Вася Новосёлов, не сдержав радости, лихо съехал со второго этажа по лощёным перилам лестницы, с треском распахнул дверь и выбежал на школьный двор.
Уже много дней подряд солнце было скрыто за тучами, а сейчас оно неожиданно прорвало пелену толстых, хмурых облаков, и его лучи залили школьный двор ясным, тёплым светом.
— Ребята, солнышко тоже за нас голосует! — закричал Вася и подбросил высоко вверх свою фуражку.
Паша неодобрительно покачал головой:
— Разыгрался, как телок на выпасе!
— А чего ж не радоваться? Такой день один раз в жизни бывает! — возразил Вася. — Давайте отметим его чем-нибудь.
— Отметить надо, это верно, — согласился Паша и обратился к Косте: — Ты, Ручей, как?
Костя, занятый своими мыслями, ничего не ответил.
Подойдя к краю обрыва, он пристально вглядывался в раскинувшиеся перед «школьной горой» колхозные поля, перелески, словно видел их впервые, и жадно вдыхал прохладный осенний воздух.
Вот он и комсомолец! Как много решилось за этот день в его жизни. На заседании комитета ребята говорили о нём хорошо, но ему пришлось выслушать и немало упрёков: он резок, упрям, не всегда считается с товарищами.
Теперь, когда нужно, товарищи помогут ему, поправят, но и он, Ручьёв, должен сделать всё, чтобы ничем не запятнать чести комсомольца.
«Ничего не пожалею… все силы отдам», — думал он.
— Пойдёмте сейчас в лес, костёр разведём, — предложил Вася. — Большой костёр! Чтобы из всех колхозов видели!
Паша замахал на него руками.
— Хорошо бы яблоньки в саду посадить и деревья вдоль дороги. Надолго бы память осталась! — напомнил Костя ребятам про давний школьный обычай отмечать вступление в комсомол посадкой деревьев.
— Хорошо бы! — поддержал его Паша. — Только уже поздно, не приживутся посадки. Придётся до весны отложить.
На школьном крыльце показалась Галина Никитична и озабоченно оглянулась по сторонам.
— Наверное, брата ищет… Куда это он подевался? — шепнул ребятам Вася.
— А нелегко ей, поди, сейчас! — заметил Паша. — С Витькой-то как нехорошо получилось…
— Я думаю… — задумчиво сказал Костя и, отвечая каким-то своим мыслям, разрубил ладонью воздух: — А учительница она что надо!
Ребятам стало даже немного стыдно своей радости. Они осторожно подошли к крыльцу.
— Что вам, ребята? — вздрогнула Галина Никитична.
— Может, Витю отыскать? — тихо спросил Паша. — Вы скажите.
— Нет-нет, не беспокойтесь. Он, наверное, уже дома.
Учительница постояла ещё немного на крыльце и вернулась обратно в школу. Надо было подумать, во всём разобраться…
* * *
Выскочив из класса, Витя, не оглядываясь, спустился по лестнице и выбежал на школьный двор. По тропинке, ведущей к Высокову, шли ученики. И Витя понял, что он сегодня не в силах идти домой обычным путём: тропинкой, потом серединой широкой улицы, мимо сельсовета и правления колхоза, сельпо и чайной, около которых всегда так шумно и оживлённо.
А ведь сколько раз за эти годы, небрежно помахивая школьной сумкой, он входил в Высоково! Иногда Витя разрешал себе заглянуть в чайную, выпить бутылку шипучей фруктовой воды или покупал в сельпо кулёчек кедровых орехов и щедро оделял приятелей.
Сейчас, засунув кулаки в карманы куртки, он свернул с тропки в сторону, обогнул школьный сад и направился к лесу.
Куда он идёт? Зачем? И что, собственно, произошло?.. Члены комитета, как один человек, подняли руки против него. Значит, товарищи, которых он знал много лет, с которыми вместе бегал в школу, читал книги, играл в футбол, в лапту, не доверяют ему, не хотят принять в свой тесный круг? А ведь ему и в голову не приходило, что они могут так поступить. Разве он хотел плохого Алёше Прахову? Совсем нет. Ведь тот был ему даже благодарен… Говорят, что он плохо ведёт себя дома, невнимателен к матери. Но зачем школе вмешиваться в его домашние дела?.. Наконец, далась всем эта история на озере! Но, право же, он совсем не обязан был предупреждать каждого, что лодка худая…
Отбившийся от табуна гнедой, в белых чулках жеребёнок неприкаянно бродил среди кустов. Заметив Витю, он доверчиво затрусил за ним следом. Мальчик хмуро покосился на него, потом с досадой топнул ногой, и жеребёнок, тонко, жалостливо заржав, отпрянул в сторону.
Может быть, пойти в Почаево, к дяде, прожить там день-два, чтобы не видеть ни ребят, ни Варьки Балашовой, ни сестры?..
