«Тогда мы жили все вместе», — подумал Эд.
* * *
Для первого выступления Эд облачился в смокинг.
Впоследствии, по очевидным причинам, он одевался в дешевый синий комбинезон, который легко было выстирать; но на первом шоу ему хотелось выглядеть импозантно. Маленькие тесные подмостки возвели между «Майкл Кэрни с Брайаном Тэйтом смотрят в монитор, 1999» и «„Тойота-превия“ с клэпхемскими[47] школьниками, 2002», подсветив ее стеллажами старомодных цветных прожекторов и снабдив аккуратными голографическими спецэффектами. В центре сцены, на простом деревянном стуле предстояло сидеть Эду с аквариумом на голове; микрофон прорицателя был так же старомоден, как осветительная система.[48]
— На самом деле он ни к чему не подключен, — сказала Хэрриет. — Звук транслируется обычным способом.
Гермафродитка явственно нервничала. Она весь день после обеда тут суетилась. Хэрриет отвечала за обустройство сцены и обожала расписывать, как от простой девочки на побегушках проложила себе путь наверх по карьерной лестнице. Именно Хэрриет настояла на смокинге.
— Надо, чтобы ты выглядел властно, — сказала она.
Она была очень горда своими идеями. Втайне Эд считал, что те граничат с фатовством. Гермафродитка с живыми татухами, лысой башкой и пучками рыжеватых волос в подмышках казалась ему наименее привлекательным воплощением Сандры Шэн. Его так и тянуло сказать:
— Послушай, ты же теневой оператор, ты можешь всем тут рулить. Так зачем?
Но он не нашел уместного момента это высказать. К тому же реакция алгоритма на подобную критику была непредсказуема. Пока ему приходилось выслушивать ее объяснения и смотреть, как она указующим перстом целит в диорамы по обе стороны крохотной сцены:
— Мы помещаем себя в этом поворотном моменте, желая исследовать возможности непостоянства и вечных перемен…
— Не думаю, что нам этого особо хочется, — сказал Эд.
Он не понимал, зачем проектировать мерцающее голографическое изображение Тракта Кефаучи на атласный занавес позади. Но когда спросил об этом Хэрриет, та немедля сменила тему, превратилась в Сандру Шэн и посоветовала:
— Эд, тебе следует понять, что им ты нужен мертвым. Любое пророчество преждевременно. Аудитория возжаждет твоей смерти.
Эд только уставился на нее.
К вечеру он все еще не понимал, чего от него хочет аудитория. Людской ручеек быстро затапливал места перед сценой, принося широкую и представительную выборку нью-венуспортских типажей. Были тут корпоративщики из анклавов, одетые в кропотливую имитацию персонажей диорамы в тени за сценой; гики и культивары с Пирпойнт-стрит; невысокие, идеальной красоты портовые шлюхи, от которых пахло ванилью и медом; девушки-рикши, бак-наркоши, восьмилетние ганпанки и счетоводы всех вышеперечисленных. Набралось и несколько новочеловеков, чьи руки и ноги были бледны и неестественно гибки, а выражения лиц — неадекватны происходящему. Держались зрители тише обычной цирковой аудитории, а еды и напитков принесли с собой меньше, чем Эд надеялся. Зловеще внимательны. Непохоже, чтоб он им был нужен мертвым. Эд вышел на сцену в смокинге, сел на деревянный стул в свете цветных прожекторов и взглянул на них. Ему было жарко, накатывала тошнота. Одежда жала.
— А-э-э… — начал Эд.
Прочистил горло.
— Дамы и господа, — начал Эд по новой. Ряды белых лиц глядели на него. — Будущее. Что это такое?
Он понятия не имел, что бы добавить, поэтому наклонился, подцепил с пола между ног аквариум и устроил его на коленях. Эда наняли прорицателем. Ему нужно было о чем-то говорить. Он не знал, считается ли предсказание будущего развлечением или частью сферы услуг. Мадам Шэн по этому поводу не откровенничала.
— В общем, — сказал он, — почему бы мне не ударить в него лицом?
На него ринулись серебристые угри, что-то вытекло прочь из жизни, а потом вытек и сам Эд, растворился, как теплое течение в холодном море. Этим вечером ощущения его ничем не отличались от прежних, однако наблюдал он с некоторого расстояния, тягостно-липкого и непривычного. Все требовало усилий. Он очнулся примерно через час и обнаружил, что лежит на бетоне космопорта. Дул соленый ночной ветер. Его тошнило и морозило. Рядом на коленях стояла Энни Глиф. Ему показалось, что она тут уже некоторое время. И что ждала бы и дальше, сколько бы ни потребовалось. Он закашлялся и мучительно блеванул. Энни вытерла ему рот.
