Мы можем совершенно точно подтвердить существование такой двухчастной системы в некоторых религиозных сообществах древности: так, Блаженный Августин, который до обращения в христианство был членом одной из манихейских общин, упоминает деление адептов на «слушателей» и «избранных». Надеющиеся обрести рай «избранные» принимали на себя всю тяжесть обетов, «печатей», в том числе и так называемую «печать груди», предписывавшую «избранным» не только не вступать в брак, но и соблюдать абсолютное половое воздержание78. «И напротив, слушатели совершали все действия, запретные для избранных, но в действительности необходимые для поддержания жизни», — пишет Виденгрен79. Что касается собственно христианских (как католических, так и православных) сект, то там двухчастная структура получает поистине рекордное распространение. Дело в том, что, как и раннее христианство, большинство сектантских учений имели выраженную эсхатологическую и эскапистскую окраску — ждущие скорого Суда, преследуемые официальной церковью (как когда-то сама первохристианская община была преследуема римскими властями), сектантские общины были буквально обречены на то, чтобы видеть спасение в уходе от мира и соблюдении всех основных аскетических постулатов — безбрачия, бесстатусности, коллективной собственности и т. п. Это автоматически превращало их в квазипопуляции, а те из них, которым удалось выстоять несмотря на репрессии, — и в двухчастные структуры.
Богословские детали учений этих сект могут отличаться, но общим для всех остается одно: резкое противопоставление плоти и духа, качественное различие между миром земным и небесным. Богомилы и идейно связанные с ними катары считали весь материальный мир творением дьявола; дьявол, верили они, создает также тела людей — именно он, а не Бог сотворил Адама и Еву. Бог, по представлениям сектантов, не имел власти над материальным миром — в богомильском «Прении Христа с дьяволом» дьявол говорил: «Ты иди на небеса и сиди на престоле своем, твои суть небеса, а моя есть земля; имам ангелы страшны, и изгубят тя, победивши тело твое, яко единого человека»80. Единственным средством избавления души от тенет материи служила смерть, и, подобно джайнам, катары не только не считали самоубийство грехом, но и приветствовали его, считая это хорошим способом ускорить восхождение души к Богу. Однако если на самоубийство решались лишь единицы, то большинство старалось бороться с грехом путем воздержания: браки и деторождение у богомилов вызывали ужас и отвращение, поскольку они были убеждены, что зачатие ребенка и его рост в утробе осуществляются дьяволом. Решимость следовать по пути умерщвления плоти, отказа от всего мирского катары выражали через consolamentum (по сути, единственное катарское таинство), приняв которое, человек считался «совершенным». Похоже, что consolamentum у катаров принимали в основном глубокие старцы (точно так же, как и к саньясе в брахманической религии приходили лишь люди в пожилом возрасте) или безнадежно больные; большинство же оставалось на положении сочувствующих и разделяющих мировоззрение катаров, но не следующих его строгим ограничениям. Двухчастная структура существовала и в общинах вальденсов, разделявшихся на «братьев» и «господ»81, и в бегинажах, внутри которых бегинки, стремящиеся к идеалам нищенствования и целомудрия, уже были «монахинями», а другие, не решавшиеся полностью порвать со своими семьями, оставались на положении простых общинниц.
Но если католическая и византийская церкви на протяжении Средних веков были достаточно сильны, чтобы относительно быстро подавлять возникавшие ереси, то русская церковь никогда не обладала достаточными репрессивными возможностями, политической волей, а зачастую и желанием подавлять ереси, многие из которых просуществовали с XVII века по настоящее время. Вот почему именно в России двухчастная структура сект встречается так часто, как нигде более. В отличие от катаров, русские раскольники XVII века отнюдь не считали мир сотворенным дьяволом, однако, по их представлениям, Антихристу в царствование Алексея Михайловича удалось захватить не только мир, но и саму церковь. Уберечься от врага рода человеческого можно было лишь «в пустыни» — старообрядцы покидали насиженные места и селились общинами, основанными на взаимо помощи.
