КАК МЫ ДЕЛАЛИ РЕКЛАМУ ПРИВАТИЗАЦИИ
НА ЭТАПЕ ЛИКБЕЗА
В начале 90-х годов, на старте приватизации, на дверях одной безвестной компании в небольшом российском городе N появилось объявление, вызвавшее небывалый ажиотаж среди местного народонаселения. “Российские ваучеры — в Польшу” — эти четыре слова, нетвердо нацарапанные на листке бумаги, собрали целую толпу желающих немедленно обменять свои приватизационные чеки на турпоездку за рубеж.
Неизбалованный частым посещением иностранных государств и неискушенный в тонкостях прохождения государственной границы, обыватель города N воспринял слово “ваучер” исключительно в контексте приватизационных событий. Богатые же возможности русского языка и полное непонимание сути этих событий окончательно укрепили его в мысли о том, что, отдав приватизационный чек, можно прокатиться в Польшу.
Таких казусов, особенно на старте приватизации, случалось предостаточно. Госкомимущество было завалено письмами, авторы которых искренне недоумевали, почему им не удается обменять свой приватизационный чек на пылесос или стиральную машину. Иногда охватывало отчаяние. Казалось, как можно провести стремительную массовую приватизацию в стране, где вот уже третье поколение понятия не имеет о том, что такое частная собственность?
При этом пророчества сыпались со всех сторон одно мрачнее другого. Депутаты злорадно предрекали: две трети населения отдадут свой чек за бутылку. Респектабельная французская “Фигаро” была настроена еще менее оптимистично. По прикидкам французских политологов, 80 процентов российского населения не захотят включаться в процесс приватизации и при первой же возможности обменяют свои чеки на водку или колбасу.
Безусловно, вчерашний советский народ и такие понятия, как “приватизация”, “акция”, “курсовая стоимость”, “дивиденды”, разделяла глубочайшая интеллектуальная и нравственная пропасть. Чтобы преодолеть эту пропасть, требовались огромные усилия государственной пропагандистской машины. Проблема же заключалась в том, что к началу рыночных реформ эта машина была совершенно выведена из строя. Старые узлы и механизмы либо окончательно проржавели, либо были попросту выкручены и выброшены. Менять же их на новые — то ли руки не доходили, то ли понимания не хватало, как там эти колесики и винтики должны крутиться.
Как было при советской системе? Идеология являлась функцией власти. Причем одной из самых наиважнейших ее функций. На партийных съездах и конференциях формулировались основополагающие идеологические установки, и затем к их толкованию, тиражированию и внедрению в умы миллионов подключалась стройная система партийных органов: отделы пропаганды ЦК, обкомов, горкомов и райкомов.
У этих отделов в арсенале имелся целый набор годами отточенных приемов, с помощью которых “линия партии” проводилась в массы. Регулярные совещания с руководителями средств массовой информации, публикация передовиц и других необходимых материалов в многомиллионных партийных изданиях, “проработка” последних партийных установок на партсобраниях и в трудовых коллективах. Не говорю уже о пристальном присмотре карательных органов за “инакомыслящими” и “идеологическими отщепенцами”. Таким образом, идеология базировалась на фундаменте сильной государственной власти. Отлаженный механизм работал, как часы, до тех пор пока эта власть оставалась сильной.
С крахом же компартии и советского государства вся вышеописанная пропагандистская система просто перестала существовать. И дело не только в том, что не стало отделов пропаганды. Рухнула сама идея партийной государственной идеологии. А так как никакой иной идеологии, кроме партийной, в стране не существовало, новоиспеченное российское государство осталось без государственной идеологии вообще.
К сожалению, ни “идеология рынка”, ни “идеология реформ” государственной идеологией так и не стали. Возможно, отчасти это было связано с тем, что слова “пропаганда”, “агитация”, “идеология” в первое время вообще вызывали всеобщую аллергию. Но главная причина, как мне кажется, заключалась в другом: у слабой государственной власти в принципе не могло быть сильной государственной идеологии.
Разве могла появиться таковая в стране, где президент объявлял курс на реформы, а парламентарии грозились реформаторов “на столбах перевешать”? Где вице-президент публично поносил президента, члены правительства друг друга, а губернаторы не стеснялись объявлять свои вотчины “республиками”? К чему я все это говорю? Нас, команду приватизаторов, команду реформаторов-рыночников, часто упрекают за недостаточную идеологическую работу, за плохую пропаганду реформ и т.д. и т.п. Конечно, мы допускали определенные просчеты и ошибки в этой работе. Но я хочу, чтобы читатель понял главное: даже самые титанические усилия десятка государственных чиновников на ниве агитации и пропаганды не способны были компенсировать отсутствия единой государственной идеологии, бездействие государственной пропагандистской машины.
