Не прошло получаса, и стол был накрыт.
— Милости прошу, дорогие хозяева! — с шутливым поклоном пригласила всех Марина.
— Гостям почёт! Садитесь и вы с нами, — сказал Сергей и выразительно посмотрел на Костю и Кольку.
Те поняли брата и с рыцарской стойкостью замерли у стены, дожидаясь, пока Марина с Варей с церемонным видом не сели за стол.
— Серёжа! — вдруг вспомнил Колька. — У нас же мёд есть… Полная банка.
— Раз такое дело… всё на стол мечи! — кивнул Сергей.
Не успели братья Ручьёвы и сёстры Балашовы приняться за ужин, как на пороге появился Фёдор Семёнович. Он был в брезентовом дождевике и с фонарём «летучая мышь» в руках — верный признак того, что наступили тёмные, ненастные вечера.
— Добрый вечер честной компании! — поздоровался учитель. — По какому же это случаю пир на весь мир?
Сергей поднялся ему навстречу:
— Как же это вы кстати, Фёдор Семёнович! Садитесь с нами… Костю завтра в комсомол принимают.
Он принял от учителя мокрый дождевик, подвернул огонь в фонаре и невольно подивился чутью, которое всегда вовремя приводит Фёдора Семёновича в дом к людям: в дни ли большого горя или радости, в час ли раздумья или сборов в дальнюю дорогу. Или, может, из дома на «школьной горе» учителю всё хорошо видно и он знает, у кого жизнь идёт сбивчиво, трудно, а у кого течёт плавно и ровно, словно полноводная река?..
Фёдор Семёнович сказал, что ужинать не будет, но горячего чаю выпьет с удовольствием, и присел к столу.
— Это правильно, что собрались! В комсомол один раз вступают… Событие на всю жизнь. — Учитель оглядел собравшихся за столом. — Что ж, Серёжа, надо будет брату в напутствие доброе слово сказать.
Сергей задумчиво посмотрел на Костю:
— Что ж тебе сказать, братец? Шагай! Рад за тебя. Сейчас комсомол… потом партия… Вся жизнь у тебя впереди. И живи ты честно, открыто, смело… Я вот сколько лет в комсомоле состоял и горжусь этим. И будь я в твоих годах, опять бы в комсомол записался. Минуты не раздумывал бы. Был бы наш отец жив, и он бы порадовался. Ведь отец как говорил; «Жизнь, она как река большая. Один на сухом месте отсиживается, в кусточках; другой у бережка барахтается, в осоке да в тине, боится, как бы не унесло, а третий на самую стремнину выгребает…»
— Правильные слова… Я их ребятам часто напоминаю! — подхватил слова Сергея учитель. — Сам-то Григорий Васильевич всегда на стремнину выходил, на главное течение. И вам так жить завещал… Я с ним на фронте встретился, в одном взводе служил. Довелось как-то нашей роте одну сопку атаковать перед Днепром. Трудная сопка! Восемь раз мы в атаку бросались, восемь раз откатывались. А на девятый вырвался вперёд наш сержант-коммунист, ваш отец, Григорий Ручьёв. В руке — красный флаг. «Ура, кричит, за Родину, вперёд!» Добежал до вершины и упал. А красный флаг не выпустил — горит он, полощется… Тут мы и ринулись в штыковую, выбили немца из траншеи… Потом похоронили вашего отца на этой же земле, где он погиб, а сопку так и назвали: «Сопка Ручьёва».
Учитель умолк.
Костя давно отодвинул чашку с чаем и не мигая смотрел на учителя.
— Фёдор Семёнович, — тихо спросила Варя, — а сейчас эта сопка как называется?
— Сказать трудно, но думаю, что именем Ручьёва. У нас таких людей долго помнят.
…Посидев с часок у Ручьёвых, Фёдор Семёнович поднялся и стал прощаться: спешил в Почаево с докладом. Все поднялись и вышли его проводить.
На улице стояла кромешная тьма. Ветер налетал резкими порывами, то и дело менял своё направление и обдавал прохожих дождём не сверху, а откуда-то сбоку или снизу. Тревожно скрипели стволы деревьев; голые ветви то замирали в молчании, то с яростью хотели размести нависшую над землёй дождевую хмарь. Но раздавался слабый треск, падало несколько обломившихся веток, и деревья замирали до нового порыва ветра.
— Наделает ветер беды! — сказал учитель, обращаясь к Сергею. — Надо бы людей в сад послать, подпорки под яблони поставить.
— Это верно, — согласился Сергей.
Учитель поднял капюшон дождевика, покрыл полой «летучую мышь» и скрылся в темноте.
— Серёжа, а ты помнишь своё сочинение про дождевик и фонарь? — спросила Марина.
— Какое сочинение? — заинтересовался Костя.
