– Обалдеть, – медленно выдохнула я, помолчала и спросила: – А почему морская звезда?
– По форме шрама хорошо подходила, там было как раз пять лучей таких, и в центре твёрдый круг. Татуировщик предлагал разные звёзды, цветы, взрывы, но мне морская больше всех понравилась, я тогда в игру играл с пиратами, так что зашло хорошо.
– Жесть, – вздохнула я, он рассмеялся, спросил:
– А у тебя есть тату?
– Шутишь? Меня бы убили, если бы я это сделала.
– Не убили бы, – он отмахнулся, зевнул и добавил, сладко потягиваясь: – Если родители готовы убить ребёнка из-за татухи, то это очень странные родители, бежать от них надо, а то мало ли, что им в следующий раз не понравится. Да?
Я вздохнула и промолчала, посмотрела на стены в поисках часов, но стены были такие белые, как будто этот дом вообще только что создали, поэтому я посмотрела на окно – там было солнечно.
– Когда тебя будить?
– Ни-ко-гда! Я буду спать, пока смогу, до скончания времён. И тебе рекомендую.
– Понятно, – я улыбнулась, понимая, что от этого сонного создания уже ничего не добьюсь, обняла его поудобнее и поцеловала в щёку, шёпотом сказала: – Волшебных снов.
– Волшебных, – кивнул ВэВэ, и через секунду уже спал. Я полежала с ним, мысленно планируя остаток дня, потом осторожно выбралась из-под одеяла, оделась и пошла хозяйничать.
* * *
Слово "хозяйничать" у меня в голове имело ярко выраженный негативный оттенок, и употреблялось строго в составе фразы "нечего тут хозяйничать", но в исполнении ВэВэ это звучало прекрасно, и я вспомнила, как бабушка тоже использовала это слово, когда отдавала мне на растерзание свои запасы советских тканей или свою спальню.
"Я ничего не испортила в итоге. Были пробы и ошибки, но они все были поправимы, и в конце всё получилось хорошо. Наверное, это зависит от тона приказывающего."
Тон ВэВэ был великолепен, я была уверена, что всё получится в лучшем виде. Разобрала пакеты из супермаркета, чисто символически прошлась тряпкой по ванной комнате, подоконникам, дверным ручкам и кухонным шкафчикам, больше для успокоения совести, везде была идеальная чистота. Включила холодильник, нашла в телефоне идеальную песню, занялась блинами, пробуя результат и немного меняя тесто после каждого следующего блина, пока не получилось идеально. Поверх стопки надкусанных блинов легла стопка красивых и вкусных, я выключила плиту и включила чайник, решая, что лучше испеку горячих, когда ВэВэ проснётся. И в следующую секунду он открыл дверь кухни, не открывая глаз, и сонным голосом спросил:
– А что ты тут делаешь?
Я изо всех сил пыталась не рассмеяться над его мятым лицом, вдохнула поглубже, чтобы успокоиться, и ответила:
– Блинчики, Васенька. Ты выспался?
Он решительно мотнул головой:
– Я проголодался, – приоткрыл один глаз и осмотрел кухню в ярком оранжевом свете заходящего солнца, улыбнулся куда благодушнее и протянул: – Меня поднял этот божественный запах, я сейчас поем и пойду обратно спать.
Я кивнула ему на второй стул, а сама встала накрывать, спросила:
– Чай будешь?
– Если ты будешь, то кинь мне свой пакетик потом. Если не будешь, то я не буду.
Чайник как раз закипел и выключился, я достала себе одну из тех чашек, которые купила по списку, а ему поставила ту офигенную, которую взяла потом, поверх списка, заварила чай сначала ему, потом себе. Он наблюдал одним глазом, вторым продолжая дремать, чуть улыбался, сказал шёпотом:
– Мишка так делал в детстве. Хотя, он и сейчас так делает. Он вообще эксперт в экономии любых масштабов, и меня уже заразил, в "Вирусе" считают, что я жмот, потому что я сам лампочки меняю и стены крашу. А мне проще это за полчаса сделать самому, чем три часа искать специалистов, потом их сто раз проверять и заставлять переделывать.
Я поставила перед ним чашку, стопку блинов и пачку сгущёнки, взяла свою чашку и села напротив.
– Приятненького.