Главная проблема, на мой взгляд, заключалась в том, что идеология приватизации всегда оставалась идеологией небольшой кучки людей — сначала “команды Гайдара”, потом — “команды Чубайса”. Огромное же большинство государственных чиновников — высокопоставленных и не очень — старались дистанцироваться от этой идеологии. В большей или меньшей степени. В зависимости от того, куда веяли в данный момент столь переменчивые и капризные политические ветры.
Из-за отсутствия пристального внимания государства к идеологии как таковой и к идеологии реформ в частности, пропагандистская система в новой России отстраивалась медленно, спонтанно и малоосмысленно. Когда рухнул коммунистический режим и ушли в прошлое многочисленные отделы пропаганды, когда вчерашние партийные газеты разом обрели независимость и перестали быть рупорами государственной власти, единственными структурами, запрограммированными на проведение государственной линии в массы, остались только ведомственные пресс-службы.
Однако структуры эти в большинстве своем были до крайности несамостоятельными, если не сказать — убогими. Они сформировались за несколько перестроечных лет из бывших отделов пропаганды — те же люди, те же жизненные установки, те же навыки работы. При этом они никогда не вырабатывали никакой линии, никакой стратегии. Всегда оставались лишь проводниками стратегии, сформулированной кем-то свыше, и, как правило, занимались исключительно технической работой: аккредитация, организация выступлений, оповещение прессы.
Поэтому когда партийная “пирамида” развалилась и стратегические задачи формулировать стало некому, эти люди оказались абсолютно несостоятельны как идеологические работники. В 1992 году апофеозом работы правительственных пресс-служб была разработка планов выступлений различных министров на различные темы. Считалось большой удачей, если такие планы удавалось составлять.
Конечно, уже первые недели реформ показали, что требуется напряженная идеологическая, информационная и образовательная работа. Но у горстки реформаторов из гайдаровской команды просто руки до этого не доходили. Драма была в том, что реальными реформами занималась небольшая группа людей (человек десять), а масштаб проблем, который им предстояло решить, был гигантский: пустые прилавки, отсутствие товаров, обесценивающиеся деньги, неплатежи...
Впрочем, постепенно, стихийно и интуитивно, спотыкаясь на собственных ошибках, пресс-служба правительства Гайдара приходила к пониманию того, что такое информационная и идеологическая работа. Стали появляться проекты радио- и телепередач, в которых ненавязчиво и доходчиво растолковывалась суть идущих реформ. Стали думать над тем, как сделать регулярными и понятными народу выступления “отцов реформ” и толковых правительственных чиновников... Однако стать мозговым центром, формулирующим и пропагандирующим стратегию реформ, правительственной пресс-службе так и не удалось.
Гайдар ушел. Премьером стал Виктор Степанович Черномырдин. Отдавая должное идеологической работе, он добился повышения статуса руководителя правительственной пресс-службы: последний был возведен в ранг министра. Но при этом не был продуман механизм идеологической работы. Выражаясь рыночным языком, не был отлажен менеджмент. Все опять окончилось отрывочными выступлениями премьера и отдельных членов кабинета. Пресс-служба оставалась в значительной степени бюрократической организацией. Впрочем, в то время ни у кого не было опыта создания эффективных, быстро реагирующих на события и упреждающих последние пресс-структур.
Были трудности и другого порядка. Очень многие люди, работавшие в правительственной пресс-службе, просто не понимали сути экономических проблем. Они их боялись. А потому и не были способны ясно их подать. Впрочем, это оставалось общей проблемой в первые годы реформ. В 1992—1993 годах не так много было и журналистов, которые грамотно и популярно могли писать на экономические темы. Порой случалось так, что пресс-конференции по вопросам экономических реформ превращались в сплошные балаганы. Журналисты из прокоммунистических изданий затевали бессмысленную полемику с Гайдаром, отстаивая постулаты коммунистической политэкономии. В итоге значительная часть отведенного времени у членов правительства уходила не на то, чтобы разъяснять очередные шаги в области экономической политики, а на то, чтобы огрызаться, отбиваться. При этом всей пишущей братии было совершенно понятно, что левых вовсе не интересует суть ответов на задаваемые ими вопросы, им важно лишь в очередной раз обвинить и обличить. Одним словом, обществу в целом не хватало экономических знаний, и это тоже негативно сказывалось на освещении хода реформ.