— Все-все, — сказала она.
— Иисусе! — вымолвил Эд. Потом: — Привет. Ну как я?
— Шоу было недолгим. Как только ты нахлобучил себе на голову этот аквариум, тебя судорога схватила. По крайней мере, было такое впечатление.
Энни улыбнулась.
— Их это не убедило, — продолжала она, — пока ты не встал со стула.
Она рассказала, что Эд поднялся со стула и около минуты стоял перед аудиторией в пляшущих пятнах света, дрожа, и что за это время он успел медленно обмочиться.
— Настоящий твинк-момент, Эд. Я тобой гордилась.
После этого из дымчатых недр аквариума донеслись какие-то приглушенные звуки. Эд резко вскрикнул и попытался сорвать аквариум с головы. Потом потерял равновесие и внезапно рухнул прямо в передний ряд, во весь рост.
— Их это не порадовало, и нам потом пришлось улаживать определенные недоразумения. Ну, ты знаешь, там же всякие топики заплатили за лучшие места, а ты им дорогие одежки облевал. Мадам Шэн их успокоила, но вид у них стал разочарованный. Мы тебя выволокли через черный ход.
— Я этого не помню.
— Да нечего там было особо смотреть. Ты испортил смокинг, катаясь в луже собственной мочи.
— А я что-нибудь сказал?
— О, ты предсказал будущее. Ты отлично поработал.
— Что я сказал?
— Ты про войну рассказывал. Ты говорил то, что они слышать не хотели. Синие детские тела вылетают из исковерканных кораблей в пустоту космоса. Замерзшие детские трупы в пустоте, Эд. — Она вздрогнула. — Ты же понимаешь, такое никто не захочет слушать.
— Но ведь никакой войны нет, — заметил Эд. — Пока.
— Будет, Эд. Ты так предсказал. Ты сказал: «Война!»
Для Эда это ничего не значило. После обычной вступительной части с угрями он увидел не свое детство в доме с серой крышей, а посадку первого своего ракетного корабля, тупорылого динаточного грузовичка «Цыпленок Кино», на пересохшую поверхность первой в жизни Эда чужой планеты; увидел он и широкую лыбу шестнадцатилетнего юнца на собственном лице. Обезьянка сидела у него на спине. Он вгрызался в понятия бесконечного путешествия и пустоты. Всегда найдется еще что-нибудь. А потом и еще что-нибудь. Он остановился на верхней ступеньке грузового трапа и заорал:
— Другая планета!
«Никогда ни о чем не жалеть, — пообещал он себе в том месте и времени. — Никогда не возвращаться. Никогда никого из них больше не видеть, этих матерей, отцов, сестер, которые тебя бросили». От этого места и времени до тяжко поразившей его смерти Дани Лефебр расстояние протянулось неощутимое. И все пути вели с «Цыпленка Кино» на гипердип, а оттуда в твинк-бак.
Он поведал об этом Энни Глиф, пока они шли по бетону космопорта к ней в комнату.
— Тогда меня звали иначе, — добавил он.
И вдруг подумал, что сейчас его опять вырвет. Он присел на корточки и опустил голову между колен. Стал прочищать горло. Энни коснулась его плеча. Спустя некоторое время ему полегчало, он сумел поднять голову и посмотреть на нее.
— Я сегодня вечером их расстроил, — сказал он.
Как всегда, Энни дала ему понять, что ее терпение бессловесно и основательно. Он бросился в него, как в омут с головой, потому как больше было некуда.
— Если я прорицатель, — воскликнул он в отчаянии, — то почему же я только и вижу что прошлое?
22
Устойчивые сущности
Было поздно. Люди торопились по домам из ресторанов и кинотеатров, опустив головы в сырой зябкой ночи. Поезда еще ходили. Майкл Кэрни застегнул куртку до воротника. На ходу вытащил мобильник и попытался дозвониться Брайану Тэйту: сперва домой, затем в Сохо, где располагался офис «Сони». Он ничего не добился, хотя соневский автоответчик сделал попытку заманить Кэрни в лабиринт корпоративных голосовых консультантов. Он убрал телефон в карман. Анна дважды нагоняла его. Первый раз в Хаммерсмите, где Кэрни пришлось задержаться и купить билет.
— Можешь меня преследовать, если тебе так приспичило, — сказал ей Кэрни. — Толку не будет.
Она вспыхнула, окинула его упрямым взглядом, протолкалась мимо касс через валидатор и спустилась на восточную платформу станции. Резкий флуоресцентный свет мигающих от износа ламп выхватывал из полумрака верхнюю часть ее лица. Она накинулась на него:
— Какая польза от твоей жизни, Майкл? Ну какая польза от твоей жизни?