– Спасибо, – он попробовал блинчик, сначала немного, потом сунул в рот весь целиком, открыл оба глаза, как будто не мог поверить своему счастью, и с набитым ртом простонал: – О, боже... Кайф. У тебя лучше, чем в кафе. Я таких обалденных блинов не ел сто лет, с... третьего, наверное, класса. Или с пятого. У меня бабушка так готовит. Только она их маслом мажет, а я люблю, чтобы хрустели, поэтому тырю их прямо со сковородки, до того, как она намажет. Вкусно капец. Боженьки, как мне хорошо... А ещё есть?
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
– Тебе этого не хватит, что ли? – я с улыбкой указала на стопку блинов, которой хватит нам обоим, он осмотрел её с сомнением, посмотрел на меня, как будто оценивал конкурента, осторожно сказал:
– Ну... я не уверен. Так что, больше нету?
– Есть тесто, можно пожарить в любой момент, – я указала глазами на тесто, ВэВэ посмотрел на меня, потом на блины, потом опять на меня, улыбнулся как очаровательный вымогатель и сказал:
– А давай "любой момент" будет сейчас?
– Ты не лопнешь? – я препиралась чисто для поддержания разговора, а сама уже встала и включила плиту. Я была почти уверена, что он говорит это всё просто с целью сделать мне приятное, но спорить не собиралась, потому что цели он достиг – мне было приятно, мои блины уже много лет никто не хвалил, меня вообще за пределами работы особо комплиментами не баловали, чтобы не зазнавалась. А сейчас я смотрела, как мой обалденный директор уплетает мои обалденные блины, и впервые думала о том, что случится, если я вдруг однажды всё-таки зазнаюсь.
"И что тогда произойдёт?"
Ответа не было, я раньше не задумывалась о таких вещах, но сейчас задумалась, потому что риск сильно увеличился. Блины исчезали с ошеломляющей скоростью, я увидела один надкусанный, он был из первых, которые я пробовала, и я точно знала, что с этого момента будет тем хуже, чем ближе ко дну, поэтому быстренько отобрала тарелку и улыбнулась с невинным видом:
– Мне оставь хоть чуть-чуть.
ВэВэ сделал честные глаза и поднял руки, глядя на меня и на тесто, и улыбаясь всё невиннее. Я уточнила:
– Сколько тебе сделать?
– Один? – неуверенно предположил он, прислушиваясь к себе, качнул головой: – Или лучше два? Да, я думаю, два будет в самый раз. И ещё три сделай, и вот там на тарелке пусть лежат, я буду знать, что это мои, эта информация будет греть мою душу во сне.
– Хорошо, – я занялась блинами, тихо поглядывая на ВэВэ и улыбаясь – он выглядел таким милым и уютным в этом мятом состоянии, мне пищать хотелось от умиления. Я забрала свою чашку со стола и пила чай стоя у плиты, заедая первыми блинами, которые не то чтобы "комом", но всё же недостаточно хороши для ВэВэ. Он тоже пил чай, напряжённо о чём-то думая, потом как будто бы принял важное решение, и серьёзно сказал:
– А давай не три, а четыре?
– Хорошо.
– Я оборзел? – он широко улыбнулся, как будто точно знал весьма растяжимые границы того, насколько ему можно борзеть, оставаясь безнаказанным, я кивнула:
– Тебе можно.
Он улыбнулся ещё шире и протянул:
– О, да, я такой. Мне всё можно. И, кстати...
На столе зазвонил мой телефон, я бросила на него короткий взгляд, почти уверенная, что это какая-нибудь реклама, но увидела мамину аватарку и замерла, мигом холодея до глубины души. Наверное, у меня что-то случилось с лицом, потому что ВэВэ перестал изображать сонную расслабленность и через секунду уже стоял рядом со мной, предельно собранный и готовый действовать, как только поймёт, в чём проблема. Я сама не понимала, в чём проблема, мне просто было жутко от самой мысли о том, что в мой зазеркальный блаженный мир сейчас ворвётся мамин голос и начнёт учить меня "жить правильно".
Я не шевелилась, телефон звонил, ВэВэ забрал у меня из рук чашку и сковородку, выключил плиту и обнял меня за плечи, я как будто очнулась, оказавшись со всех сторон окружена его руками. Стало легче, холод внутри отступил, я закрыла глаза, собираясь с силами. ВэВэ спросил:
