— Боги, я бы такое пожелала… — сказала Тави с тоской.
— Самый большой шатёр во всей пустыне.
— Мужчину с огромным…
— Тюрбаном, — захихикали сёстры, склоняясь всё к более диким желаниям.
— А что если вино предназначалось Королю? — выпалила я, отчаянно пытаясь отвлечь их внимание от джинна.
— Может быть, — согласилась Тави.
Как ещё они могли добраться до Саалима? Казалось, что до этого момента всё это не касалось меня, моей семьи. Но смерть прислужниц, деревенских жителей? Это было уже слишком близко, и это меня пугало. Я надеялась, что это была случайность, что вино предназначалось моему отцу. Что оно не предназначалось для невинных людей, и что алтамаруки не рассчитывали убить большое количество стражников и жителей поселения, чтобы Король отдал им джинна, чтобы спасти своих людей. Я молилась Эйкабу, чтобы это не было их целью, потому что, если это было так, то они плохо знали Соляного Короля.
В ту ночь я сидела с Рахимой в свете огня, развернув свою карту.
— Где он живёт? — спросила я.
У меня сдавило горло из-за чувства печали.
— Он вроде сказал, что прибыл сюда по юго-восточному пути, — проговорила она, неуверенно указав на карту. — Он сказал, что у них всё по-другому. Там больше деревьев и цветов, — она улыбнулась. — Он сказал, что они почти осели, потому что там нет дюн, и недалеко от их дома есть обширный источник воды. Думаю, он назвал это рекой.
Используя те обрывки информации, что она мне предоставила, я предположила, где на карте она, вероятно, будет жить.
Опустив тростинку в чернила, я нарисовала три короткие волнистые линии под юго-восточным торговым путем. Затем я передала тростинку своей сестре.
— Зачем это? — спросила она, неуклюже взяв тростинку.
— Ты должна написать свое имя, или хотя бы одну букву. Чтобы я знала, где найти тебя.
— Я не могу… — её глаза наполнились слезами. — Я не умею писать так, как ты.
— Ты станешь женой знатного человека. Тебе надо практиковаться.
Неопытной рукой Рахима опустила тростинку в чернила. Поскольку чернила начали стекать с конца тростинки, я посоветовала ей дать стечь каплям, чтобы не размазать чернила по пергаменту. Она подождала и, склонившись над картой, трясущейся рукой начертила огромную букву «Р» рядом с тремя полосками. Тростинка была всё ещё немного мокрой, поэтому её первая линия растеклась.
— Идеально, — сказала я, утирая щёки.
Я взяла карту и подула на чернила.
— Ты приедешь навестить меня как-нибудь? — поинтересовалась она сдавленно, слезы текли по её щекам.
— Приеду.
Рахима упала на мои колени и зарыдала. Я склонилась над ней, словно желая защитить от всего мира, и не могла сдержать слёзы.
— Я тебе верю, — сказала она сквозь рыдания.
Когда огонь был потушен, и ахиры уснули, я прижала Рахиму к своей груди. Завтра мы должны будем проститься.
— Я никогда не хотела остаться тут так сильно, как я хочу этого сейчас. Я никогда не хотела, чтобы солнце проснулось позже. Я не хочу уезжать, — прошептала Рахима.
— Нет, хочешь. Сейчас тебе тяжело, но завтра всё будет чудесно. Алтамаруки не причинят нам вреда. Не волнуйся, — я попыталась поверить в свои же слова.
— Это нечестно, что я выхожу замуж раньше тебя.
— Это неправда. Ты заслуживаешь всего счастья мира.
Я расчесала её волосы своими пальцами и заплела свободные косы. Я погладила ей спину и шею, и сказала, какой она была доброй, и как повезло её мужу, что он выбрал себе такую искреннюю жену.
Но она так и не смогла успокоиться из-за сильного волнения о своём будущем. Тогда я пересказала ей истории Саалима. Его истории о магии, об удаче, о свободе и любви переплелись вместе. Рахима закрыла глаза и, наконец, успокоившись, она позволила своим мыслям улететь далеко-далеко и уснула.
