. Но и в западных персидских провинциях понятие «Хорасан» означало просто «восточная область»[5].
Однако «Сто и одна ночь» перетолковывает это территориальное обозначение в название города и недолго думая переносит этот «город Хорасан» в так называемую страну Бабель (Вавилон), напоминающую как библейский город, известный строительством башни, так и древнюю восточную страну в Междуречье. Царь Индии быстро снаряжает экспедицию в Хорасан, чтобы доставить желанного юношу в Индию. В городе Хорасане – насколько известно, никогда не существовавшем на самом деле, – имеются, тем не менее, рынки и переулки, и в одном из таких переулков этот юноша ждет своей очереди внести вклад во вступительную часть к «Ста и одной ночи», которая перенесет читателя и слушателя с самого дальнего Запада на самый крайний Восток исламского мира, в некоторой степени – если позволено использовать этот каламбур – в Ориент Окцидента Ориента, то есть на Восток Запада Востока.
Происхождение и передача через поколения «Ста и одной ночи»Точные обстоятельства происхождения «Ста и одной ночи» скрыты во тьме веков. Древнейшим сохранившимся свидетельством существования текста этого произведения является, вне всяких сомнений, рукопись из Музея Ага-Хана, основа настоящего перевода. С помощью еще одной рукописи, вместе с которой она связана в сборнике рукописей, ее можно датировать периодом около 1234 г. Однако ее текст отчетливо демонстрирует следы более длительной письменной передачи через поколения. Таким образом, речь не может идти о первоначальном варианте произведения. Скорее всего, наша рукопись была, в свою очередь, скопирована с оригинала, который, по всей вероятности, точно так же имел предшественников. Когда, где и каким автором или редактором этот оригинал или его предшественники были впервые соединены в одно произведение, сегодня установить невозможно, и, может быть, это никогда не удастся установить, во всяком случае, пока еще это не изучено досконально[6]. Общеизвестные арабские работы по истории литературы и прочие источники с X по XV в., дающие нам довольно точные сведения об истории передачи через поколения «Тысячи и одной ночи», не содержат указаний на ее «младшую сестру». Единственным вторичным источником, в котором обнаружено упоминание о «Ста и одной ночи», является османско-арабская библиография «Кашф аз-Зунуна» из Хаджи Халифа или Катиба Челеби (1609–1657). Там говорится:
«Сто ночей, автор шейх Фахдас (или Фахрас), философ, – это сто историй» [7]
Дословный текст этой записи настолько скудный и в то же время – из-за путаницы с количеством ночей – частично вводящий в заблуждение, что едва ли мы можем исходить из того, что ее автор действительно был знаком со «Ста и одной ночью», по крайней мере не в настоящей редакции.
Поэтому давайте исследовать указания, которые дает нам само произведение. Последняя по времени историческая личность, упоминаемая в этих историях, – халиф из династии Аббасидов аль-Мутасим (правил до 842 г.). Указания на события XI в., например на крестовые походы, отсутствуют. В данном отношении это имеет особое значение, ведь во многих других арабских повествовательных произведениях именно крестовые походы оставили литературный след. Таким образом, по этим признакам период возникновения «Ста и одной ночи» может относиться приблизительно к концу IX или началу X в., то есть, грубо говоря, около 900 г. Такой датировке соответствует также историографическое сообщение о том, что в течение X в. в Аль-Андалусе получили распространение такие персидские обычаи, как, например, ежегодный праздник михраган, о котором говорится в прологе к «Ста и одной ночи»[8].
С другой стороны, «Сто и одна ночь» через свою рамочную историю очень тесно связана с древнеиндийскими литературными образцами примерно в таком же объеме, а в некотором отношении даже еще более тесно, чем «Тысяча и одна ночь». Китайская «Трипитака», собрание буддийских канонических сочинений, предлагает под номером сто семь историю следующего содержания: один царь смотрит на себя в зеркало и задает собравшимся министрам вопрос: знают ли они более красивого человека, чем он. Те сообщают ему, что слышали о непревзойденной красоте одного юноши в его царстве. Царь велит послать за юношей под тем предлогом, что хочет пригласить его из-за его мудрости. Вскоре после своего отъезда юноша снова возвращается домой, чтобы взять выписки из своих книг. Он находит свою жену в объятиях другого мужчины. После этого у юноши начинается жизненный кризис, его внешность изменяется и красота исчезает. Прибыв к царю, который ничего не знает об этом происшествии, юноша по этой причине оказывается сначала в изоляции, чтобы отдохнуть от утомительного путешествия. В этот период он случайно становится свидетелем того, как супруга царя изменяет ему с конюхом. Утешенный таким образом судьбой, юноша тут же приходит в себя, и его прежняя красота восстанавливается. Когда после этого царь обращается к нему, юноша рассказывает ему о том, что пережил и что наблюдал. Царь возмущается вместе с ним распущенностью женского пола. И они совместно решают уйти в горы и отказаться от мира[9].