Благодаря обилию источников по старообрядчеству XVII–XIX веков можно рассмотреть взаимоотношения между клиром и миром в старообрядческих общинах куда более детально и достоверно. Здесь клир и мир часто получали особые, характерные только для данного толка названия и права — так, у поморцев «мирские» жили в браке, «христианские» приносили покаяние и расставались с супругом, получая право считаться истинными верующими; у федосеевцев «верные» («рабские») выражали готовность блюсти целомудрие и накладывать на себя ряд других аскетических самоограничений, получая за это право вести богослужение, а «замирщенные» («немолящиеся») на общественном богослужении не могли ни петь псалмов, ни молиться вслух, ни даже креститься. Еще резче были противопоставлены эти статусы у бегунов: странники, пользовавшиеся большим духовным авторитетом, были обязаны все время скрываться от государства, отказавшись от социального положения, имущества и семьи; странноприимцам позволялось иметь все перечисленное и вести жизнь обычного православного — вместе с тем странноприимец вплоть до своей кончины не считался настоящим бегуном: лишь укрывшись перед смертью и сообщив через родственников о себе как о пропавшем без вести, он посмертно получал славу настоящего странника82.
Во всех перечисленных старообрядческих толках наблюдалась тенденция к постепенному перекладыванию функций по материальному обеспечению и защите клира на плечи мирской части общины; при этом клир считался более важной частью общины, ее сердцем и головой. Отметим, что при этом эволюция взаимоотношений клира и мира в официальной церкви и сектантстве протекала по-разному: в католичестве и православии клир, пользуясь духовной властью, стягивал в свои руки еще и административную и юридическую власть, концентрировал значительные богатства; а у катаров и у русских раскольников, подвергавшихся постоянным репрессиям со стороны государства и официальной церкви, «ядро» не могло стать центром притяжения богатств, продолжая влачить нищенскую, полную добровольных лишений жизнь. В сектантстве мир был куда богаче клира — ведь он продолжал участвовать в экономических отношениях с окружавшим его обществом. Однако при этом духовную власть «ядра» признавали даже богатейшие старообрядческие купцы.
Отметим, что почти в каждом старообрядческом толке двухчастная структура возникала не из-за заимствования одним толком у другого, а рождалась самостоятельно — с той существенной оговоркой, что толки заимствовали друг у друга саму милленаристскую идеологию старообрядчества. Не копировали раскольники специально и принятое в православии разделение на черное и белое духовенство. Судя по всему, двухчастная структура их общин представляла закономерно развившуюся аналогию, вызванную общей для всех христианских эсхатологических движений линией развития. Община создавалась как круг избранных праведников, которые должны был ожидать Судного дня, ведя безгрешную жизнь. Однако Страшный суд все не наступал, и поддерживать прежний религиозный запал с каждым десятилетием становилось все труднее — при этом, и полностью отойти от милленаристской идеологии община уже не могла. Пресловутая двухчастная структура и рождалась как результат компромисса, когда большая часть общинников возвращалась к обыденной жизни, и лишь меньшая, ядро наиболее активных ревнителей учения, продолжала вести «святую жизнь» и проповедовать ярое неприятие государства и официальной религии. Статус праведников, который старцы приобретали благодаря аскезе, гарантировал уважение и послушание общины. При этом старцы, яро проповедующие «чистое житие», вынуждены были закрывать глаза на фактическое нарушение большинством общинников радикальных заветов — не без дискуссий и душевных терзаний, конечно. Старообрядческие общины проходят через те же этапы полемики о девстве и браке, что и раннее христианство и буддизм. Уже новгородский собор 1694 года, созванный для разрешения споров о несостоявшемся конце света, ожидаемого на рубеже 1691–1692 годов, в числе основных поднимал вопрос об отношении к браку; запрет на браки был тогда подтвержден и неоднократно подтверждался и подтверждается разными толками вплоть до нынешних дней (!). При этом, конечно же, старообрядческие общины редко из-за этого вымирали. «…Может ли вечно существовать Христова церковь из общества людей единственного девства?» — ехидно интересуется старообрядческий мыслитель Рожков, полемизируя с московской федосеевской общиной, руководство которой продолжало настаивать на недопустимости браков, и горько добавляет: «Может ли вечно существовать Христова церковь из общества людей, рожденных блуда?»83. Как легко догадаться, половой инстинкт и психологическая потребность в спутнике жизни оказывались сильнее, чем декларации «чистого жития»: во всех крупных раскольнических толках отношения между полами рано или поздно восстанавливается либо в форме таинства, либо в форме простого сожительства, а в наиболее радикальных течениях, как у хлыстов и бегунов, — в виде свободных половых связей. «Мирская» часть старообрядческих общин играла важнейшую роль в поддержании их численности: как я уже говорил, поморская и федосеевская общины во второй половине XVIII–XIX веке лишь в ограниченной степени пополнялись новыми адептами, переходящими из православия.