Когда дыхание Рахимы замедлилось, превратившись в знакомое мне дыхание сна, я рассказала одну из моих любимых историй Саалима — о далёком месте, где жил золотой король с могущественной королевой, и где были огромные водоёмы, вода в которых билась о каменные стены замка.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
Я стояла в центре пустой рамы с масляной лампой в руках. Пламя внутри неё было слишком слабым, чтобы давать достаточно света или согревать. У пламени была только одна цель: жертвоприношение.
Холодные фиолетовые оттенки окрасили небо, после заката. Я ещё сильнее укуталась в плащ, накинутый поверх моей абайи, и поставила лампу на землю. Я встала спиной к стражникам так, чтобы мой вздымающийся плащ скрыл от них мои руки и пламя.
Пошарив между слоями одежды, я нашла мешочек с солью. Я взяла пальцами большую щепотку и закрыла глаза.
Мазира, я дарую тебе эту плату за свободу, чтобы ты защитила моих сестёр и матерей от алтамаруков. Пусть они не смогут найти то, что ищут, забудут обо всём и уйдут. Пожалуйста, отведи алтамаруков от этого места, пусть они минуют нас.
Я бросила соль в пламя, но этого было недостаточно. Я набрала ещё горсть соли и медленно насыпала её в пламя, пока оно не потухло. Я надеялась, что этой жертвы будет достаточно, чтобы она услышала меня.
Да хранит нас Мазира.
Убрав соль, я взяла лампу и встала.
Рахима уехала сегодня утром, и я весь день избегала дома. Я не хотела видеть её пустой тюфяк, который когда-то должна будет занять новая сестра с горящими глазами. Это было самое сложное прощание в моей жизни. Она была моей сводной сестрой, но моё сердце принадлежало ей без остатка. Я пообещала ей, что постараюсь навестить её, но шансов было немного. Поэтому мы прощались навсегда, и я не могла этого вынести. Я представила, каково это будет прощаться с Тави, и не смогла совладать с этой мыслью. Я подумала о Саалиме. Нет, мне надо было перестать думать о прощании.
В тот вечер я заглянула в гарем. Моя мать сидела вместе с другими женами Короля. Они окружили одну из женщин, которая плакала, прикрывшись платком. Это была мать Рахимы. Когда Рахима уехала с принцем, она потеряла своего ребенка. Конечно же, она была безутешна. Другие жены напоминали ей о том, что это было благословение, и она должна была быть благодарна тому, что её дочь вышла замуж за знатного человека.
Моя мать положила руки на колени этой женщине.
— Это нормально плакать и кричать. У тебя забрали твоего единственного ребенка.
Я съёжилась и подошла к женщинам.
— Мама, — сказала я, потянув её за руку. Когда я отвела ее от расчувствовавшихся женщин, я спросила. — Как ты?
Она выглядела уставшей, её глаза были красными, а под ними залегли тёмные круги. На её лице не было макияжа, а её волосы были распущены и не расчесаны. Даже её платье было грязным. Она отодвинула в сторону разбросанные листки пергамента, испещренные её почерком, и мы сели на край ее невысокой кровати. Она начала распрямлять пальцы, а потом сжимать их в кулаки. Снова и снова.
Обхватив меня рукой за талию, она сказала:
— Дни стали короче.
— Да, пришла зима. Даже ночи теперь холоднее.
— Я не это имею в виду. Дни проходят очень быстро, — она потерла глаза и убрала волосы назад.
Меня обдало лёгким ароматом благовоний. Её нога стучала по полу, словно она была взбудоражена, или нервничала, или…
Дело было в Сабре. Через десять дней её должны будут выгнать из дворца. Я никогда не увижу её снова, как и моя мать. Я крепко сжала руку матери. Как могла я сказать ей, что всё будет хорошо, когда её первый ребенок вот-вот должен был покинуть её? Я не могла. Так же как никто не мог сказать того же матери Рахимы, по крайней мере искренне.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
— Я хочу так много сказать тебе. Тебе столько надо узнать. Но, — она взглянула на меня, — у тебя столько секретов. Откуда мне знать, что тебе нужно?
— О чём ты говоришь?
— Скажи мне, ты с кем-то встречаешься? Ты любишь кого-то?
Я закрыла лицо руками.