— Это ещё в пятом классе было. Нам тогда тему дали: «Осень». Сергей и написал. Я, кажется, до сих пор помню. «Появились первые признаки осени: поля опустели, деревья сбросили листья, журавли улетели на юг, Фёдор Семёнович стал появляться по вечерам в дождевике и с „летучей мышью“ в руках. Дождь льёт как из ведра, везде грязь по колени, а Фёдор Семёнович каждый вечер бывает в колхозе и никогда не опаздывает на собрания…» Так вместо осени и накатал твой братец две страницы про учителя… — со смехом закончила Марина.
— Будет тебе! — остановил её Сергей. — Все и забыли давно… Пойдём-ка сад проверим.
Марина и Сергей ушли.
Костя потянул Варю обратно в избу: хотелось ещё поговорить о завтрашнем дне.
— Нет-нет, — заспешила девочка, — мне домой нужно.
Костя обиделся:
— Можно подумать, что тебе у нас тоска смертная.
Варя принялась уверять, что это неправда, и даже согласилась вернуться в дом. Но разговор явно не клеился.
Ветер на улице крепчал, в рамах звенели стёкла. Костя начал было рассказывать о недавно прочитанной научно-фантастической повести про путешествие в глубь Земли. Варя отвечала вяло, зато в разговор рьяно ввязался Колька и всецело взял автора повести под свою защиту.
Но тут Костя заметил, что Варя подошла к двери.
— Я всё-таки пойду… Уже поздно.
— Погоди, я сейчас фонарь зажгу, провожу тебя…
Костя побежал в чулан за фонарём. Но Варя не стала дожидаться и поспешно вышла на улицу.
На сердце было тяжело. Ведь завтра решающий день — ребята станут комсомольцами. А вместе с ними и Витя Кораблёв. Он будет ходить весёлый, оживлённый, все будут поздравлять его, и только одна Варя не сможет пожать мальчику руку и порадоваться вместе со всеми. А потом соберётся общее комсомольское собрание.
Варя вдруг представила себя сидящей на этом собрании. Как же она должна себя вести? Голосовать за Витю, как и все остальные?.. Но поступить так — значит признать, что он достоин доверия товарищей. А ведь это неправда! Варя не может признать этого, не может… Выходит, что нельзя ей больше молчать!
Эта мысль так поразила девочку, что она невольно остановилась посреди улицы. Что же делать?
Порыв ветра обдал Варю колючими брызгами дождя, охладил разгорячённое лицо… Нет, она должна ещё раз попытаться поговорить с Витей! Он поймёт, должен понять…
У Кораблёвых в окнах горел огонь. Варя заглянула через рябое от струек дождя стекло. За столом, обложившись учебниками, сидели Витя и Катя Прахова.
Варя осторожно постучала. Витя поднялся, прижался к стеклу и, узнав девочку, выбежал на крыльцо.
— Входи, входи! — радушно пригласил он. — А мы с Катей только что вспоминали о тебе.
— Постоим здесь… Я на минутку всего! — Варя, хоронясь от дождя, прижалась к стене дома.
— Слушай, — зашептал Витя, — давай опять вместе заниматься. Тебе же трудно одной. Я знаю…
— Спросить тебя хочу, — перебила его девочка: — ты помнишь, какой день завтра?
— У меня память не отшибло.
— Ты подумал, о чём на комитете рассказать? Про Спиридоново озеро не забыл?
— А-а… всё про то же!.. Не надоело ещё тебе?
— И у меня память не отшибло.
— Насчёт худой лодки — это комсомольцев не касается, — сказал Витя. — Дело частное. Да и вообще ты о комитете не беспокойся: всё пройдёт без сучка, без задоринки.
— Вот ты как думаешь?
— Уверен.
— А я вот не уверена! — вырвалось у Вари, и она отскочила от стены. — И за такого, как ты сейчас, я руку на собрании не подниму… Так и знай!
«Ну что же, проживём как-нибудь и без твоего голоса», — хотел было ответить Витя, но, услышав из темноты чавканье грязи, понял, что Варя убежала, и, растерянный, вернулся в избу.
Через несколько минут оттуда вышла Катя и, как слепая, вытянув вперёд руки, побрела к своему дому.
У холодной, скользкой изгороди палисадника она натолкнулась на Варю и испуганно вскрикнула.
— Это я, я… — Девочка схватила её за руки.
— Да ну тебя, Варька! — обиделась Катя. — Перепугала насмерть… И вечер испортила.
— Чем испортила?
— Так хорошо занимались с Витей, почти всю алгебру повторили, а тут тебя и принесло… Витя книжки в сторону: «Уходи, говорит, спать хочу». А он ещё мне цветы медовыми красками обещал нарисовать! Что ты ему наговорила такое?
— А ты бы спросила его.
— Разве он скажет! — вздохнула Катя. — Я и сама не понимаю, почему он меня заниматься позвал… И чего ты, Варька, придираешься к нему, выдумываешь всякое?
Струйки дождя давно пробрались Варе за воротник, и сейчас девочку трепала мелкая, противная дрожь.
