Секст Помпей вскинул голову и огляделся, прежде чем ответить. Этот его жест не укрылся от многих присутствующих, и они засмеялись, вызвав у него ответную улыбку.
– Мой отец построил этот театр, сенатор, хотя до этого дня я его не видел, – ответил юноша. – Я рад, что он используется для более серьезных дел, чем театральные представления. Я также рад, что имя отца не забыто, несмотря на все усилия цезарианской фракции, которая отравляет политику этого города. Новый Цезарь – это новый кинжал, приставленный к вашему горлу, так? На рынках города только об этом и говорят, от этих разговоров гудит даже Форум.
Он помолчал, демонстрируя прирожденный дар оратора, позволяющего слушателям уяснить сказанное, прежде чем двинуться дальше.
– Во мне вы видите не просто сына моего отца, и я не боюсь говорить, что горжусь Гнеем Помпеем. Сколько помню себя, я сражался с армиями Юлия Цезаря в Испании. А до того видел, как рабы зарезали моего отца в Александрии, только для того, чтобы порадовать Цезаря. В моем противостоянии с Октавианом вы можете не тревожиться за мою верность. Я, возможно, единственный человек в Риме, ненависть которого к Цезарю и всему, что с ним связано, навеки останется неизменной.
Он вновь замолчал, зная, что теперь Светоний готов спросить его о флоте. Но едва сенатор открыл рот, Секст продолжил:
– Я сражался и на кораблях, сенатор. Как я и говорил, у меня три галеры, захваченные у флота Цезаря и потопившие много других. Пока он правил Римом, я мог быть только пиратом, и это при моем-то происхождении и имени, но вы можете все изменить. Новый Цезарь, который ни во что не ставит власть Сената и пытается подчинить Рим себе, всегда будет моим врагом. Если слухи верны… – Юноша сухо улыбнулся, показывая, что в курсе новостей, достигших Рима в последние дни, – …тогда у Цезаря слишком большая армия, чтобы кто-то пошел против него в римских землях, по крайней мере, в этом году. И войдя в Рим, он сунет руку за пазуху и достанет длинный нож, чтобы посчитаться за старые обиды.
Светоний кивнул, поскольку молодой человек озвучивал его собственные страхи. Помпей же на этом не закончил.
– Но он не должен получить флот, который сейчас базируется в Брундизии. Во всяком случае, пока не должен, – заявил Помпей. – Это последняя сила, которая остается в вашем распоряжении и которая целиком и полностью подчинена вам. Я прошу от вас поставить меня во главе флота. Я использую его, чтобы уничтожить нового Цезаря, действуя во имя Сената. Как минимум, я не допущу, чтобы флот встал под его начало. Мое имя говорит вам о том, что мне можно доверять, сенаторы. Не зря вы заседаете в доме моего отца.
– Я удовлетворен, – буркнул Светоний, усаживаясь.
Голосование прошло быстро. Несколько сенаторов отсутствовали, несколько высказались против, но остальные были «за», и Секста Помпея назначили командующим флотом с абсолютными, практически не контролируемыми правами. Даже те, кто помнил его отца, понимали, что это большой риск, но они знали также, что новый Цезарь идет на юг, к Риму, и на этот раз во главе восьми легионов. Сенаторы не могли отдать ему еще и флот, ибо тогда весь римский мир оказался бы в его власти.
Глава 18
Когда встало солнце, ворота Рима закрыли и заперли. Мужчины, имеющие право голоса, в темноте вышли из города на Марсово поле. Все свободные граждане присутствовали на голосовании, разделенные на центурии по сословиям и богатству, в то время как в городе в десятках тысяч домов готовились отметить их возвращение пиром.
В прошлом дни выборов отличала праздничная атмосфера, на улицах выступали артисты и музыканты, а продавцы еды зарабатывали за день больше, чем обычно за месяц. Однако на другом берегу Тибра стояли легионы, ожидающие результатов голосования. И вид этой армии не поднимал горожанам настроение.
Представители каждой голосующей центурии подходили, бросая деревянные жетоны в две огромные корзины. Октавиан стоял рядом в простой белой тоге. Он чувствовал благоговение толпы, которая мельтешила перед ним, и улыбался любому, кто подходил, перекидывался с ним несколькими словами и благодарил за поддержку. Таких людей хватало. Преемник Цезаря посмотрел на Бибула, который обильно потел, несмотря на то что один раб обмахивал его опахалом, а второй держал у него над головой солнцезащитный тент. Когда-то давно Бибул соперничал на выборах с Юлием Цезарем, и Гай Октавиан не сомневался, что сенатор прекрасно помнит тот день, а потому время от времени он поглядывал на Яникульский холм, где развевался флаг. Октавиан знал эту историю со всеми подробностями. Флаг опускали лишь после окончания выборов, но на холме стоял человек, обозревавший окрестности. Если он видел приближающуюся армию, то тут же опускал флаг, чтобы город успел подготовиться к обороне. И когда Бибул баллотировался в консулы в прошлый раз, его друг Светоний устроил все так, что флаг опустили бы, если бы результаты выборов складывались не в пользу Бибула. Однако Цезарь просчитал и такой вариант: его люди не позволили опустить флаг, пока продолжался подсчет голосов. При этой мысли новый Юлий Цезарь улыбнулся.