Или нет, лучше заглянуть к Прахову. Всё же приятель, можно отвести душу…
Витя вспомнил, как Алёша подвёл его, и вздрогнул. Как же мало у него на свете верных друзей!..
Лес стал гуще, ветки деревьев цеплялись за куртку, царапали лицо, но Витя не замечал этого.
Потом потянулся мелкий, частый осинник, болотистая низина…
Только к сумеркам Витя вернулся к Высокову и задами усадеб пробрался к дому.
У крыльца Никита Кузьмич колол дрова. Заметив сына, шагающего проулком, он поднял голову:
— Ты что это за усадьбами путь держишь? Улица узка стала?
— Так вот… захотелось! — буркнул Витя и направился в сени.
Здесь мать рубила в деревянной колоде капусту. Она очистила белую хрустящую кочерыжку и протянула сыну:
— Погрызи вот… Ты ведь любишь кочерыжки.
Витя отмахнулся и взялся за скобу двери, ведущей в избу.
В сени вошёл Никита Кузьмич и переглянулся с женой:
— Погоди, сынок! Чего смутный такой? С комсомолом-то как? Можно поздравить?
— Кого-то можно… — глухо выдавил мальчик.
— Это почему «кого-то»?
— А потому… не приняли меня.
— То есть, как это «не приняли»? — опешил отец. — По какому ж это праву-закону?
Злое, мутное чувство снова поднялось в душе мальчика:
— Варька Балашова с Ручьёвым зло на меня имеют, я к ним в бригаду не записался. Вот и подговорили ребят. Те на меня и навалились: я такой, я сякой…
— Витя, как ты можешь так говорить! — раздался удивлённый голос Галины Никитичны, которая только что вошла в сени. — Неужели ты так ничего и не понял?
— А-а, дочка заявилась! — усмехнулся Никита Кузьмич. — Что ж братца родного под защиту не взяла?.. Или твоему слову веры нет?
— Сестрица у меня такая… — язвительно сказал Витя. — Что ребята ни скажут, она со всем согласна. И тоже против меня голос подала.
— Вот оно как! — Никита Кузьмич покачал головой. — Родство, значит, насмарку пошло!.. Ну, а директор при каком мнении? Тоже с тобой согласен?
— Фёдора Семёновича не было на заседании, — сказала Галина Никитична. — Он в район уехал.
— Значит, одна всем заправляла? За старшую над ребятами была?.. И такое допустила! Эх, дочка, дочка!
— А может, и впрямь, сынок, провинился ты в чём перед ребятами? — пристально посмотрела на Витю мать. — Так признайся!
Никита Кузьмич недовольно махнул на неё рукой:
— Какая у него может быть провинность! Витя ж для школы находка: и учится хорошо, и на баяне мастак играть, и по рисованию спец… Вот и завидуют парню. Да ещё эта школьная бригада всех попутала!..
— Нехорошо ты говоришь, отец, — нахмурилась дочь. — Бригада тут ни при чём. Ты лучше спроси, почему Витя про худую лодку молчал!
Галина Никитична рассказала про случай на Спиридоновом озере.
Мать ахнула, выронила из рук тяпку, а Никита Кузьмич крякнул, словно обжёгся:
— Это правда, сынок?
— Так не артельная же лодка, а наша, личная! — Витя пожал плечами. — Кому какое до этого дело!
— Так-то оно так, — нахмурился отец, — а всё же ты лишку хватил. Минуло то время, когда каждый за свою лодку или, там, за свою телегу дрожал, от соседа прятал… В омут кануло.
— Вот видишь, отец! Товарищи не зря против Вити выступили… — сказала Галина Никитична.
— Какое там «не зря»! — с досадой возразил Никита Кузьмич. — Проштрафился мальчишка по недомыслию, а вы уж и размахнулись!
— Дело не в одной только лодке. Послушал бы, как школьники на комитете выступали! Честно, открыто, требовательно! Доброе имя комсомола им дороже всего… — И Галина Никитична принялась объяснять, за что товарищи осудили Витю. — Надо тебе подумать, отец, всё ли у нас в семье ладно. Балуешь ты Витю, меры не знаешь. Вот он и заважничал, выше других себя ставит.
— Что-что, а меня, сделай милость, от поучений избавь! — рассердился Никита Кузьмич. — Я тебе не школьник за партой… А насчёт «балуешь» так скажу: меня отец с двенадцати лет отдал в чужие руки, к сапожнику в учение. Нужда заставила. Так я всего отведал: и брани, и зуботычин, и труда тяжкого. Для семьи как отрезанный ломоть был, никто меня не опекал… Так зачем же моему сыну такую жизнь знать? Нужда нас не подпирает, не старое время. И пусть он живёт в своё удовольствие, сил набирает, никаких тревог не ведает… Пусть знает, что отец сына в обиду не даст.
— И чего ты, Кузьмич, всё на старое киваешь! — с досадой сказала Анна Денисовна. — Никто сына не обижает. Может, это и к лучшему, что ребята построже с ним обошлись.