– Сорок два за Цезаря и Педия, сорок восемь за Бибула и Светония! – объявили счетчики.
Сенат раздал немало привилегий, чтобы заполучить голоса первых голосующих центурий, но Октавиан улыбался – его это не тревожило. Среди небогатых жителей Рима сенаторы популярностью не пользовались, в отличие от убитого Цезаря, который выдал им по триста сестерциев.
– Я надеялся на большее, – проворчал Квинт Педий.
Октавиан Фурин вновь спросил себя, правильно ли он выбрал второго консула. Педий был уже немолодым мужчиной с морщинистым лицом и узким подбородком, сходившимся чуть ли не на острие. Он был старше нового Цезаря на тридцать лет. Казалось, весь этот человек состоял из острых углов. Он постоянно нервничал и при этом жевал нижнюю губу. В свое время Квинт Педий был другом и клиентом Цезаря, но тем не менее голосовал за амнистию – впрочем, он, по крайней мере, никогда не поддерживал Освободителей открыто. Октавиан, внимательно наблюдавший за Педием, попытался увидеть его глазами избирателей и вздохнул. Ему пришлось прибегать к лести и взятке, чтобы уговорить этого человека баллотироваться на должность второго консула. Оба знали, что только так они могли избежать ухода этой должности к Светонию или Бибулу, но Педий все равно сомневался, правильное ли он принял решение. Наследник Цезаря отвернулся от сенатора и оглядел огромное Марсово поле, где собрались сотни тысяч свободных граждан. Он опять пожалел о том, что Меценат отказался занять этот пост. Друг ничего не хотел об этом слышать и только смеялся, когда Гай Октавиан пытался обратиться к нему с таким предложением.
– Пятьдесят – Цезарь и Педий, пятьдесят три – Бибул и Светоний! – объявили счетчики, вызвав недовольные крики тех, кто еще только собирался проголосовать. Они не могли вернуться в город до открытия ворот, и некоторые проявляли нетерпение, тогда как другие никуда не торопились, наслаждаясь лишним днем отдыха вдали от работы и семей.
Октавиан хлопнул Педия по спине, заставив того подпрыгнуть.
– Центурии патрициев проголосовали, – сообщил он. – Купеческие, думаю, поддержат нас, а не Бибула со Светонием.
Педий задвигал ртом, словно хотел вытащить хрящик, застрявший в зубах.
– Надеюсь, ты прав, Цезарь. Мне нет нужды говорить тебе, чем чреват проигрыш этих выборов.
Гай Октавиан посмотрел на запад, где ждали сорок тысяч легионеров. Он остановил их за Тибром и выждал день, прежде чем войти в Сенат и объявить о своем желании избираться в консулы. Он сделал все, что мог, чтобы город не чувствовал вооруженной угрозы, но тем не менее они стояли у стен Рима. И головы горожан постоянно поворачивались в ту сторону. Октавиан не думал, что Рим проголосует против человека, который приставил нож к его горлу, несмотря на все его усилия не выставлять лезвие напоказ.
Молодой человек улыбнулся, видя, как увеличивается куча поданных за них жетонов. Бибул нервничал все сильнее, понимая, что начинает проигрывать. И действительно, купеческие центурии воспользовались шансом показать, как они относятся к людям, убившим Цезаря. Количество жетонов, отданных за Октавиана и Педия, росло лавиной. Помогал и тот факт, что голоса подсчитывали открыто, и каждый гражданин, подходивший к ведру со своим жетоном, знал, в какую сторону качнулось настроение избирателей.
Октавиан видел их довольные лица, и многие избиратели, бросая деревянные жетоны, кивали ему. Сотня за сотней голосовали граждане Рима, показывая ему свою поддержку. И новый Цезарь чувствовал, как это вдохновляло его. Должность консула гарантировала власть и безопасность, но речь шла о кое-чем еще более важном. Народу Рима отказали в праве голоса, и это вылилось в кровавые погромы. Теперь народ мстил Сенату, и Октавиан наслаждался каждым мгновением этой мести.
